Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Развернулся в обратную сторону, кашлянул. Емельян вновь вопросительно уставился на пленника.

– Воды… Пить!

Морпех смотрел на немца вопросительно, чуть вскинув вверх брови. Сообразив, что тот ему говорит, перестал барабанить и указательным пальцем показал на фляжку.

Немец поспешно кивнул:

– Да, да…

Всей пятернёй обхватил её и кинул немцу. Фляжка подкатилась к шинели, на которой лежал пленник. Одной рукой он схватил брошенный предмет, приподнимаясь на локте. Раненой рукой шевелить было трудно, она просто лежала вдоль туловища. Прижав фляжку под мышкой, он пытался открыть её. Сообразив, что крутит крышку не в ту сторону, четырёхнулся:

– Проклятье…

Морпех с интересом наблюдал за потугами фрица.

«Давай, гадёныш, попробуй открыть. Не по зубам тебе русская фляга. Не судьба водицы-то испить».

Всё же справился с крышкой, она крепилась к горлышку цепочкой и теперь свободно болталась. Подобрав под себя предплечье, Генрих хотел рукой взять, но большим пальцем задел за горлышко, та опрокинулась на пол. Жидкость толчками вытекала на пол.

Емельян вскочил на ноги, подошёл и подобрал её с пола.

– Сволочуга… Прибить бы тебя…

Емельян не задумываясь сию минуту пристрелил бы немца, но Кудрин приказал стеречь его. И слово командира в разведке, – это закон.

Изо всех сил захотелось дать ему ногой под дых, чтобы кровью изошелся. Сдержался, задвинул фляжку за пояс.

Подошёл к печурке, закинул ещё дров, – под утро ощутимо потянуло холодом. Свет от огня отбрасывал тени на стену. Тени двух непримиримых сторон.

Генрих обречённо уткнулся в потолок.

Сжав кулаки, он задышал чаще: «Не будь я в таком унизительном положении, я бы тебя уничтожил, унтерменш. Убивал бы долго и мучительно».

В порыве гнева вдруг подумал о раненой руке, она чувствовала себя гораздо лучше. «Отлично, уже восстанавливаюсь, прихожу в порядок».

Закрыв дверцу печурки, Емельян развернулся к фашисту, поправив автомат за спиной. «Молодой, сукин сын. Какого лешего тебя сюда принесло? Не сиделось в своём Берлине».

Как ни странно, после наблюдения о возрасте пленного градус ненависти понизился. На войне молодым сложно, жизнь ещё толко не началась, а вокруг смерть. Хотя молодые то и гибли безрассудно, храбро, без лишних рассуждений. В отдельной бригаде, целиком погибшей на Волге, почти все были молодыми. Такого же возраста, что и радист-молодчик.

Задумавшись, Емельян махнул рукой:

– Хрен с тобой, пей…

Удивлению Генриха не было предела, когда он увидел перед собой открытую фляжку. Русский сам лично поднёс к его губам. Приложился и жадно глотал живительную влагу.

Емельян недолго держал фляжку у головы фрица.

– Всё, хватит. Сидеть ещё долго.

Про себя отметил: «Больше гаду никаких поблажек».

Немец удивлённо хлопал ресницами, смакуя во рту капельки воды: «Странный унтерменш… Очень странно, что же это могло значить?».

Разведчик взглянул на часы. «Время сменяться. Пора будить Панкрата».

Спустя минуту напарник, кряхтя, поднимался с места, дабы проконтролировать передачу очередной дезы фрицам и заодно уступить место товарищу.

Зарево неумолимо занималось над чащобой леса, сумерки нехотя рассеивались, уступая природу утренним лучам. Дымка в воздухе не висело, – это означало, что температура сегодня днём не понизится. Кудрину с бойцами в поиске будет теплее.

Докладывая по плану, немец даже и не думал срывать его. В его глазах и его поведении окончательно поселилась покорность.

Панкрат не оставлял его без присмотра, даже к помойному месту водил под конвоем. Куда-то сбежать не было ни места, ни возможности.

Штрайбт уже окончательно усомнился в возможности своего побега, но жизнь резко подкинула подходящий случай.

Солнце недавно вышло из зенита, но вестей от группы не было никаких. Бойцы меланхолично вспоминали довоенную жизнь. Панкрат рассказывал о вечно зелёном Минске, а Емельян вспоминал о бескрайней Сибири. Пленник отрешённо наблюдал за обоими, дивясь их жизнерадостности.

«Глупцы, сидят себе в избушке и радуются… Может быть, сейчас их на нас наткнутся гренадёры, а их пристрелят. Ужасные непредсказуемые русские».

Будто в подтверждение этих слов по округе разнёсся рокот двигателя. Емельян прильнул к амбразуре. Панкрат кинулся к окну. Минут через пятнадцать на просёлочной дороге показался немецкий крытый вездеход. Переваливаясь на ухабах, махина с чёрными крестами на бортах неспешно продвигалась встроены моста.

Емельян присвистнул:

– Человек пять внутри могут поместиться…

Стрешнев кивнул.

Пленник приподнялся с места, намереваясь посмотреть, что творится же творится на улице, но Емельян быстро осадил его:

– Назад! Быстро!

С угрюмым видом Генрих уселся на стул. Без слов порешали оборону держать в избушке. Пленника пустить в расход, если ситуация осложнится и враг прорвётся.

Не доехав метров десять до избушки, автомобиль остановился. Передние дверцы открылись, выбрались две фигуры в серых шинелях. Коренастый обер-лейтенант в серой зимней шапке, чуть прихрамывая, поплёлся к домику. На его груди блестела бляха фельдполиции. Его спутницей была женщина-ефрейтор. Её белокурые волосы были аккуратно уложены под пилотку, худощавая фигурка заключена в шинель. Шинель топорщилась, скрывая дополнительный комплект одежды, ведь зимой при таких температурах ей было было бы очень холодно.

Панкрат присвистнул:

– Патруль полевой жандармерии. Этот стервец и словом не обмолвился о нём, – кивнул в сторону пленника.

– Давай так порешим, – в голове Емельяна быстро созрел план.– Заманим их в избушку и устроим допрос.

Генрих увидел, что русские не на шутку переполошились. « Они вели бы себя так лишь в одном-единственном случае, если бы поблизости появились свои», мелькнула шальная мысль в голове у радиста. И только лишь он приготовился издать радостный вопль, как Емельян рывком поднял его с табуретки. В спину упёрся ствол автомата русского. Немедленно подвёл к двери, воротник сдавил шею, немец непроизвольно зашипел.

Емельян вновь надавил автоматом:

– Молчи, стервец. Пристрелю как собаку.

Стрешнев мигом облачился в немецкую форму и приготовился встречать гостей. Следовало разобраться с патрулём, не производя в то же время шума.