Полёт японского журавля. Я русский

– А что с бумагами Ли Вея? Неужели он зря собирал всё?

– Зря ничего не бывает, Миша, ты же знаешь. С ними работают. Скажу по секрету, в Москве серьёзно озадачены, ты всех переполошил, и кое кого поставил в трудное положение. На верху идут серьёзные разборки.

– Связанные со сдачей агентуры?

– Именно так.

– Мне не стоило возвращаться?

– Тебе не стоит потакать себе, это твои чувства сейчас говорят. Ты, наверное, переживаешь утрату Ли Вея, и думаешь, что больше некому. Это не так, Миша, и ты это должен понимать. Утрата агентуры многое ставит на место, конечно, придётся многое начинать с нуля, но главное, по-новому. Новое время, как видишь, требует совершенно новых подходов, а их пока нет. И твой пример это показал. Но ты молодец, и прими от меня самую искреннюю благодарность. Своим возвращением ты разворошил тлеющие угли.

Михаил пожал плечами, испытывая неловкость от похвалы. Сам он не чувствовал себя героем, понимая, что всё, что он делал, было продиктовано желанием выжить:

– Я до сих пор не могу осознать, как всё получилось. Мне повезло?

– Да, на первый взгляд кажется, что это исключительное везение, как в лотерее. Но я не считаю это случайностью. Тебя вело твоё сердце, а в рамках логики китайской разведки это оказалось непредсказуемо. Они просто не там караулили. Они, действительно, ждали тебя на подступах к посольству, их люди были вокруг советских специалистов, они знали о тайнике и следили за ним круглые сутки. Там было задействовано сотни человек. Трюк с твоей болезнью они, конечно, быстро распознали, но события разворачивались слишком быстро. Ничего Миша, скоро всё уляжется, а пока, набирайся сил, желаний, у нас много работы, мы ещё с тобой…

– Повоюем?

– Нет, мы с тобой ещё сварим ухи. Да такой, что ты пальчики оближешь вместе с тарелкой.

Возвращение.

После отъезда Вязова Михаил пробыл в пансионате ещё полтора месяца. Он уже ни о чём не переживал, а просто ждал, когда его отпустят. Он катался на лыжах с горок, лепил, по примеру других своих коллег, снежных баб, и это настолько благотворно действовало на его нервную систему, что время пролетело как одна неделя. Лишь в последнюю ночь перед отъездом он снова впал в переживания, но на этот раз относительно своей будущей жизни. Когда приехал автобус, он уже собрал свои нехитрые пожитки, сдал на вахту ключ от комнаты и сидел в гостиной в ожидании завтрака. Война была войной, а обед по распорядку.

По приезду в город, он сразу кинулся в адресное бюро. Он хотел видеть Варю. Желание было настолько острым, что он едва выстоял у окна очередь из трёх человек.

Варя, по-прежнему, жила в общежитии для учителей, и прибыв туда, он едва не проскочил проходную.

– Вы куда, молодой человек! Сюда посторонним нельзя, – язвительно заявила вахтёрша, отставляя вязание. – У нас вход посторонним категорически запрещён. Говорите фамилию и ждите, – словно отрубила она. Спорить было бесполезно.

– Мне Русакову.

– Ах, вам Варечку, из семнадцатой. Что-то поздновато вы, товарищ, не знаю, как там вас. – Вахтерша оставила вязание, уставившись из-под очков на незнакомца. – Зря теряете время. Пропадали неизвестно где, – непонятно развивала свою мысль вахтёрша, как будто специально испытывая терпение посетителя. После долгой паузы она не выдержала. – У неё, между прочим, свадьба скоро. И жених хоть куда, не в пример некоторым.

Михаил растерялся. Он, конечно, допускал, что подобное может произойти, и даже смирился с тем, что Варя уже могла быть замужем, но произнесённое «скоро», выбило его из равновесия. Он впал в замешательство, не зная, как ему вести себя дальше.

– Вам лучше не мешать её жизни, – тихо сказала вахтёрша, словно почувствовав в поведении Михаила угрозу для её постоялицы. – Ну, разве вы не видите, что не пара ей. Уходите, прошу вас, молодой человек. Уходите, – уже почти кричала она. Этот крик и выдернул Михаила из забытья. В этот момент пришли слесари, и пока она проверяла у них документы, Михаил быстро написал записку только с двумя словами: «желаю счастья», и незаметно положил её в ячейку с номером «семнадцать» общего почтового ящика, надеясь на то, что вахтёрша ничего не напутала. После этого он вышел на улицу и, подгоняемый порывами ветра, пошел домой.

Он даже не запер за собой дверь. Стоя посреди комнаты, его охватило странное чувство. Это был его дом, но что-то в нём уже было другим. Он глядел на предметы и первое время, будто не видел их, они для него ничего не значили. Но постепенно из памяти словно выплывали знакомые ощущения, мысли, слова, произнесённые когда-то, связанные с этими предметами, и постепенно очертания вещей стали чёткими, а сами вещи словно ожили. Это было новым для него и необычным. Осознав этот душевный опыт, он понял, что это действительно его дом, и он окончательно вернулся. Он открыл окно, несмотря на мороз, и в чём был, лишь скинув обувь, завалился на кровать. Незаметно он уснул. Потом сквозь сон услышал, как скрипнула дверь, как по полу кто-то прошёл. Ещё не открывая глаз, он услышал частое и глубокое дыхание. Михаил открыл глаза и увидел перед собой лицо Вари.

– Я не люблю его, – были первыми словами её. Он взял её ладони и улыбнулся. – Ты всё же пришла. Прости, что заставил тебя страдать. У меня не было выбора.

– Ничего не говори, это всё в прошлом, – сказала она, прикрывая его губы гладкими, и, как всегда, прохладными пальцами. Она опустила на него свои мягкие волнистые волосы, его затопило волной блаженства, и весь мир вдруг исчез для него, остались лишь эти локоны и нежное прикосновение горячих сухих губ.

Потом они лежали, прижавшись, друг к другу, и тихо говорили.

– Я так боялась, что ты вновь появишься, – призналась она.

– А я хотел, чтобы ты забыла меня, навсегда.

– Почему?

– Потому, что я не принесу тебе счастья.

– Так не говорят в русском языке.

– Я же не русский.

– Для меня это не имеет значения. Ты для меня просто человек, которого я люблю. Я счастлива, Миша. Ты давно сделал меня счастливой. Я люблю тебя.

Когда наступило утро, он снова проснулся в своём доме, где всё было по-прежнему, Варвара поливала высохшие цветы на подоконнике, за окном щебетали синицы в предвкушении тепла, а он крутил ручку радиоприёмника в поисках любимой волны. Во время этих поисков он ненадолго задерживался на японской волне, и украдкой слушал голос своей родины. Когда Варя готовила на кухне суп, он стал повторять слова припева знакомой довоенной песни. В какой-то из моментов его застала за этим занятием Варя. Держа в руках кастрюлю с едой, она на секунду она растерялась.

– И ты понимаешь, что там говорят? – спросила она, накрывая на стол.

– Ни слова, – соврал Михаил, наблюдая за реакцией жены, и делая звук тише. – Тебе нравится, как звучит японский язык? – спросил он немного волнуясь.

– Да? Разве это японский?

– А какой? По-моему, японский.

– А мне кажется, что это корейский. Я думала, ты лучше разбираешься в восточных языках.

– Почему ты так думала? – спросил Михаил, подсаживаясь к столу. – Я даже палочками есть не умею. Гляди, как я орудую ложкой. Как заправский русский Ваня. У меня и имя почти такое, Миша.

– Правда? Ну, полагаю, орудовать ложкой любой сможет.

– А вот и не любой, если не иметь опыта, то её можно проглотить.

Они шутили и смеялись, незаметно приглядываясь друг к другу, словно узнавая, а когда пришла ночь, он снова услышал её волнительное дыхание и удары сердца, вновь почувствовал знакомый и влекущий запах волос, и уже не думал какой он национальности, его родина была там, где билось это сердце, заставляя его гореть и таять. Проснувшись утром, Михаил снова увидел свет, белые стены, голубое небо в окне, рядом он чувствовал прикосновение дорогой ему женщины, осознав, что он снова дома, и ради этих мгновений стоило возвращаться, и даже больше, стоило жить.

Наконец, пришла весна, вместо снежных заносов и навалов вдоль тротуаров появились лужи. С крыш капала вода, а воздух был наполнен ароматами пробуждающихся растений. По двору бегали дети, тягая за собой на веревочках игрушки – трактора без гусениц, военные «катюши» и просто машины. Девочки возились с куклами, и на высохших островках асфальта мелом рисовали квадраты для классиков. Так выглядела обычная мирная жизнь.

Приходя с работы, Михаил садился на лавочку у подъезда и подолгу наблюдал за детьми. Картина так завораживала, что он забывал о своих делах, о том, кто он и для чего здесь. Это была прекрасная картина жизни. Вокруг было полно детворы, многие из них выросли на его глазах. Но среди них, по-прежнему, не было его малыша. Один забавный толстощёкий мальчуган в маленьких кирзовых сапожках катал по лужам танк и всё время норовил выстрелить из него в Михаила.

– Что ты делаешь! Тимофей, – закричала из открытой форточки мать.

Михаил очнулся от своих мечтаний, и вспомнил.

На следующий день он взял отпуск за свой счёт, и уехал во Врангель. Жене он сказал, что соскучился по живой природе и хочет немного побыть один, и в его словах была правда.

Всю дорогу до Находки он не находил себе места. Ему достался последний вагон и последнее купе. Вагон болтало во все стороны, а он думал о Тимофее. Он не видел его несколько лет, и неожиданное воспоминание вызвало в нём чувство вины и тревоги. Были, конечно, командировки, была обычная суета, связанная с домом, с работой и женой и её проблемами на работе. Эта суета, заполнявшая всё его сознание и не позволявшая хоть на минуту оторваться от этой текучки, не давала увидеть жизнь такой, какая она былаь на самом деле. Впрочем, Михаил не знал, какой должна быть настоящая жизнь, он просто находился в ней, ехал в поезде и желал всем сердцем снова увидеть деда Тимофея, моля бога, чтобы с ним всё было в порядке. Хотел разделить с ним радость от пробуждения природы, увидеть зелёную тайгу, утонуть в её бескрайнем пространстве, и даже, поглядеть, что стало с его бывшим лагерем. Обо всём этом размышлял он, сидя перед окном в купе.

Вместо дома, где жил Тимофей, он увидел лишь яму от погреба и разваленную печь. Михаил стоял на солнцепёке в самый полдень, не решаясь признать факт за действительность.

– Вы кто ему будете? – услышал он оклик из-за спины. Рядом стаяла немолодая женщина, державшая за руку ребёнка лет восьми, который всё время пытался вырваться. – Стой на месте, окаянный. Погоди, дам тебе ремня, вот придём домой, – отчитывала она мальчугана. – Дак, не услышала. Вы ктось ему будете? Не Михаил ли?– снова прищурившись, спросила женщина.

Михаил молча кивнул головой.