Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Не заплутать в поле и не потерять ориентацию бойцам помогала белесая луна, она тускло отсвечивала, прорываясь сквозь струящийся снежный поток. Благодаря ей держались нужного направления в сторону опушки. Маскхалаты, одетые прямо на полушубки, дубели на ветру. С собой каждому из семи бойцов приходилось нести в вещмешках килограмма по три, а радисту в довесок ещё и рацию. Молодой паренёк Вовка Старцев недавно окончил курсы радистов и был зачислен в группу Кудрина. На что Лёха отреагировал сразу же со свойственной ему бравадой:

– Вот как так! В другой взвод радиста-девку взяли, а к нам желторотика сунули…

Вовке только и осталось смотреть на громилу своими большими карими глазами, в которых явно читался страх сказать что-либо поперёк насмешки. Но Лёха тут же свёл в шутку:

– Не раскисай, карась. А хочешь с этой самой радисточкой познакомлю? Коллеги как-никак…

Молодой, чуть стесняясь, заулыбался.

Зорина, Злотникова и Кудрина после окружения немцев в Сталинграде перебросили вместе с дивизией под Ленинград. Ещё в городских боях они сплотили крепкий взвод полковой разведки и теперь пополнились людьми. Самих блокадников было мало. Больше года многострадальный город был измучен вражеским окружением. По пути на фронт бойцы воочию увидели весь кошмар блокады. Неубранные трупы, разбомбленные дома, голод, – все это острым ножом врезалось в душу каждого солдата, давая подпитку для ярости в новых атаках.

Группе была поставлена задача найти в заснеженных далях батарею дальнобойных орудий, наносивших городу огромный урон. Данные авиаразведки ничего не дали, потому пришлось в дело вступить пехоте. Несмотря на то, что друзей теперь перевели в пехоту, каждый из них наотрез отказался снимать тельняшки. Впрочем, полковое начальства, зная о лихости разведчиков, смотрело на это сквозь пальцы.

Ветер понемногу утихал, – такое впечатление сложилось у разведчиков, когда они перешли поле и укрылись в лесу. Сквозь валежник пробираться оказалось ещё сложнее, темп движения группы замедлился; Кудрин, идущий в голове, отстал в хвост и оттуда поддёргивал:

– А ну живее, живее, кому говорю!

У бодрого старшины сил вполне хватило бы на пятерых.

Блуждание по лесу продолжалось до рассвета, с его приходом разведчики вышли на опушку. Спереди было развёрнуто блестящее белое полотно, – озеро немалых размеров. На другом берегу озера чернело на фоне зимнего неба железное сооружение- железнодорожный мост. Путь взвода пролегал через него. На мосту в чёрной будке располагалось охранение, точное количество которого ещё предполагалось выяснить.

Весь следующий день бойцы провели в снегу. В целях безопасности не разжигали костров, не рыли ям, – никакого смысла не было разрывать снег, а потом ещё и долбить мёрзлую землю. Единственное, чем смогли себе помочь, – натаскали хвойных веток и на них улеглись.

К вечеру мороз окреп. Пальцы рук не слушались, пытались согревать их дыханием, но эффект длился максимум минут пятнадцать. Тяжелее всего приходилось дозору, в который пошли, как самые опытные, Емельян с Лёхой. Если на хвое лежать ещё было терпимо, то лицо приходилось периодически растирать. Причем не голыми руками, а настоящим спиртом. Запасливый Емельян как-то прихватил с собой в мешок в отдельной фляжке спирт, сейчас он очень пригодился.

– Внутря себя бы принять, – мечтательно произнёс Лёха, содрогаясь всем телом, но не стал этого делать. Пить спиртное на разведвыходе категорически воспрещалось, можно было загреметь и под трибунал, а Кудрин- мужик суровый и пьянства ни за что не потерпел бы при выполнении боевой задачи. Несмотря на прежние заслуги и личное отношение. Да и пьяному на морозе можно было заснуть и не проснуться вовсе.

Прижавшись плотнее друг к другу и растираясь спиртом, бойцы дождались темноты.

Луна зябко освещала искристый снег. В ночном свете снег казался Емельяну почти магическим оберегом, позволяющим защититься и укрыться от врага. Зимой он попал на фронт, и по сравнению с летним временем можно было легко заметить разницу в поведении фрицев. Если летняя активность проявлялась очень ярко, то зимой они будто бы впадали в спячку и лишний раз не смели и носа показать из своих блиндажей и окопов. Несмотря на то, что тянулась вторая зима войны, немцы до сих пор не могли себя обеспечить в полной мере тёплыми вещами, – в разведке об этом знали не понаслышке. Тогда как советских воинов просто заваливали полушубками, телогрейками, валенками. Причем значительная часть высылалась простыми русскими людьми, которые колхозами и заводами собирали и отправляли самое необходимое на фронт. Бойцы чувствовали поддержку тыла и старались всеми силами оправдать доверие соотечественников.

Вспоминал Емельян и о Фросе: «Дорогая моя Ефросинюшка!… Редко получается писать тебе, фронтовая жизнь наша совсем не оставляет времени на письма. А писать то хочется. Хочется всю тоску свою излить беспробудную, что наполняет нас каждый раз, когда мы слышим вой снарядов и свист пуль, когда смерть вихрем проносится между нас, забирая себе молодых и здоровых! Лишь только бы вернуться обратно в дом родной к своим близким… Нет счастья большего в этой жизни, как вернуться к тебе и вновь взглянуть в твои очи, обнять твои плечи. Тоска гложет глубокая по родным краям…

Сейчас я под Ленинградом. И слов всех не хватит описать, что творится в нём, как живут здесь люди. Выживают даже, а не живут. Мёрзнут, голодают, но держутся, – даже оторопь от мысли, что случится, если город не выстоит. Коммунистов среди нас мало, но даже всякий беспартейный и неграмотный понимает, что нельзя ждать пощады и милости от фашиста, что нельзя прогнуться на фронте. Костьми все ляжем, но отстоим родных людей и свой очаг. Увидел фашиста, – убей его, вот какова наша главная заповедь! Здесь каждый готов блюсти её до последнего вздоха.

Ну а ежели сгину на фронте, так помни всегда обо мне, холостой али замужней. Помни, что был такой Емелюшко, готовый жизнь отдать за родную душу. Испокон веков так велось у русских, – Бог даст, останется это правило в народе неизменным!…

До новых писем, до новой весточки, разлюбезная моя Ефросинья!…»

Слезы предательски навернулись на глазах, Емельян уткнулся в рукав полушубка. Обожгло холодом переносицу.

«Собрался, рохля! На разведвыходе находишься, у фрица в гостях! Скиснешь, – Ефросинья в сотни раз больше слёз прольёт», мысленно укорил себя морпех.

Еле качнулась ветка сосны в сторону, это подошла, очередная смена дозорных. Сумерки потихоньку рассеивались, -над лесом поднималась ярко-пурпурная заря.

Наблюдение велось двое суток. Удалось точно установить, что смена всего караула на мосту производилась раз в двое суток. Караульные, три человека, располагались в небольшом запущенном домике, чем-то похожим на будку обходчика.

Немцы постоянно сидели в помещении. На смену они приехали с зарядными ящиками, очевидно, что в домике находился ещё и пулемёт. Наличие такого существенного фактора и сдерживало Кудрина от мгновенного штурма.

В разведке важна каждая мелочь. Именно мелочь то и помогла разведчикам.

Справлять физиологическую нужду немцы ходили на улицу. Причём не сразу за углом дома, а ходить приходилось метров за пятнадцать в ложбинку. Видимо, очень берегли фрицы свои причиндалы от хлёсткого враждебного ветерочка.

Группа захвата ждала желающего облегчиться за поваленным деревом, припорошенным снегом, лежащим у самого края ложбинки. Несомненно, что приходилось рассчитывать на случай, но, как известно, удача любит отчаянных.

Скрипнула дверь избушки, на улицу в наступившую резко зимой темень выбралась рослая фигура в серой шинели и в каске. Торопливыми семенящими шагами, утопая в снегу, немец целенаправленно брёл в заветное местечко. Но удачно оправиться ему помешала финка, мастерски брошенная Алексеем. Нож вошёл аккуратно под лопатку. Рослый фриц уткнулся в негостеприимный русский снег.

План проникновения на вражеский пост был отработан заранее. Лёхе шинель пришлась очень даже в пору, закинув за шею трофейный автомат, он такими же семенящими шагами направился в сторону домика. Пара разведчиков неотрывно следила за лазутчиком, подстраховывая смельчака.

Тот по утоптанной тропе добрался до бревенчатой стены. Издали приметил торчавший ствол пулемёта из бойницы, прорубленной прямо под маленьким окошком. За стеклом еле светился огонёк, что-то схожее с лучиной или свечой.

Натянув шарф до самого носа, Зорин потянул дверь на себя. Не поддалась, закрыта изнутри. За дверью послышался шорох, звякнул крючок. Дверь открыл толстяк в форме унтера, отошёл в сторону, в темноте не распознав разведчика. Алексей стремительно шагнул в избушку, срисовывая обстановку.

Унтер подпёр собою стену, стоя безоружным, два автомата стояли в козлах в противоположном углу. Возле оружия стоял стол. Белобрысый радист сидел за ним возле рации и смотрел огромными глазами на Алексея.

Спустя мгновение глаза стали ещё больше, явно заподозрив неладное. Лёха резко ткнул стволом автомата под дых подпёртого унтера, схватил с пояса нож и метнул в белобрысого. Резкий выкрик, похожий на тонкий девичий писк, – радист повалился со стула. Нож попал в левое плечо.

Унтер, загнувшись, мокрицей сполз по стене.

Подбежав к раненому, Лёха быстренько заткнул рот платком. «Радист, -птица важная, нельзя сразу убирать. Может пригодится,» – мелькнуло в голове у него. Схватил со стола тряпку, повязал быстренько поверх раны, вытащил финку.

Толстяк уже очухался и поднимался на ноги, жадно глотая воздух со свирепым выражением лица. Зорин обернулся на вздохи вовремя, ибо немец уже изготовился для прыжка к оружию.

Отточенное жало ножа фронтового разведчика вошло точно в шею под основание черепа. Вздохи трансформировались в булькающие звуки, толстяк навалился прямо на сложённые в углу автоматы. Кровь липкой массой залила дощатый пол. Недаром Алексей был лучшим мастером ножевого боя в разведвзводе.

Ещё раз проверил, не течёт ли кровь из раны радиста: «Радиста сохраним, ведь недаром его сюда поставили».

Затем связав руки вместе, положив пленника спиной на пол. Тот не решался проронить ни звука, только отчаянно гадая, с какой целью вообще его оставили жить. Это было заметно по его бегающим коричневым глазам.

Закончив процедуру связывания, Зорин снял вражескую каску с головы, смахнул пот со лба. Тяжёлыми шагами дошёл до двери, приоткрыл.

Громкий свист разнёсся далеко по морозному воздуху. Условный знак означал: домик зачищен. Разведчики попарно подобрались к нему, входили внутрь.

Лёха к их приходу уже осмотрел пулемёт, доложил старшине:

– Пост занят, из вооружения два автомата и пулемёт. Пулемёт стационарный, закреплён, сектор обстрела подступ к мосту. Двое караульных убиты, третий, радист, – кивком головы указал на него, – не мешало бы допросить.

Кудрин осмотрел домик:

– Хм, небогато… Видимо, временный пункт.

Подошёл к железному ящику с ручками на панелях, рации. Пара лампочек горела, ещё одна изредка мерцала.

– Старцев, знаешь эту технику? – спросил у молодого Прохор Кузьмич.

– Если чуть-чуть подразобраться, то освою… Штуковина-то немудрёная…

Хорошенько подумав, тут же изрёк: