Господин Великий Новгород. Державный Плотник (сборник)

– У, какой толстый летописец… Какие заставки! Ах, какая киноварь… красная!

Она начала перелистывать книгу. Исачко занялся киноварью и уже успел запачкать себе нос. Сам старик игумен, стоя в стороне, с ласковою улыбкою смотрел на своих юных гостей и тихо качал седою головой, прикрытою черной низенькой скуфейкою. Может, и он вспоминал свое беззаботное детство, когда жизнь и горькие сомнения ее не привели его в эту тихую обитель и не спрятали под черную рясу и под черную скуфью горячее сердце и такую же горячую буйную голову… То-то золотая молодость!

А Остромира между тем, остановившись на одной из страниц летописца, стала читать вслух:

– «Се же хощю сказати, яко слышал прежде сих четырех лет, яже сказа ми Гюрятя Рогович новгородец, глаголя сице: яко послах отрок свой в Печору – люди, яже суть дань дающе Новугороду; и пришедшю отроку моему к ним, и оттуда иде в Югру; Югра же людье есть язык нем, и седят с Самоядью на полунощных странах[64 - Здесь и далее идет пересказ преданий о северных народах из «Повести временных лет».]. Югра же рекоша отроку моему…»

– Хорошо, складно читает, – тихо говорил старик, с любовью глядя на девушку.

– И я, дедушка, навычен уж читать, – хвастался Исачко, утирая нос. – Про рцы все знаю! – И громко прочитал то, что читал давеча своей «бабе Марфе»…

– Так, так, посадничек, истину говоришь! Душевна белость, точно, не боится грому, – ласково улыбался старик.

– Как же, дедушка, тут написано: «Югра язык нем». А как же они говорили с отроком? – с удивлением спросила Остромира.

– Которые умели говорить по-новогородски – те и говорили… – отвечал старик.

– А!.. Ну что ж они говорили отроку?.. «Дивно мы находихом чюдо, – продолжала она читать нараспев, – его же несмы слышали прежде сих лет; се же третье лето поча быти: суть горы зайдуче луку моря, им же высота яко до небесе, и в горах тех клич велик и говор, и секут гору, хотяще высечися…» Ах, как страшно, дедушка!.. Кто же то за людье?

– А чти далее – и познаешь.

– «И в горе той просечено оконце мало, туде молвят, и есть не разумети языку их, но кажуть на железо и помавають рукою, просяще железа, и аще кто даст им нож ли, ли секиру, дают скорою противу»… Что есть, дидушка, «скорою противу»?

– Скора есть шкура зверина. Да!

– А, разумею… Так они шкурою на железо меняются?

– Так, милая.

– Кто ж они, дедушка?

– А Богу то ведомо… Летописец поведает, якобы то суть людье, заклепени Александром, царем македонским… Егда оный Александр, покоряючи народы многи, прииде на восточные страны до моря, нарицаемаго солнче место, и виде тамо человеки нечисты – ядять скверну всяку, комары и мухи, кошки и змии, и мертвец не погребают, то видев Александр, убояся…

– А то, дедушка, не рахманы-людье? – неожиданно спросил Исачко.

– Каки рахманы, посадничек?

– А баба мне об них сказывала – они за Киевом живут[65 - Мифическая (как отголосок сказаний восточных славян) «страна блаженных», посвящающих себя отмаливанию перед Богом грехов «остальных» людей, живущих от них далеко, но о жизни каждого из которых они чудесным образом знают.].

– Не знаю, посадничек.

– Ну, – перебила их Остромира, – что ж Александр-то, дидушка?

– А заклепал их в горы.

– А они не придут к нам?

– Бог весть… Може, и придуть… В последнии времена, сказано в Писании.

Остромире вдруг стало страшно… А как последние времена уже настали? Не они ли, эти страшные люди, идут на Новгород вместе с Москвою?

И ей вспомнился ее Павша – далеко он, на поле ратном… А как и его возьмут заклепленные в гору люди?.. Сердце ее сжалось… Строки и слова рябили в глазах, но она читала дальше, хотя уже не вслух: «И еще мужи старии ходили на Югру и за Самоядь, яко видевше сами на полуночных странах – спаде туча, и в той туче спаде веверица млада, аки топерево рожена, и взростши расходится по земли, и паки бывает другая туча, и спадают оленцы малы в ней, и возрастают и расходятся по земли…»

– Так это, дедушка, с неба падают оленцы маленьки?

– С тучею спадают, милая.

– Как же это?

– Не вем… Божие то произволение… И кровавый дождь бывает – ино и то произволение Божие, и означает кроволитье, рать, огнь и мечь.

– А ноне не было кровавого дождя, дедушка?

– Не слыхал, милая.

Девушка задумалась. Исачко опять завладел киноварью и хотел было тоже писать что-то в летописи, но Остромира отстранила его руку с пером…

– И давно, дедушка, ты пишешь летопись?

– Давно, дитятко, третий десяток уже тружусь во славу Божию. Умру я, грешный, а мое худое писание будут читать людие новугородстии…

Он взглянул в оконце кельи, оттенил глаза ладонью, поправил на голове скуфейку.

– А вон и они, спаси их Господи.

– Кто?.. Баба моя?

– И Марфа-посадница, и Настасья.

Исачко стрелой вылетел из кельи.

Глава XI

Глаза без лица

Но недолго пришлось на этот раз богомолкам оставаться в монастыре. Не удалось и Исачке повозиться с интересною киноварью и перепачкать себе лицо, руки и новенькую шелковую сорочечку. Не привелось и Остромире в сотый раз переспросить дедушку Нафанаила о том, как преподобный Варлаам основывал здесь Хутынскую обитель[66 - Значит, еще до 1206 г., когда он умер. Варлаамиев Спасо-Преображенский монастырь под Новгородом не случайно избрал для своего посещения Иоанн III… После того как в 1407 г. здесь, по преданию, получил исцеление сын Дмитрия Донского Константин, особое почитание преподобного Варлаама стало традицией московских государей, а затем российских императоров: еще и в XIX в. с торжественной службы в монастыре 6 ноября (день памяти Варлаама) их величествам отправляли просфору и освященную воду.], как он жил в тесной келейке и воевал с бесами, как неугомонные бесы чинили преподобному всевозможные пакости, как они являлись к нему во образе зверей невиданных и чудищ неизглаголанных, и иногда даже во образе таких востроглазых бесенят, как сама Остромирушка; как преподобный всех их в конце осрамил и загнал в болото, откуда они и доселе выходят, и людей, особенно рыбаков, по ночам смущают, как преподобный Варлаам воскресил одного утопленника, или как он, на приглашение новгородского владыки побывать у него в городе, отвечал, что приедет к нему в санях на первой неделе Петрова поста, и как действительно в июне выпал снег и Варлаам приехал в Новгород на санях…

По монастырю прошла весть, что отправившиеся против москвичей рати воротились. Весть эту принесли рыбаки, привезшие в монастырь с Ильмени рыбу.

Богомолки поспешили на берег – подробнее расспросить об этой радостной вести. Остромира земли под собой не чуяла от счастья… Вот она вернется сейчас в Новгород, увидит своего ненаглядного суженого, черноглазого Павшеньку – каким-то он стал теперь витязем, как он поглядит на нее из-под своего блестящего шелома, как глаза их встретятся, как она замрет на месте от стыда и счастья, как вечером она выбежит к нему под «топольцы», как он опять обнимет ее и будет целовать ее глаза и косу – ах, срам какой! – и как она сама его – фу, срамница! – будет целовать и в губы, и в шелковые усы, и в мягкую, как ее коса, бороду – ах, стыд какой, матушки! – ах, как все-таки хорошо, хоть и стыдно, целоваться… Ай-ай! Она так и дрожала вся, выбежав на берег и прислушиваясь к говору рыбаков…

– Ловим мы, ан глядь – билеют парусы…

– Видимо-невидимо насаду!..

– И Москву, сказывают, погромили начисто – у-у!

– До ноги, слышь, всех кособрюхих уложили…