Бардо

– Ладно, не хочешь, не рассказывай. Ну так, в общих чертах: весело, грустно?

– Грустно.

– Ага, это не очень хорошо. Но ты все равно пиши, пиши. Это хорошее занятие. Я понимаю, я тоже человек искусства, как-никак… Чего ты? Не смотри так. Я, вообще-то, раньше выступал на сцене, да-а-а. И я был хорош, даже очень хорош, понял? Не какой-то там актеришка, нет, я был личностью!

Бомж остановился и погрустнел.

– Дай мне еще сигаретку. Ты знаешь, искусство само по себе ценно.

– Да, только никому оно не нужно.

– Это неправда! Неправда, не говори так. Искусство всегда нужно. В первую очередь его создателю.

– Ну не знаю.

– То есть ты хочешь сказать, тебя не радует то, что ты делаешь?

– А для чего оно мне?

– Э-э-э, нет. Ты сам знаешь. Ты знаешь это сам и не притворяйся, будто это не так. Искусство само по себе ценно. А если оно не делает тебя счастливым, значит… Может быть, просто может, это и не твое?

– Может.

– Вот чего ты хочешь?

– В каком смысле?

– Ну чего ты хочешь от жизни? Вообще вот?

– Не знаю, ничего конкретного. Я просто..

Романовы слова вдруг иссякли, как воздух в гробу. Иссяк и воздух.

– Я.. Я просто..

– Чего ты? Что? Ты подавился чем-то? Пиццей что ли?

Слова с трудом вылазят наружу из губ, как фарш из мясорубки:

– Не могу.

– Чего ты не можешь? Что такое?

Бездомный клонится вместе с Романовой спиной. Поддерживает грудь с обеих сторон. Романово лицо красное, как ломоть сырой говядины. Губы, как под прессом сжаты. Тело начинает свой танец: порывами и содроганиями. А изо рта, как пар из чайника, под напором вылетают слова:

– Я. Просто. Просто. Не хочу быть.

Зрачки узятся. Воспоминания ерзают под кожей. Лето. Летний вечер. Вера.

– Я не хочу быть один. Просто не хочу быть один.

Романово тело дергается, как под напряжением. А из глаз льется дождь.

– Ну чего ты? Чего?

Бездомный жмет к себе Романово горе.

– Ну поди сюда, сынок, поди. Все наладится. Ты не один. У тебя есть я. Все наладится как-нибудь.

Романов порыв противится. Потом подчиняется. По толстовке бездомного расплывается толстое море. Они обнимаются.

– Простите… Простите меня… Мне так стыдно.

– Не неси чушь. Все хорошо, успокойся.

Бездомная рука поглаживает кудри Романа. Как бездомного пса. Горе постепенно штилится, стихает. Романовы очи вопросительно проникают в колодцы бомжа.

– Тебе нечего стыдиться. Я все понимаю.

Добрых людей достаточно поблагодарить глазами. Они знают, слова могут лгать, но не глаза. Это столь малое значит столь многое. Это значит. Всё.

Хосподь Бох

«Однако, хоть европеец и сумеет легко отделаться от этих божеств, сделав их отображениями, ему никак не удастся в то же время утвердить отдельную их реальность. Бардо Тодол может это сделать, потому что в некоторых своих главных метафизических посылках эта книга ставит просвещенного и непросвещенного европейца в очень неловкое положение. Таково всегда присущее Бардо Тодол, хотя и не высказанное прямо, допущение того, что все метафизические истины по природе своей противоречивы, а также идея качественного различия уровней сознания и связанных с ними метафизических реальностей. Основа этой книги не скудное европейское «или-или», а великолепное утверждающее «оба-и».

Это явление может показаться спорным западному философу, поскольку Запад любит ясность и недвусмысленность. Последовательно один философ прилепляется к утверждению: «Бог Есть!» В то время как другой с тем же рвением к противоположному: «Бога Нет!» Что эти враждующие братья будут делать с утверждением вроде следующего: «…Сообразив, что Опорожненная Чистота твоего разума и составляет высшую Просветленность, и понимая в то же время, что это – по-прежнему твое собственное сознание – ты пребудешь и удержишься в состоянии божественного разума Будды».

Такое утверждение, я боюсь, столько же неприемлемо для нашей Западной философии, как и для нашей теологии. Бардо Тодол в высшей степени психологична в своих наблюдениях. А у нас философия и теология еще средневековые, на допсихологической пребывают ступени, где выслушиваются, объясняются, защищаются, критикуются и оспариваются только истины. В то время как авторитеты, сочинившие эти истины, по общему согласию, помещаются в стороне от предмета и обсуждению не подлежат.»

Карл Густав Юнг. Психологический комментарий к Тибетской Книге Мертвых.

– Ну ладно, не будем! Лучше скажи, сейчас пишешь что-нибудь?

– Да, я же говорю, роман.

– Ага, а про что?

– Не знаю. Это сложно вот так сказать…

Романов указательный палец виновато протирает глаза. Бездомные очи вопрошающе смотрят.

– Про себя, свои страхи, про нее.

Надлом. Плач вновь выливается. Но Романовы плечи поддерживаются бездомной рукой. Выливается горе, что Романова душа в себе волокла, волокла и выволокла из себя.

– Тише, тише. Ну чего ты, чего? Про кого про нее? Про девчонку какую-то?

– Да, про девчонку.