Безымянный подросток с окраины города

– На месте, офицер! НА МЕСТЕ! – Ворон перевёл взгляд на полицейского, который из засады уничтожил Рэкки. Грёбанный диверсант. Высокий, коренастый, и даже на таком расстоянии по глазам его было видно, что ум у него острый, а взгляд – внимательный, улавливающий каждую деталь.

К месту аварии подъезжали копы. Из-за густо забитых дорог они оставляли машины и добирались пешком, но ближе всех был именно этот, и, говоря с ним, Ворон обращался ко всей полиции.

– Если ваша работа – защищать людей, сейчас вы должны оставаться на месте и дать мне выбраться. Если вам плевать на ваши погоны, сделайте шаг и я снесу этой женщине голову, а её сын станет сиротой. Решайте, офицер. Посмотрите ей в глаза и примите решение.

Женщина повернулась к полицейскому, и Ворон услышал, как с её подрагивающих губ слетело тихое:

– Не надо.

Коп остался стоять на месте. Вскипая от злости, он не мог не выполнить условия преступника.

В три руки им кое-как удалось поднять мотоцикл и опрокинуть его на асфальт – теперь это не железный зверь Рэкки, которого любили Андрей и Коля, а бесполезная груда металла, что-то чужое; Рэкки бы так никогда не поступил. Когда же его отбросили в сторону, Ворон не спустил женщину с прицела – та не смела сделать хоть одно резкое движение, – встал, выпрямился и тут же согнулся. Застонал и мигом, чтобы не упасть, вцепился в заложницу, которая попыталась вскрикнуть, но быстро поняла, что тем самым усугубит ситуацию. Пальцы в чёрной перчатке крепко сжимали тонкую ручку. В какой-то момент женщине показалось, её кость вот-вот треснет.

– Господи… – еле прошептал Ворон. При следующем вдохе что-то в его лёгких засвистело. – Как больно… как…

Он ещё сильнее налёг на женщину, чуть ли не упал на неё, и лишь чудом она осталась на ногах, терпя железную хватку, терпя, чтобы спасти сына, в глаза которого она сейчас смотрела поверх мотоциклетного шлема. «Всё будет хорошо», – одними губами прошептала она, окружённая десятками машин, тонущая в свете фар, отблеске металла и красно-синих огнях, которые, казалось, заполнили собой весь мир.

Наконец Ворон выпрямился и, указав пальцем на пистолет, с трудом сказал:

– Я возьму тебя в заложницы. Оставь сына здесь, о нём позаботится полиция, а потом прогуляешься со мной. Будешь паинькой, я отпущу. Без тебя они меня грохнут, поэтому, если попытаешься убежать, я не думая выпущу в тебя всю обойму. Поняла? Ты меня поняла?

Женщина кивнула. А глаза, испуганные, в зрачках которых раскрывал пасть необузданный страх, не отрывались от глаз её сына.

Почему дети так много страдают?

***

Андрей рухнул на колени, стянул с себя шлем и выплюнул на бетон сгусток слизи и крови, заполнившей весь рот. Сейчас её вкус был не призрачным, нет, а самым настоящим, она стекала с губ на подбородок, и теперь приходилось плеваться, чтобы не захлебнуться собственной же кровью.

– Походу рёбра лёгкие проткнули, – сказал Андрей непонятно кому. Может, себе, может, подступающей ночи, а может, этой стерве Удаче, решившей от него отвернуться в самый нужный момент.

Забыв о шлеме, он дополз на четвереньках к дымоходу, сел, облокотившись спиной с рюкзаком, и со свистом выдохнул. Он уже не помнил, сколько так пробежал по крышам, прошёл по ним, время перестало быть для него чем-то понятным. Он просто ступал по бетону, морщась от боли при каждом вдохе, представляя, как осколки рёбер прогрызают лёгкие, шёл, одинокий силуэт на крышах Петербурга, пока там, внизу и очень далеко, полиция искала его.

– Чё ж так больно… – Андрей склонил голову, харкнул и увидел, как перед ним густой жижей плюхнулась кровь. Чёрная, совсем как у Коли, когда ему разрезали живот и бросили умирать во дворе-колодце, в окружении жёлтых стен и чёрных, тоненьких трещин.

Андрей взглянул на шлем, увидев – увидев чётко, ведь зрение его обострилось – в отражении чёрного стекла полную луну. Такую красивую этой ночью, прямо голубую… Наверное, смотря именно на эту луну – окружённую ореолом магии, поистине волшебную, – великие творцы вдохновлялись и создавали свои произведения. И сейчас эта же самая луна отражалась от шлема, лица, которое для некоторых жителей Петербурга стало сущим кошмаром; лица монстра, при мысли о котором людей, переживших встречу с ним, начинала бить дрожь, а сами они готовы были умереть, лишь бы забыть, выбросить из головы исчадие ада. И ведь никто представить не мог, что под шлемом обычные человеческие глаза, лишь человек, сломанный жизнью, а не преступник, нет, не преступник. Забавно, как в нашем мире сочетаются прекрасное с отвратительным. Столько граней человечества в одном месте, и все они, перемешиваясь, создают ядовитый, но чертовский вкусный коктейль, который мы называем Жизнью.

Внезапно Андрею захотелось встать, подойти к шлему, взять его и со всей дури врезать им по крыше, потом разбить стекло ногой и бить, бить, бить по морде Ворона, с криком, ненавистью, и пусть будет больно! Пусть будет! Пусть со рта течёт кровь, он вмажет Ворону, хоть единственный раз в жизни! Но он быстро понял, что тем самым лишь сделает себе хуже, и решил отложить битву с Доппельгангером на потом – шлем ему ещё пригодится, без него он – Андрей Бедров, а Андрей Бедров не справится с той задачей, которая поставлена Ворону. Поэтому повременим. Сейчас надо спрятать где-нибудь рюкзак, снять куртку и штаны (под ними заранее приготовленная одежда) и переночевать, после чего надо будет решить вопрос с рёбрами. Это не синяк, само не пройдёт.

Набравшись сил, Андрей поднялся, захватил шлем и дальше зашагал по крышам, прекрасно зная местную топографию. Безмолвие ночи, разбавляемое тихим, словно робким шумом города, успокаивало его, прохладный ветер, который сейчас, без шлема, и вовсе перестал быть иллюзией, очищал кровь от адреналина. А она всё текла, текла, Андрей сплёвывал её, слепо веря, что вот-вот она остановится. Его мысли витали где-то далеко – там, за звёздами, куда не мог заглянуть ни один телескоп Земли, ни один спутник, ни одна живая душа, кроме его собственной и той, что сияет чистотой, невинностью и ярким лазуритом, нет, поверхностью океана в ясную погоду, когда хочешь жить и уж точно не хочешь умирать.

Со шлемом в одной руке и пистолетом в другой Андрей шагал под равнодушным взором звёзд. Шагал, и каждый следующий шаг требовал от него больше сил, а кровь, чёрная в сиянии луны, с подбородка стекала на куртку, где сливалась с такой же чёрной кожей.

– Неужели я облажался? – Теперь Андрей не мог вдыхать полной грудью. Казалось, внизу лёгкие кто-то протыкал огромными иглами. – Я же… Я же не могу вот так уйти.

Может, он шёл, а может, ему казалось, что он идёт, и на самом деле он вновь привалился к очередному дымоходу, бредит, а может, и вовсе сейчас находится за решёткой, и это тёмное небо, эта острая боль в груди и автомобильные гудки, долетающие снизу, – всего лишь сон, но тем не менее он шёл, упрямо шёл вперёд, отхаркивая кровь. Вкус металла во рту. Вкус смерти. Оказывается, у смерти есть вкус…

– Ещё чуть-чуть, – Андрей положил ладонь с пистолетом на нижние рёбра, словно это могло помочь. Он продолжал идти вперёд.

Он уже не понимал реальность. Иногда крыша пропадала, его захлёстывала тьма, а потом выплёскивала в сотнях метров от того места, где он потерял связь с реальностью. Он вспомнил, как шёл через парковку с заложницей, под наблюдением десятков полицейских, шёл, будучи уверенным, что всё делает правильно, что плачущая под рукой женщина – необходимая цена, которую нужно заплатить, чтобы Лиза его увидела живым и на свободе, что сын этой женщины не запомнит сегодняшний вечер. В итоге Андрей её отпустил – то ли когда оба они выбрались на крышу, то ли в подъезде, он уже забыл, как распрощался со своей заложницей, какие слова она бросила ему в лицо. В шлем. Он же не монстр. Монстр бы избил отца. Уподобился ему. Он этого делать не стал. Он…

… очень красив, подобной души я не встречала – одна пустота в окружении масок, злобы и лжи.

Андрей рухнул на землю. Точнее, бетон, на котором сразу появилась кровь; чёрной струйкой она свесилась с нижней губы. Андрей попытался встать, но кто-то упорно давил ему на плечи, прижимал к крыше и в итоге врезал лицом по бетону.

Странно, да? Мы ещё не познакомились, а ты мне уже дороже всех на свете. Мы встретились меньше часа назад, а я уже люблю тебя так, как не любила никого.

Андрей стиснул зубы и начал приподниматься на четвереньки, брошенные в стороны пистолет и шлем не волновали его, уйти от полиции как можно дальше – вот что было важно. И… борьба. Ежесекундная борьба. Противостояние смерти означает жизнь, а покуда он жив, то может надеяться.

Ему удалось встать на колени, после чего он выпрямился, откинул голову, и перед его взором предстало огромное космическое поле, усеянное неизвестными науке цветами, что люди прозвали звёздами. Эти же, никакие другие звёзды были над их головами, когда они с Лизой в один день решили свести счёты с жизнью. Лиза… Такая крохотная, маленькая и вместе с тем невероятно сильная… Андрей до сих пор поражался, как такая хрупкая девочка может иметь такой крепкий дух, проявляющийся не в физической силе, а в… в… он не мог объяснить. Но Лиза была сильна, она ГОРЕЛА, горела ИДЕЕЙ, и, наверное, именно огонь внутри неё так очаровывал. Господи, Лиза… Неужели есть такой человек? Как в нашем мире, полном злости, жестокости, лицемерия, лжи и ненависти может быть такой человек? Мир не заслуживает её, ОН не заслуживает её, но, Боже, как ему хорошо рядом с ней, какое это счастье – знать, что счастлива она! Эта ненасытная жажда упиваться красотой её лица… Андрей мог часами глядеть на лицо Лизы, скользить по нему взглядом, и всегда ему казалось бы, что он увидел не всю красоту, вот сейчас вспыхнет что-то ещё, вспыхнет на фоне создания рук божьих. Лиза… Как тебя угораздило влюбиться не в образованного умного богатого парня, который мигом бы тебя увёз от отца и сделал писательницей, а в неудачника, вынужденного грабить банки, из неблагополучной семьи, с явными проблемами с головой? Как так? Почему жизнь так распорядилась? Почему кто-то всемогущий столкнул две отчаявшиеся души в один день на одной крыше? Зачем этим людям дают надежды, если они изначально обречены? Игры судьбы? Развлечения? Или кто-то развлекает себя этой историей? Почему, почему всё рушится именно тогда, когда надежда сияет ярче обычного?!

Андрей, запрокинув голову, смотрел на звёзды, видел в них отблески света на блестящих от слёз глазах Лизы, а кровь ручейком стекала по его шее к кожаной куртке, пока луна холодными пальцами ласкала всё тело. Лиза… маленький комочек, трясущийся от страха, прильнувший к нему в немой просьбе защитить от всего мира… Андрей вспоминал руки Лизы, то, как ими она проводила по его телу, лицу, заставляя фибры души содрогаться от наслаждения и упования к волнам той неизведанной нежности, что окутывали Андрея с ног до головы. Нет, это не он спас её, а она, именно Лиза вернула ему жизнь, подарив тогда то, что больше всего ему было нужно, – нежность. Заключила в свои объятия, прильнула маленьким клубочком… и Андрей впервые почувствовал тепло… тепло ДРУГОГО человека, исходящее от души. От светлой, непорочной души.

И постепенно голубые глаза Лизы превратились в голубые глаза Анны Бедровой – молодой, красивой, с ещё не вырванным хребтом. Потом Андрей вдруг вспомнил, какой смущённой выглядела мама, когда он настоял на примерке платья, – ну прямо школьница перед баллом! И тогда он впервые осознал, как СИЛЬНО из неё выбили женщину, но увидел в глазах огонёк, что не загорался много-много лет. В тот вечер мама была счастливой, и от понимания того, что продлится это недолго, ценнее относилась к моменту. Она была ЖЕНЩИНОЙ. Чувствовала себя ею. И Андрей понимал, что маму ещё можно вернуть, вырвать из лап отца, что ему это по силам – по силам сделать её вновь счастливой.

Он сжал кулаки и начал подниматься с колен. Небо, звёзды, весь мир давил ему на плечи, но ему помогали две пары женских рук, тащили его вверх, и благодаря своим женщинам он-таки поднялся с колен.

– Давай, compadre, это ещё не конец. Ты можешь. Ты всё можешь. Осталась пара километров, там остальные деньги, там и поспим. Просто потерпи… будь мужиком.

Он не понимал, с какой скоростью идёт: иногда казалось, что ноги не отлипают от крыши, а иногда мир так быстро швырял его в препятствия, что он не успевал защититься. В какой-то момент Андрей потерял шлем и продолжил идти лишь с пистолетом, прикрывая рукой нижние рёбра – точнее, то, что от них осталось, что впилось в его лёгкие и не давало дышать. Сгущалась тьма, пожирала скаты крыш, Андрея всё больше клонило в сон, и он начал бить себя по лицу, чтобы хоть как-то удержаться в мире, но это быстро перестало помогать.

– Ладно, переночую здесь, – тихо, совсем не слышно сказал он, опустился на холодный бетон и привалился спиной к ещё одному дымоходу. Лёгкие свистели. Видимо, какие-то осколки рёбер подвинулись, и теперь воздух гулял в образовавшихся дырах. А может, так поёт смерть? Или…

– Нет. Я не умираю. Я…

Его скрутил приступ сильного кашля, кровь хлынула изо рта водопадом, словно он пил её и внезапно подавился; теперь кровь не просто стекала вниз, а лилась, Андрея рвало кровью, он слышал, отчётливо слышал, как она врезается в бетон, а его всё рвало, рвало, рвало, и только когда он уже был уверен, что сейчас задохнётся, резко отпустило. Андрей глубоко вдохнул и вновь скрутился от боли. Вдохнул ещё раз, но уже не так глубоко. Посмотрел на расплёсканную, тёмную лужицу перед собой. И вдруг на его лице помимо крови появилась слеза. Одна, маленькая, блестящая. А с чёрных губ сорвалось:

– Я не умираю. Во мне ещё полно крови. Я ж крепкий парень, я не умираю, я… я не могу умереть вот так. Не могу…

Он тихо всхлипнул, но не заметил этого – чувства покидали его. Медленно, неспешно, будто последние секунды могли что-то изменить.

– Я просто отдохну чуть-чуть. Посплю немного и пойду дальше, Лиза. Я больше не буду грабить банки, у нас всё будет хорошо. Лиза… Я только посплю. Чуть-чуть, и сразу пойду дальше.

Со свистом в груди Андрей сделал один вдох, выдох, ещё один вдох, выдох, закрыл глаза, с трудом их открыл. Веки снова опустились и не поднялись ни через минуту, ни через десять, шестьдесят, ни на следующее утро.

Лишь губы в какой-то момент расплылись в улыбке, а сам Андрей произнёс последнее в своей жизни слово:

– Amigo…

Умер он в ночь со второе на третье марта.

Глава 18

Последняя глава

Лиза умирала. Она лежала в ванне, с разрезанными венами и медленно потухающим взглядом. Её грудь поднималась и опускалась в последних выдохах, которые служили панихидой этой отвратительной, ужасной, жестокой жизни. Вдох… Выдох… И с каждой последующей секундой воздух всё меньше ощущается в лёгких, тело уже не твоё, твоё – только лёгкий звон в голове, зияющая там пустота и высохшие на лице ручейки слёз… и кровь, вытекающая из вен в тёплую воду.

Лиза умирала. Умирала в свой семнадцатый день рождения. И рядом не было никого, кто смог бы её спасти.