Бардо

Мужчины, у которых последняя пошлость пенится слюной на дряхлом стертом языке. Смысл жизни – это мусоропровод-канал, по которому они связываются с вечностью, черный туннель, в конце которого их, по-видимому, ожидает божественный свет. Все горе можно отсосать через прибор для выведения мочи из организма, это любовь.

А что, женщины лучше?

Нет.

Они-то, конечно, расскажут что-нибудь о чем-нибудь, если их спросят. Но превыше всего все же клитерально-вагинально-цервикально-маммилярно-перионально-анально-сквиртовый-мульти-супер-пупер-убер-гипер-оргазм. АХ, АХ, ДА-А-А-А-А-А-А!

Не бухчи, лучше раздвинь пошире булки, хочу разглядеть, что там у тебя внутри, в твоей душонке, поглубже красивых слов. Знает каждый настоящий мужчина, что ближайший путь к женской душе лежит через клитор.

Роману не стать толстобрюхим увесистым важным глистом при грязном бабле, за которое он покупает себе чистоту. Роман плачет, потому что хочет, чтобы окровавленный ломоть его сердца попал в чистые руки, равно как и хочет, чтобы его руки оставались достаточно чистыми для крови чужого сердца, а не чтобы они воняли задроченным между сиюминутными слабостями членом.

Роман не стал мужчиной, и никем он не станет, потому что нет ничего больнее и отвратительнее, чем быть человеком. Человек – это постоянное предательство себя. Лучше сойти с ума и стать животным, чем. А миру все равно. Мир – это всё вместе: и наслаждение от страдания, и страдание от наслаждения.

И вот со всеми этими мыслями, что как множество смертей убивают его одну-единственную немногочисленную жизнь, Роман стоит и подергивается в такт наслаждения. Нежеланного, блевотного, но необходимого, для того чтобы свернуть шею монстру в себе. Ведь Роман, как и каждый человек, не только Бог, но еще и дьявол, не только ангел, но еще и монстр, не только человек, но еще и животное. Каждый дерг – это новый конец,

как и конец пятиминутке дополнительных «чтобы уж точно» объяснений.

Роман (падает на пол и рыдает). Ненавижу. Прости меня, пожалуйста.

Разум. Выйди из тела, обрети безмерность.

Рассудок. Заткнись.

Рука (ищет, за что бы ухватиться, чтобы пережить все это и натыкается на телефон в правом кармане). Вера. Где она? Ты должен посмотреть. Ты должен знать, вдруг она…

Сердце Романа. Я хочу знать. Я хочу к ней.

Пальцы Романа (в тряске открывают приложение для определения геолокации, конечно же, ни на что не надеясь).

Сознание (тоже знает, что все это без толку, но позволяет сердцу посмотреть). Ладно. Мы сделаем это.

Приложение открывается, прогружается, грузится, грузит, грустит.

Приложение. Ну что ж, смотри… не подохни.

Глаза Романа (разрезаны светом, залиты кровью. Вгляд-загляд-заглядывают). В смысле? Что это?

Сознание. Что там? Что вы видите?

Глаза. Мы не понимаем, здесь что-то странное.

Сознание. Что там?

Глаза. Точка.

Сознание. Что «точка»?

Глаза. Она движется.

Сознание. Как это движется?

Глаза. Не знаем.

Сознание. Вера что, жива, вы хотите сказать?

Глаза. Мы ничего не утверждаем, но, видимо, ад. В смысле, да.

Сознание. Не может быть.

Глаза. Мы же просто глаза. Мы говорим, что видим.

Сознание. И где эта точка? Куда она направляется?

Глаза. Ты не поверишь, но, похоже, сюда.

Сознание. Как это сюда?

Глаза. И она уже недалеко. Точка движется быстро. Она все ближе, и ближе, и ближе, и ближе.

Сознание. И она идет сюда?

Глаза. Да.

Сознание.

Еще миг Роман сидит. Его высокими чувствами к Вере заляпана штанина. А теперь и она сама… Ноги Романа подрываются с пола. Романовы руки срывают дверь с пути, едва не с петель. Роман вбегает в комнату.

Роман. Лена! Лен! Мне нужно на улицу! Срочно! Слушай, где клю…?

Роман не может двигаться.

Сознание. Что происходит?

Белое покрывало промокло еще горячей кровью. На нем повсюду пятна и следы от брызг. Посветлее у краев и мертвенно черное посередине.

Глаза. Это кровь. Кровь. Повсюду.

Взгляд Романа скользит и натыкается на руку, распаханную вдоль. Вплоть до кости. Два ломтя мяса вывернуты наизнанку. Громадный порез, напоминающий глубокий воспаленный мясной каньон, залитый кровью. Будто акулья пасть. Разинулась, чтобы кусать. А некого. Себя лишь.

Сознание. Нет.

Романовый взгляд идет дальше возможного и видит ножницы, измазавшие свои острые губы красной помадой. Они спокойно и мирно лежат на белом покрывале. Расслабленные и блаженные, как на лежаке на трупном пляже под китовым солнцем, они отдыхают после проделанной работы. Ножницы, спешно вспоровшие, на всякий случай, несколько раз плоть от локтя до запястья и показавшие сперма-свету китовое мясо с костью в глубине, сделали это так легко, будто письмо вскрывали. А вот и слова, которыми Он то письмо исписал:

Сознание. Нет, нет.

Крово-тело крово-Елены. Да.

Ноги Романа (подбегают к кровати, словно к скале, и карабкаются на нее). Что сделать? Что?