– Не забуду, баба.
– А то отец не привезет московского пряника.
В это время старик закашлялся, и голова Марфы-посадницы показалась в окне. Рядом с нею выглядывал и маленький Исачко в красной рубашонке. Старик низко поклонился.
– А! это ты, Корнил… Здравствуй! – приветливо сказала Марфа.
– Здравия желаю, матушка, золотая моя.
– Что скажешь, Корнилушко?
– К твоей милости, посадница золотая.
– Войди в хоромы.
– А что Гавря, дедушка, воротился?
– Воротился, батюшко-посадич.
Челядницы отворили крыльцо, поклонились старику, уважаемому всем Новгородом, и ввели его в хоромы через светлые сени.
Он очутился в большой, знакомой ему палате, окнами на Волхов, и помолился на образа и на распятие, ярко блиставшие в богатой киоте.
– Паки здравия желаю, матушка-посадница.
– Присядь, Корнил. Прикажь, Исачко, наточить браги.
– Не до браги бы топерево, матушка, – медленно проговорил старик, все еще стоя у порога.
– Почто не до браги? Брага добрая – млеко старости.
– Так-ту, так матушка-посадница, да время топерево не такое.
– А что?
– Да вот ворон, матушка…
– А что ворон, дедушка?.. Ково нарицает?.. Бабу? – зачастил Исачко, воротившийся в палату.
– Что ты про ворона, Корнилушко, говоришь? – переспросила Марфа.
– Да с поля, матушка-посадница, воротился воронок мой, с ночи пропадал… А топерево воротился весь в крови…
– Что ты? Как?
– И клевало-то у ево все в крови по самыя, сказать бы, очи – по головку…
– Кто ево так зашиб, дидушка? – вмешался Исачко.
– Не зашибен он, батюшко-посадич, а покровянился по саму головку…
– Ну и что ж?.. – начала бледнеть Марфа.
– И ножки в крови, матушка, по самое черевцо…
Марфа становилась все бледнее и бледнее… Исачко смотрел и на нее, и на старика недоумевающими глазами.
– Не в падали, матушка, закровянился он. От падали крови нетути… В живой кровушке, думается мне, бродил воронок-от мой…
– В чьей? – с ужасом спросила Марфа.
– Богу то ведомо, матушка… А токмо хрестьянская то кровь, думается мне… Либо московска, либо…
– Наша?.. Новогородска?..
– Не знаю, золотая моя.
Марфа так сжала руки, что пальцы ее, несмотря на всю их пухлость и рыхлость, звонко хрустнули. Грудь ее высоко подымалась. Тонкие ноздри расширились, как у испуганной лошади… Казалось, ей дышать было нечем – воздуху не хватало в ее полной, широкой груди…
Она глянула на киоту, на распятие… Вспомнила, как на этом распятии клялись ее сыновья, Арзубьев Киприян, Селезнев-Губа Василий, Сухощек Иеремия, как плакал Зосима соловецкий…
Ей почему-то вспомнилась и неудачная поездка в Перынь-монастырь, и странная льняноволосая девушка на берегу Волхова, при виде которой воспоминания молодости ножом прошли по ее душе и вызвали образ того, кого она силится забыть всю жизнь – и не может… И эта старая кудесница, грозившая клюкой, – она ей, Марфе, грозила, и Марфа, словно осужденная, выслушала эту угрозу…
Неужели теперь именно должна разразиться над нею кара за прошлое?.. А Горислава с льняными волосами – неужели это она?.. Она, непременно она…
Но зачем плакал Зосима соловецкий? Кого он оплакивал? Боярин Панфил сказывал, что угодник видел тогда у меня на пиру людей без голов… Но кого?
– Ноли, матушка, не было никаких вестей? – прервал старик размышления Марфы.
– Никаких… Перед тобой заходил ко мне посадник, так говорит: рано быть вестям.
– Так один ворон гонцом прилетел… дивное дело.
– Да, ворон… Точно гонец – и в крови весь… Только не говорит, чья она, кровь-то…
Марфа подошла к киоте и взяла лежавшую там книгу в кожаном переплете.
– «Откровение святаго Иоанна Богуслова…»[59 - Откровение святого Иоанна Богослова – Апокалипсис, последняя книга Нового Завета, Книга пророчеств.] Благослови, Господи, испытать судьбы твои, – сказала она тихо, как бы про себя, держа в руках книгу.
Потом она перекрестилась, положила книгу себе на голову, трижды повернула ее на голове, щелкнула серебряными застежками и наудачу открыла книгу.
– Что-то Господь скажет?.. Благослови, Боже.
И она медленно прочла:
– «И видех, и се конь бел, и седяй на нем имеяше лук: и дан бысть ему венец, и изыде побеждаяй, и победит»[60 - «Я взглянул, и вот конь белый, а на нем всадник, имеющий лук». (Там же. Гл. 6.2).]…– Она остановилась.
– Дан бысть ему венец – ноли это Иван князь московский? – говорила она в раздумье. – И конь бел, и победит…