Трёхглазая рыба минога

Мимо прошла Рита с ворохом белых полотенец и скорчила гримасу: видимо мать опять бушует в прачечной. Майя улыбнулась уголками рта, хотя внутри ей хотелось орать от восторга: сегодня урока с Софьей Марковной не будет, как и всю следующую неделю, а может и больше, и родители об этом не знают. И не узнают.

Ошалев от внезапной свободы, она едва доработала свою смену, накинула любимую зелёную куртку прямо на форму горничной и вырвалась на улицу, зайдя к себе в комнату только для того, чтобы захватить плеер.

Куда пойти? Можно заглянуть к Лизе. Они были родственницами, какими-то троюродными сёстрами, и только поэтому родители разрешали им общаться.

Можно спрятаться на пустыре и там поохотиться на кузнечиков. Можно пройтись по аллее и нарвать цветущих каштановых «свечек». Или взять Коко и пойти гулять за город. А можно…

Что её дёрнуло спуститься к реке? Туда нельзя было ходить, это все знали. Ещё и плеер утопила. Лучше б сама утопилась.

Вода из под крана была холодной, но приятной, в отличие от воды в реке. У двери в ванную что-то зашуршало. Кто это? Из-за шума воды она не услышала шагов.

Майя тихо подошла к двери и включила свет. На полу перед дверью лежала фотография со свадьбы родителей. За дверью негромко щёлкнул переключатель радио, пару секунд шуршали помехи, а потом полилась спокойная музыка, кто-то меланхолично наигрывал на фортепиано.

– Нас с твоим отцом в ночь до свадьбы положили в разных комнатах, в квартире его родителей. Ночью я проснулась и пошла в туалет. И врезалась прямо лицом в раскрытую дверь. – Майя ушам своим не верила. Мать всегда говорила «твой отец», точно так же как «твоя собака», как будто это Майя его выбирала, но в этот раз она впервые говорила о нём… с нежностью? И что-то в этой фразе было неправдой, но Майя не могла понять, что.

Майя подняла фотографию с пола и начала рассматривать. Папа – серьёзный и нарядный, крепко держит маму за локоть. Между бровями уже просматриваются морщины, но очки он то ли ещё не носит, то ли снял для фотографии. Мама неловко улыбается, одними уголками рта, как будто у неё тоже брекеты. Платье ей явно большевато, нелепо торчат плечики, волосы, такие же белые, как у Майи, завиты в мелкие кудри. Рядом с мамой стоят бабушка с дедушкой, низенькие и кругленькие.

– Посмотри на мой нос, – мама хихикнула. Майя подошла ближе к лампе и развернула фотографию. Нос как нос, а вот глаза как будто были слишком близко. И тени как то странно падают. – У меня переносица опухла так, что я её видела без зеркала. Твой отец всё шутил, что Жанну украли, а ему ведьму в день свадьбы подсунули. До сих пор иногда так шутит. И глаза пришлось красить несколько раз, я так плакала, что синяки будут видны, что вся тушь смывалась.

Майя взглянула на себя в зеркало. Нос вроде как скривился на одну сторону, или он всегда такой был? Переносица на месте, и фингалов нет, но губа разбита. Майя вытерла кровь в уголках рта тыльной стороной ладони. Концерт для фортепиано закончился и заиграл бодрый марш. Майя почувствовала себя увереннее. Может, мать уже успела на кого-то наорать и теперь успокоилась?

– Мама, – Майя тихо открыла дверь, и выглянула, прикрывая лицо рукой, – только не ругайся. В больницу мне не надо, мне надо к стоматологу.

Мать стояла напротив двери в ванную, зажав в руках радио с Ритиной тележки и задумчиво крутила ручку громкости.

– А где Рита? Тележка в коридоре, этаж пустой. – Громче, тише, громче, тише, марш то взлетал вверх, то затухал. Майя поморщилась.

– Папа попросил её зайти к нему в кабинет. – Майя отвела руку от лица, надеясь, что мать не будет слишком бурно реагировать.

– Он что? – Мать резко выключила радио. В воздухе снова повис этот звон, как будто кто-то дёрнул натянутую верёвку. Даже не взглянув на Майю, мать вылетела из номера и, со стуком поставив радио на тележку в коридоре, быстро поцокала каблуками по лестнице, не вызывая лифта. Что она такого сказала?

Где-то вдалеке раздался гром, а потом Майю снова облепила тишина. Она опять всё испортила.

5

Крупные капли дождя падали с неба и, попадая в глубокие лужи на асфальте вновь взмывали вверх. Шла вторая весенняя гроза, значит уже завтра можно будет пойти искать миножьи гнёзда. Раньше они с Юркой ловили их прямо голыми руками и продавали на рынке, но в после того, как увидели, какие раны эти странные трёхглазые животные оставляют на других рыбах, стали надевать шерстяные перчатки. А ещё во дворе кто-то рассказывал, что одному мальчику минога впилась в палец и проела его до кости, а он и не заметил. Байка конечно, но на Юрку она произвела впечатление, после этого он начал ловить миног и бить их головой о камни с каким-то остервенением. У Ромы же, наоборот, после этой истории появилось к ним что-то вроде осторожного уважения.

Над заводом мигнула молния. Рома начал считать «Раз, два, три, четыре» – грянул гром. Так близко. Рома слез с подоконника, открыл шпингалет на двери своей комнаты и тихо прокрался на кухню. Отец пришёл домой около часа назад и если сейчас проснётся, то Роме опять придётся закрыться у себя и лечь спать голодным.

Окно на кухне было раскрыто, громко хлопала белая занавеска и дождь лился прямо на пол. Рома несколько секунд наблюдал за странным тревожным танцем белой ткани, потом спохватился и закрыл окно. Прислушался. Нашёл в холодильнике бутылку молока, допил остатки и поставил её к другим пустым бутылкам под стол.

Дождь громко колотил по козырьку подъезда. Рома осторожно заглянул в комнату отца. Тот спал на животе, накрыв голову ладонью, ноги свисали с края кровати, фуражка валялась прямо на полу.

Рома медленно стянул с отца ботинки и тихо поставил их под кровать. Поднял фуражку, отряхнул её от пыли и положил на тумбочку. Пару секунд он наблюдал, как у отца вздымается спина и на лопатках натягивается синяя рубашка. Дышит. Живой.

В последнее время отец сильно уставал и сразу после работы ложился спать, даже не переодевшись. Рома пробрался в коридор и на полу обнаружил служебную куртку.

Порылся по карманам, нашёл покоцаную рацию и пару монет. Посчитал, положил обратно, повесил куртку на вешалку в виде оленьих рогов. Даже вместе с его деньгами на кеды не хватит, нечего и просить.

В тот день, когда они с Юркой видели белобрысую девчонку на том берегу, Роме было страшно возвращаться домой. Он промок почти полностью, правый ботинок порвался и хлюпал при ходьбе, на левом ободралась половина шнурка. Отец в последнее время был не в духе, заговаривать о покупке новой обуви с ним точно не стоило. Было решено пойти к Юрке домой, и уже оттуда позвонить отцу и отпроситься ночевать.

Тётя Инга стояла в коридоре и смотрела на двух подростков, скрестив руки на груди. Она была очень похожа на Юрку: такая же худая, с тёмными птичьими глазками и оттопыренными кончиками ушей под короткими тёмными кудрями. Когда она злилась, то уши у неё краснели и пока что этого не произошло, а значит, у них ещё был шанс выйти сухими из воды.

– Мы с Ромкой дорогу перебегали и его поливальная машина окатила, – Юрка решил сразу выложить самую правдоподобную, по его мнению, версию.

– Вот как. Хоть извинились потом?

– Кто, мы? А чё мы-то? – Юрка скинул кроссовок и загнал его пинком под вешалку. – Папа не звонил?

Тётя Инга покачала головой и посмотрела на Рому. Тот смутился и отвёл глаза, чтобы не ввязываться в беседу. В последнее время тётя Инга обращалась к нему, как к взрослому, с Юркой же всё ещё общалась, как с ребёнком. Юрка от этого бесился, а Рома не знал, что ему делать, ему это вроде как льстило, но и злило одновременно. Зачем она так делает?

Позже они сидели на кухне и пили сладкий чай из бело-оранжевых чашек. Роме дали какие-то штаны и домашние тапочки, Юрка от усталости клевал носом. До отца Рома не дозвонился, с работы тот уже ушёл, а домашний телефон не отвечал.

Тётя Инга листала Ромин блокнот: очередной портрет мамы, какой Рома её помнил, набросок завода, мост со стрелкой. Рома ждал хоть какой-то реакции, но она только вскинула брови, когда увидела несколько мокрых страниц и отпечатки зубов на обложке. Наконец тётя Инга дошла до рисунка девчонки с той стороны.

– Это кто? – она задумчиво осмотрела рисунок, помешивая чай ложечкой.

– Никто. Сам выдумал.

– Хорошо получилось. Не тратил времени на набросок, а сразу показал всю фигуру несколькими линиями.

– Мне не нравится. Это неправильно. – Рома потянулся было забрать блокнот, но тётя Инга легонько шлёпнула его горячей чайной ложечкой по руке.

– Зато красиво. Только волосы можно было заштриховать темнее.

– А если они светлые? Ну, совсем белые? Как показать белый цвет на белой бумаге?

– Хочешь научу?

Рома тогда аж застыл от восторга и чуть не поперхнулся чаем: в маленьком Приречном не было художественной школы и он был готов хватать крупицы знаний откуда угодно. Мама говорила, что у него талант, что он должен стать художником, но кто ещё мог учить его, когда мамы нет? С недавних пор с тётей Ингой у них сложился странный ритуал: он приносил ей свои рисунки, она покорно их пролистывала, никогда не ругала и не поправляла его, изредка хвалила за какую-то деталь, но чаще просто задумчиво смотрела и возвращала их обратно.

Тётя Инга встала и вышла из кухни. Рома посмотрел на Юрку: тот уже вырубился, положив голову на стол и мелко подрагивал ногами, которые свисали со стула, не доставая до пола.

Рома тихо вошёл в гостинную. Половину комнаты, как у всех, занимала большая стенка с сервизами, книгами, фотографиями в деревянных рамочках. Рома скользнул взглядом по массивному телевизору и полке с видиком и приставкой. Они с Юркой давно не играли, а жаль.

Тётя Инга открыла бар в стенке, внутри зажёгся холодный белый свет и, отразившись от зеркал осветил её лицо. В тёмной комнате казалось, что она раскрыла какой-то сундук с драгоценносями или пещеру сокровищ. Судя по тому, с какой любовью она смотрела на содержимое, это действительно были сокровища. Внутри оказались сложены обрезки ткани, краски, кисточки, большой белый треугольник (Рома поправил себя «пирамида»), какие рисунки, фальшивые фрукты, слишком яркие, чтобы быть настоящими и даже сероватый череп, который выглядел гораздо реалистичнее фруктов, хоть и было видно, что он сделан из гипса.

– Не бывает ничего чисто белого, как не бывает чисто чёрного, – Тётя Инга достала альбом, нашла нужную страницу и протянула его Роме. Рома заставил себя взять альбом медленно и бережно, хотя ему хотелось просмотреть все страницы сразу, пока не отобрали.

– Окружение влияет на объект, и объект влияет на окружение, как и все мы влияем друг на друга. В одном предмете всегда будет частичка другого, только так можно собрать всю картину воедино, а не просто нарисовать вещи и фон. Мы просвечиваем сквозь друг друга, отражаем, отбрасываем тень, – она продолжала вытаскивать из бара предметы: белую пирамиду, череп, кусок белой льняной ткани. Рома смотрел на рисунок: на нём все это было. И было кое-что ещё.

– Почему Вы больше не рисуете? – Рома осторожно перевернул страницу альбома.

– Времени нет. – Тётя Инга явно что-то искала. С кухни доносился негромкий Юркин храп.

– Мама говорила, что дело не во времени, а в приоритетах.

– Ой ли? – Тётя Инга высунулась из бара и посмотрела на Рому. Тот смутился. – А по-моему тебе ещё лет столько не было, чтоб такие фразы запоминать.