Рука (продолжает). Ну а что мне еще осталось?
Слезы. Это все ужасно.
Сознание. Ускорься!
Оргазм. Да-да, еще чуть-чуть и все. Вот уже.
Член. Да! Все!
Оргазм. Да! Да! Да! Все!
Сознание. Да. Все.
Слезы. Все.
Сознание. Это все. И сердце кровью обли… Пш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…
Унитаз (смывает все улики, режущие сердце). Пш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш!
Улики (остаются, смываясь, не смываются из памяти). Ты можешь нас смывать сколько влезет, но ты-то останешься. А ты все равно знаешь, что мы есть.
Сознание. Когда же это закончится?
Член. Мы всегда будем вместе.
Роман. Я человек.
Роман больше не может,
не вынесет больше.
он не может,
не смог быть мужчиной.
ребенок насилия,
дитя изнасилования,
бедный мальчишка,
что искал свою маму,
но мамочку он не нашел,
а нашел наш мальчишка
лишь мир этот жуткий
без матерей,
что доверху полон Отцом.
Ромка не знает наверняка,
но он слышал, как все говорили,
что папаша-то Ромы
полюбил его мамку насильственно,
мол, так и родился Роман.
ну что?
теперь вы понимаете,
что здесь на самом деле происходит?
все сцеплено, все переплетено,
все влюблено одно в другое:
Бог, дьявол, отец, мать, Вера.
зачем же Боль создал этот мир?
лучше бы Его не было.
Читатель. Что за чушь?
Автор. Сейчас поясню.
Для самых тупых объясню на пальцах. Предположим, вам их отрезали. Поочередно. Медленно. Будет ли вам больно? Вот и Роману тоже. Разве что у каждого свои пальцы и боль.
Роман еще не дожил до того, чтобы алчно стискивать жадными толстыми пальцами, беспардонной пошлой лапой, мясистые шлюховастые дряблые бедра любого удовольствия. И уже не доживет.
Роман не стал настоящим мужчиной, рот которого предназначен для какого угодно говна, язык которого жаждет слизывать удовольствийце даже с пола в публичном доме.
Не стал и не станет эгоистичной бочкой похотливого жира, которой наплевать, куда совать свой прелый окурок.
Не станет тем, кому совести осталось на две затяжки и честности на два животных оргазма.
Совести на дыру, главное, чтобы она могла дать им необходимое трение.
Не будет, как те, для кого не существует ничего приятней запаха протухшей рыбы, что зловонной дымкой испарений окутывает их призрачное: «Я есть? Ну, конечно же, есть».
Последнее, что хочет увидеть настоящий мужчина перед смертью – это, разумеется, не Париж и не внуки, а две сточные канавы, черные дыры, выгребные ямы, приятно воняющие меж мясных булок.