Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Часового на посту сразу же снял старшина. Со вторым пришлось повозиться подольше.

Рожнов с тремя солдатами двинулся в караулку, а старшина с оставшимися принялись сбивать замки и открывать ворота. Внутри в тесном, душном хранилище лежали на коробки, вдоль стены стояли холодильники.

Бойцы подхватывали коробки и тащили их из складов через дырку в ограждении. Метрах в сорока от ограждения стоял остов сгоревшего автобуса, в него то и несли бойцы коробки.

Рожнов с тремя бойцами тем временем покончил с отдыхающими в караулке и стал руководить бойцами, требуя в первую очередь выносить консервы, галеты и воду в бочонках.

До рассвета осталось около часа, когда Емельян пробрался к Мустафе и Лёхе, сидевшими на КПП:

– Всё, уходим.

Продовольствие перетащили в автобус. Чего тут только не было: рыбные и мясные консервы, галеты, шоколад, варенье. Воды набралось литров на двадцать. Затем за две ходки всё переместили на пункт своей временной дислокации.

Старшина выделил шестерых, чтобы две трети добытого и всю воду перенесли в подвал.

Радости людской не было предела:

– Ох, родненькие!… Спасибо!… Уберегли от голодной смерти!

А Стёпка первым делом стал оприходовать шоколад. Он вообще быстро привязался к морпехам. Ему нравились их тёмные бушлаты, тельняшки, настоящие хромовые сапоги. Как и многие пацаны, он очень мечтал стать моряком. До войны он видел их очень много, гуляющих на морской набережной. Но те были весёлые, жизнерадостные, в белоснежной форме, а эти были мрачными, грязными и ходили в чёрной.

После добычи продовольствия он частенько забегал к морпехам, а конкретно к Лёхе, к котором привязался всей душой. Бойкий мальчуган излазил всё вдоль и поперёк, знал каждый переулок. О чём с гордостью и хвалился своему другу, здоровяка в чёрной флотской форме.

– А здесь рядом штаб немецкий есть, туда и Гитлер сам ездит, – любил иногда прихвастнуть Стёпка.

– Да иди ты, Гитлер в Берлине сидит, – Лёху на мякине не проведёшь.

– Ну тогда от Гитлера кто-то ездит, ну или к нему из того штаба. Раз в три дня офицер, может, и вовсе, полковник. Ни дня не пропускает- срок в срок, раз в три дня.

О чём было тут же доложено Рожнову. Он отмахнулся:

– Подумаешь, чего только пацан не наплетёт.

Все его мысли сейчас занимал вопрос возвращения к своим. Но потом подумал хорошо и согласился: вдруг и действительно какая-нибудь важная птица окажется.

Но полковник оказался всего-навсего капитаном. Так доложил выставленный у немецкого штаба дозор. Комроты в сердцах плюнул и хотел уже оставить в покое этого посыльного, как старшина тут же горячо убедил его не бросать начатого.

Офицер ездил на мотоцикле, в люльке вместе с одним охранником. По свидетельству Стёпки, так он передвигался всегда. Офицер заходил на час-полтора в штаб и ехал обратно. Ехать из штаба он мог только одной дорогой, остальные были либо разбиты, либо завалены.

Место для засады выбрали подходящее: поворот сглаживал угол улицы между двух полусгоревших остовов несущих стен. Воспользоваться решили старым дедовским способом: сразу же за поворотом поперёк дороги положили канатную верёвку, привязали один угол к уцелевшей опоре электролинии, засели за углом и принялись ждать. Исполнителями были старшина, Емельян и Алексей. Рядом в засаде расположилось усиление.

Мотоциклетный рокот раздался ещё раньше запланированного, минут на сорок. Из-за поворота показалась мотоциклетка полевого цвета, мотоциклист сидел важно в крагах и очках, сзади него разместился автоматчик. В коляске сидел высокий капитан, надменно осматривавший развалины улицы.

– Ишь ты, гусь! Сейчас мы тебя потрепаем! – бросил в сердцах Зорин.

Спустя минуту прозвучала команда:

– Тяни!

Втроём бойцы что есть сил дёрнули за верёвку. Тихо сработать не получилось, раздались выстрелы. Старшина с бойцами выскочили из-за дома и удостоверились, что стрельбу начал уцелевший автоматчик. Его тут же урезонили морпехи, сидевшие в засаде. Офицера с мотоциклистом добили сразу же, нужды в «языке» никакой не было. К тому же, немецкого никто не знал.

Важный гусь теперь смотрел тоскливым омертвевшие взглядом в безоблачное небо, от вальяжности не осталось и следа. Его холодные руки мгновенно покинула кожаная отпечатанная папка.

Через полчаса папка уже была вскрыта Рожновым. С десятков листов, отпечатанных на машинке, и топографическая карта, – всё её содержимое. Уложив содержимое обратно, Рожнов произнёс:

– Хрен его знает… Доставим к своим, там разберёмся.

Глава седьмая

Держать путь командир приказал к Мамаеву кургану. По ночам оттуда явственно слышалась стрельба и разрывы гранат, шли бои, – значит, там стояли наши. Город не сдавался.

Стёпка, узнав об отходе морпехов, расстроился:

– Как же мы теперь без вас…

Алексей утешал его:

– Не вешай нос, богатырь… Немцев выбьем из города, тогда и увидимся.

И задорно щёлкнул по носу мальчугана.

Выходили на рассвете. Группами по четыре-пять человек, стараясь не пересекать простреливаемые перекрёстки, солдаты шли к своим. Унылая картина разрухи, трупов, к этому прилагалась ещё и запах разлагающейся плоти, – вся эта обстановка действовала на бойцов удручающе. «Идём к своим!» – этот призыв, лишь эта мысль поддерживала их.

Наткнулись на немцев неожиданно, будто злой рок сыграл с ними свою шутку. В одном окопе лицом к лицу, русских оказалось больше, но к немцам подошло подкрепление. Гулко запрещали пулемёты. Комроты скомандовал:

– Все в укрытие!

Заняли полуподвальное помещение. Фундамент был настолько крепким, что не поддался ни бомбам, ни минам. Из узких прямоугольных окон бойцы отстреливались от врага. По всей видимости, немцев было около роты, огрызалось несколько пулемётов.

Капитан-лейтенант пробежался вдоль окон подбадривал бойцов. Он тут же определил, что бойцы забрались наглухо, с торцов подвала выхода не было. Это озлобило его.

Подбежав к проёму, он высунулся по грудь и строчил напрямую из трофейного «шмайссера». Прошло меньше минуты, перестал стрелять, запрокинул голову. Автомат вывалился из рук, тело грузно упало на бок, каска звонко ударилась о кучу камней.

Старшина первым заметил гибель командира, подскочил к нему, повернул голову. Вместо правого глаза зияла огромная кровавая дыра- пуля попала точно в глазницу.

Кудрин ошалело смотрел на труп командира, затем резко вскочил на ноги, его впль заглушил местами стрельбу:

– Комроты убило!… Беру командование на себя!

Затем ещё более громко:

– Внимание! Цепью повзводно, бегом, ааааарш!

Смерть командира потрясла всех солдат, многие находились в состоянии аффекта, рота поднялась и пошла под убийственный огонь.

С отчаянием обречённых, с яростью загнанных в ловушку зверей… Немцы явно не ожидали такого храброго безрассудства. Они подошли слишком близко к оборонявшимся. Морпехи потеряли несколько человек от пулемётного огня и слились с противником в рукопашной схватке.

Емельян плохо соображал, что вокруг происходит- его вытащила наружу толпа общей ненависти. Он действовал стремительно и рефлексивно, совершенно не думая о том, что его ранят или убьют. О таком исходе забываешь как-то в пылу боя, ведь видишь рядом с собой своих же собственных товарищей, они бегут рядом в одном с тобой строю, очень надеясь на то, что соседи слева и справа не подкачают, под страхуют вовремя, не дадут пропасть. Каждый вправе был надеяться лишь на чувство товарищества.