Трёхглазая рыба минога

– По каким таким понятиям?

Юрка как будто смутился.

– Не знаю. Батя так говорит.

Помолчали. Юрка ворошил затухающий костёр палочкой, Рома сидел на старой автомобильной покрышке и смотрел, как речные камешки блестят и переливаются в лучах заката, когда с них сходит волна.

Где-то вдалеке, выше по течению раздался низкий гул.

– Да бли-и-ин, ну почему сегодня, – Юрка потёр ступни одну об другую, быстро запрыгнул в кроссовки на липучках и начал мучать садовый стул. За зиму стул проржавел и выцвел, казалось, что он скорее развалится, чем сложится. Рома торопливо зашнуровывал зимние ботинки.

Ритуал этот был знаком и даже успокаивал: спрятать стул в глубине пещеры как можно выше, разобрать круг камней, которые образовывали «очаг», выложить ими внутренность старой покрышки, чтобы не унесло течением. Проверить, не осталось ли чего ценного и залезть наверх.

Обычно шлюзы открывали после дождей, чтобы не затопило деревни выше по реке. За считанные минуты Пирра выходила из берегов и уровень воды мог подняться на пару метров. Для жителей городов это было неопасно: теоретически, в это время на берегу никого не должно было быть.

У них было минут пять, чтобы собраться и залезть на иву. Дальше наверх, перелезть через погнутую сетку рабицу, на стену и уже оттуда смотреть, как река белеет и мутнеет и несёт ветки и прочий мусор куда-то дальше в море.

Вода быстро прибывала. Рома оттряхнул руки и посмотрел на тот берег. Интересно, девчонка ещё там или уже свинтила? Сейчас они и выяснят, как она туда забралась.

Девчонка всё ещё лежала на спине, не обращая внимание на гул шлюзов. Она там живая вообще?

– Ну всё. Уходим. – Юрка уже зацепился за уступ на стене пещеры и начал лезть наверх. Рома посмотрел на «чёртовы пальцы»: затопило до половины. Минуты две у них ещё есть.

– Эй! – Рома приложил руки ко рту рупором. – Белобрысая! Сваливай, а то унесёт!

Значит, Юрка, когда волнуется, превращается в бабушку, а он, Ромка, превращается в Юрку.

– Чего разорался, может она по нашему-то и не понимает. – Юрка уже сидел наверху на ветке и внимательно наблюдал за противоположным берегом. – Кинь ей камень что ли. И сам сваливай.

Рома его не слушал. Он с трудом пробирался к «чёртовым пальцам», вода доходила почти до пояса, волны несли по дну мелкие камешки, которые стукались о подошву ботинок. Рома забрался на «мизинец», выпрямился, насколько это было возможно, и замахал руками.

– Э-э-эй! – не слышит. Отец говорил, что в детстве они постоянно купались в реке. А потом выше построили дамбу и шлюзы, появились водовороты и людей начало выносить к мосту. Позже их находили то на той, то на этой стороне, а иногда и вовсе не находили: течение было таким сильным, что тела уносило в море. Маму так и не нашли.

– Уходи-и-и!

Вода мутнела.

– Беги, девонька! – Юрка тряс ветку так, что всё дерево дрожало. На голову ему летели листья и отцветшие серёжки ивы. Да их уже все погранцы заметили, а она всё лежит.

Рома оглянулся вокруг, похлопал себя по карманам. Блокнот, ключи, бинокль.

Рома достал бинокль. На корпусе была странная гравировка: пять вертикальных линий в круге. И на одном и окуляров было выцарапано «АНИ». Кто такая Аня и кто был настолько безграмотен, Рома не знал. Бело-золотой театральный бинокль принадлежал тёте Инге, правда неизвестно зачем он ей был нужен, ведь театров в Приречном отродясь не было.

Ой попадёт Юрке. Рома вцепился в камень пальцами, размахнулся и что было силы кинул бинокль в сторону противоположного берега. Бинокль полетел по высокой дуге, блеснул на солнце и через две бесконечных секунды приземлился на близнеца «чёртовых пальцев» на той стороне. От удара его разнесло на две части, и обе синхронно булькнулись в воду.

Юрка охнул. Девчонка подскочила на месте. Жива! Рома закричал что-то нечленораздельное и замахал одной рукой. Второй он держался за камень: вода прибывала и тяжёлые ботинки скользили, утаскивая его вниз.

– Беги, растяпа! – откуда Юрка такие слова-то берёт. Не выясняя, кому это адресовывалось, Рома сполз в воду и начал пробираться к берегу, держа блокнот в зубах. Вода доходила до груди, приходилось грести руками, чтобы продвигаться вперёд.

Оставляя за собой мокрый след, как улитка, Рома с трудом залез на иву и обернулся. Девчонка металась по пятaчку, который ещё не был затоплен водой. Юрка уже не тряс ветку, а просто вцепился в неё так, что пальцы побелели, и смотрел на другой берег, раскрыв рот.

Девчонка остановилась на секунду, словно раздумывая, и нырнула в воду.

Всё как будто разбилось на мелкие кусочки в мозаике. Рома видел как вода затапливает «мизинец», как мелкие цветочки и ивовые серёжки падают из Юркиной шевелюры, как девчонку несёт вдоль берега в мутных водоворотах.

На миг её белая голова пропала: то ли ушла под воду, то ли слилась с фоном белых волн.

И вот девчонка вынырнула ниже по течению, почти у самого моста. Она тяжело подтянулась на руках и высоко забросила одну ногу на небольшой выступ. Очень медленно, было видно, что мокрая одежда тянула её вниз, она начала забираться наверх, цепляясь за какие-то невидимые Роме выступы на стене и удивительно далеко вытягивая ноги, как они только так гнулись.

Мозаика снова собралась воедино. Казалось, что Рома отошёл от картины в галерее, и увидел не только отдельные мазки, а всё целиком. Мост красновато блестел в лучах заката, река замедляла свой бег, как будто успокаиваясь после гневной вспышки, противоположный берег был всё-так же тих и таинственен.

Девчонка появилась на вершине стены. Её куртка потемнела от воды, кроссовки она держала в руке. Вторую руку она вскинула в странном приветствии. Рома знал, что она не могла видеть их с Юркой в листве, но тоже поднял правую руку, сложив пальцы в «козу».

3

От этой липкой тишины хотелось кричать. Майя лежала на спине и смотрела в потолок, прислушиваясь к звукам отеля. Где-то на несколько этажей выше Рита включила и почти сразу же выключила пылесос. Где-то у реки пару раз крикнула чайка. Кто-то прошёл по коридору, в ритм шагов вплёлся странный тихий звук, как будто вода из-под крана капала на ковёр. Вместе они образовывали странный вальс: шаг-шаг-кап, шаг-шаг-кап, шаг-шаг-кап.

Майя вытянула руку вверх и аккомпанировала в такт этому вальсу, пока шаги не затихли в конце коридора. Открылась и закрылась дверь в кабинет отца. Всё стихло.

Майя нашарила на тумбочке пачку печенья, забытую постояльцами и захрустела, стараясь создать побольше шума, и чувствуя, как крошки скатываются вниз от рта куда-то под шею и шуршат там на свежепостеленных простынях.

Плеер утонул в реке, а лучше б она утонула. Без музыки в наушниках мир как будто растворялся в своей тишине и если закрыть глаза, то он и вовсе переставал существовать. Ничего не было. И Майи не было.

Пискнула рация: «Майя, ты где?»

Майя здесь. И мир здесь.

Майя засунула руку в карман рабочей робы и нащупала рацию. Не открывая глаз она положила её на переносицу и ответила: «На минус втором»

Голос у Риты звучал взволнованно: «Я тут такое нашла, не знаю, что делать. Приди посмотри».

А вот это уже интересно. За год работы в отеле Майя чего только не видела: люди ставили кровати друг на друга (зачем?), рисовали на стенах всё, что могли, всем, чем могли, выкидывали телевизор из окна в реку, уезжали, забыв чемоданы, паспорта и один раз даже собаку (как?). Но какими бы неожиданными не были разрушения, причинённые постояльцами, они отлично разбавляли рабочую рутину каждодневной уборки.

Пока Майя поднималась на лифте, она гадала, что же это может быть. Вчера из отеля съехала группа школьников, которых загнали в Пирресни на экскурсию. Эти были хуже всех. Ладно парни. В их комнатах просто не было воздуха, валялись носки и воняло колбасой. А вот девочкам было мало просто разбросать грязные вещи: надо было завернуть трусы в простынь, накидать мокрой туалетной бумаги, насыпать сверху кофе и засунуть это всё в наволочку.

Тупые подростки.

Майя посмотрела на своё отражение в зеркале лифта. А ты-то кто?

Горничная без зарплаты, которая живёт и работает в отеле. Богачка, выпендрёжница, единственная дочь. Странная девочка, которая постоянно ходит с плеером. Теперь уже без плеера.

Майя приподняла пальцем верхнюю губу и постучала по металлическим брекетам. Звук отозвался где-то в задних зубах. Ну что за монстр. Почему надо было поставить их именно сейчас? Не могли подождать, когда она будет взрослой и некрасивой и ей уже будет наплевать на свой внешний вид?

Лифт пискнул и раскрыл двери. Майя вышла в коридор и сразу наткнулась на брошенный Ритой пылесос. На этаже было подозрительно тихо. Толстые бордовые ковры скрадывали шаги, небольшой радиоприёмник на тележке напротив раскрытой двери номера тоже молчал. Странно. Обычно Рита при уборке включала радио на полную, да ещё и подпевала, нещадно коверкая слова, шумела всеми щётками и тряпками сразу и вообще была единственным живым человеком, а не восковой куклой в этом отеле.

Майя заглянула в номер. Рита сидела напротив окна на кровати и нервно крутила пальцем прядь своих густых рыжих волос. Она была старше Майи лет на восемь и единственная из взрослых общалась с ней на равных: не сюсюкалась, ругала только по делу, а иногда даже пела при ней матерные частушки. А ещё Рита была очень красивая: длинные ноги, тонкая талия, большие глаза.

Уже в детстве Майя поняла, что семья её очень богата, а по меркам маленького Пирресни просто неприлично богата. До десяти лет Майе покупалось всё: куклы Барби, игрушечные домики, тамагочи, приставки, даже собаку купили, правда не той породы, что она выбрала. Короче, жизнь у Майи была лучше, чем у большинства детей, и у неё не было ни малейшего повода хотеть чего-то ещё: у неё и так всё было. Поэтому, глядя на Риту, Майя долго не понимала, что же она чувствует, потому что до этого ничто так сильно не скребло и не ныло где-то за рёбрами. Никакие деньги не сделают твои ноги такими длинными, не поменяют цвет кожи с синевато-бледного на золотистый и не научат так заливисто смеяться. Впервые в жизни Майя чувствовала зависть.