Бардо

Пропой, пой, пей с нами, водка!

Проснись! Еще день! Один всего, и все уйдет! Тогда уж все! Тогда наступит и второй. И третий день! А ты думал, будешь спать? Все продолжается всегда. Все всегда должно продолжаться. Все, кроме жизни.

– А?

Глаза открываются.

Тьма.

К ним, к магазинам, к свету. Может быть, они подскажут что-нибудь о чем-нибудь на свете. Темные теплые тротуары змеятся под ногами. Медленно ползут дома по сторонам. Ночь гуляет тенями по стенам, пузатая, свирепая, как день. Приковывает взгляд, как змея. Так вот, кто я? – Всего лишь тень при свете ночи. Что это? Лучами, как червями прыскают в глаза ядом: женская парфюмерия, аптека, ювелирная херня, неизменные McDonald’s, Apple, Armani, Gucci, Burger King и нескончаемые: «так далее и тому подобное» ярких символов.

Идолы. Великие призраки, нерушимые с виду, но готовые быстро разрушиться, разоблачиться в пыль. Разумеется, некоторым из них суждено стоять, как член. И долго не как член. Дольше скорострелов и идолов прошлого. Но долго ли? – А какая разница? Падут. В любом случае. Стоит лишь унитазу напрячь свои булки. А человек? Что есть человек под их стопой, у их яиц, воняющий в их жопе?

Что для них человек? – Чуть поменьше ничего. Материал. Корм. Источник питания. Мясо. Все это и так понятно. Живут, поедая жизни. В каком-то смысле, Apple живее и сильнее любого живущего. Его существование тверже стоит на ногах реальности.

Синим пламенем витрины манят. Прочь из тьмы, наружу, в мир. К холодному цвету кожи стеллажей и вещей. Ожить и успокоиться. Но помимо. Там. У стеллажей. Полно людей. Ни одного. Прильнуть? К кому из них? Не нужно. Гадко. Прочь. Роман мотылек, а не стервятник.

Тело просит еды. Желудок голоден, но не как сердце. Сердце голодно, как голод. И голод холоден, как лунный свет. Где же есть хоть что-нибудь поесть? Парочка. Двое робко выскальзывают из магазина и бегут в такси.

– Простите, вы не подскажете, где здесь продуктовый?

– Да за углом! Ты навигатором пользоваться разучился?

Тупой. Палец ткнул в сторону, а задница легла в машину вслед другому.

– Спасибо.

Недолго Романовы ноги шагают по дорожкам пешеходным. Магазин. Открыт. Но на входе, как замок, весит охранник. Ограждая, как шлагбаум, мямлит:

– Магазин закрывается, молодой человек.

– Я быстро.

– Чтобы пулей!

Пускает Романовой спине вдогонку пули слов охранник. Но Роман уже не слышит ничего. Еда. Романова рука берет корзинку и тянет тело к стеллажам.

Трезвый свет, но такой, как будто спился вчера вечером и проснулся трезвым. Голод набирает все подряд. И это, да, и это тоже надо. Романовый рассудок весь замаринован голодом. Глаза безмолвны, лишь читают слоганы, но не цифры, что под ними. Глаза безмозглы, им не остановить Романа.

Чипсы, охотничьи сосиски, сыр, булочки, и даже мармелад. Замороженную пиццу, соевое молоко, еще немного мармелада. Кажется, Романов ум сошел с ума.

Нездоровый подъем сил с кровати. Может, хватит? Нет. Все сразу, разом. Роман совсем забыл, что ему некуда идти со всей этой едой. Негде пиццу разогреть. Негде ничего. Уже Романова корзина отказалась принимать в себя потоки беженцев, а Европа все ничего и как-то живет.

Но нет. Невыразима радость истощенных глаз, когда на полудыхании остановил дыхание Роман. Полки с пивом. Живот приятно подтверждает выбор. Мурашки гладят его спину. Роман бежит к ним. Перебирая банки, мальчик чувствует, как горло увлажняется спокойствием. Пшеничного – четыре банки. Но хотелось бы вишневого. Да, вишневое, и где оно? А вот стоит. Ха-ха, ну вот и найдено. Как и первое разочарование:

Что, четыреста пятьдесят рублей за банку пива? И надо же так обдирать людей… Постой-ка. Деньги.

Кошелек. Где кошелек? Карманы. Роман пугается и выворачивает кошелёчные кишки наружу. На пол падают скидочные карты. Пятьсот рублей всего (Рома кое-что забыл, но об этом поподробнее потом).

Все желудочные бабочки улетают прочь из бухты. Нет, он не поест. Обида, и Роман застыл у цифр. Как если бы его подвесили над пропастью за жопу. Но как же? Даже так. И неопределенность гложет. И что теперь? Может, умереть? Нельзя. Нет.

Роман стоит так некоторое время, пока из-за плеча не прыгает шипение. Больным прозрением он оборачивается на слух. Кассирша разговаривает с кем-то. С какой-то девушкой у кассы. Роман глядит на них и замирает. Потонувший в нерешимости. Возьми. А как? Я не могу. Кассирша – женщина-то пожилая. А охранник? Не даст пройти, он на проходе. Забавный внешний вид у них. Девушка и бабка с волосами, как у птиц. Небо. Летят, куда захочется. Но Роман ведь так не может. Как Саша.

– Время! Молодой человек, мы закрываемся!

– Я знаю.

Шепчет тихонечко Роман. Отводит глазки. Он в ужасе пришел в себя. Нет, без еды он не уйдет. Не может. Он не мог просто бросить все. Ведь есть-то хочется. Куда он пойдет?

С ног до головы морщины страха на поверхности Романа. Он оборачивается по сторонам. Еда. Полные вагоны полок. Тотальная война. Тотальная невозможность жить так, как тебе хочется. Да. Совершенная брошенность. Роман валяется возле ценников, как мусор, портящий запах в магазине. Ненужный. Лишний. Голодать? Посреди вот этого всего изобилия?

Не стихают раздумья. Но им нет места в том, у кого потеет тело. И ладони слезоточат тревожной водой. Нет, я не уйду. Не с пустыми руками. Вишневое пиво. Одна банка, еще, еще одна. И сознательный шаг. В сторону выхода. Как на смерть.

На верную смерть. Верную. Да, смерть никогда не предаст тебя так же, как человек. Табак. Романов шаг замер. Дым папиросы навивает что-то. Одна затяжка – веселее думы. Курить охота. Так курить охота. А там пачки, пачки, горы. Никакого завтра может и не быть… Чего же? Мысли вполголоса. Ну раз уж так, то как без сигарет? Роман решился.

Собеседница льется в глаза кассирши. Та ничего не видит. Охранник далеко в масштабах магазина. Ноги сгибаются. Ползком за ворот стойке. Ползком. Потише. Вот оно. Не видит? Нет, все лясы точит. Теперь бы аккуратно достать ближайшие пачки. Чтобы без шума. Осторожно. Медленно. Несколько. Есть.

Так. А чем? Без зажигалки никак. Но она там. Наверху. Нужно встать. Медленно. Привстать только. Не полностью. Смелый палец подползает к цели вместе со своим товарищем. Без лишних движений. В объективе бокового зрения кассирши, – чтобы ничего. Роман выхватывает ее. Ай. Зацепил случайно.

Коробка с зажигалками и прочей хренью падает на пол. Все оборачиваются, даже Роман. Кассирша смотрит на рухнувший хлам, но не спешит двигаться. Она, кажется, понимает, в чем тут на самом деле дело…

– Андре-е-ей, Андрей! Подойди-ка сюда!

– Что-о-о?

– Сюда приди!

Кровь гудит в сосудах, проводит митинги. Адреналин бьет струей мочи в лицо. То от стыда краснеет. Охранник на подходе. Тело трясется. Ни секунды времени. А потому Роман вдруг выпрямляется. В полный рост. К удивлению девушки, но не кассирши. И бредет в сторону противоположную выходу. Подальше от Андрея. Нет, Андрей, не все так просто. Мимо кассирши. Прямо мимо беспардонно. Не успевает ухватить его за одежду. Никакого внимания. Догоняюще кряхтит:

– Молодой человек, молодой человек! Что вы делаете? Я сейчас полицию вызову! По-ли-ци-ю! Андре-е-ей!

Охранник выбегает из-за угла:

– Молодой человек!

Пытаясь догнать.

– Он вон там! Туда пошел!

Роман виляет по продуктовым отсекам. Создает крюки, на которые будет насажен Андрей. Петли, ведущие к выходу. Вдруг их взгляды влюбляются: Романо-андреевы взгляды. Андрей срывается с места, как ветер с ветки. Идиот. Роман тоже бежит, что есть сил, в лихорадке. Срезая дорогу. На те!

– Лови его! Лови засранца скорей! А вы что же стоите?! Вызывайте полицию!

Не тут-то было. Роман уже у выхода, и прохлада свободы полнит легкие, когда охранник хватает Романову руку:

– Попался? Ты, вор! Галя, ты уже вызвала пол…?

Но Андрей не успевает договорить. Роман пихнул его ногой. Коленом в пах. Проверенный тысячелетиями прием непобедимых воинов.