Безымянный подросток с окраины города

Его взгляд… Она никак не ожидала столкнуться с таким. Андрей смотрит на неё с упрёком, в котором читается и презрение, и злость, и разочарование.

– Что такое? – спрашивает Лиза. Голос её дрожит. Вместе с ним дрожат и невидимые стены. – Почему ты так на меня смотришь?

Андрей не отвечает. Он стоит прямо на пересечении коридорной тьмы и яркого белого света, ласкающего его спину, перегораживая тем самым проход. Тщетно. С каждой вытекшей каплей крови стены коридора отдаляются друг от друга, но Лиза всё так же стоит перед Андреем не в силах сдвинуться с места. И лишь повторяет:

– Почему ты на меня так смотришь? Я пришла к тебе, мы можем обняться, почему ты… что я такого сделала?

Андрей не отвечает. Его взгляд – презрение, его глаза – тихая злость, поджатые губы – омерзение. Он не рад её видеть. И от осознания этого – от осознания того, что даже здесь тебе не рады, что больше некуда бежать – Лизе стало так тошно, так тоскливо, что она бы ещё раз вскрыла себе вены. Да вот не могла. Её лишили такой возможности.

Они смотрят друг другу в глаза – так, словно двумя днями ранее не тонули в любви на крыше жилого дома, провожая закат. Лиза смотрит на лицо Андрея, не зная, что сказать, не зная, куда ей идти, ведь повернуть назад, в мир живых, она уже не может, а там, что бы это «там» ни значит, ей точно не рады. Она смотрит на лицо Андрея, на такие знакомые губы, линию подбородка, чуть кривой, сломанный в драках нос, и тут догадка пробивает её сознание.

– Ты не стрелял в себя. Ты не покончил с собой. Это… Бедров? Бедров… Олег Бедров – твой отец? Тебе разворотили лицо, чтоб никто не узнал, кто ты. Это было уже после смерти. Ты умер от другого. Ты… ты не стрелял себе в голову.

Андрей не шевелится, но Лизе показалось, что он еле заметно кивнул. И продолжает смотреть на неё с упрёком. Словно она испортила ему жизнь, словно это из-за неё его лицо превратили в кашу, будто она – виновник всех его бед, в том числе и смерти.

– Андрюш, теперь уже не важно, как ты умер. Мы вместе, не видишь? Мы вместе! Я пришла к тебе, уже навсегда, почему ты не можешь этому обрадоваться? Мы ведь теперь никогда не расстанемся, обратно я уже не попаду. Всё, мне путь туда закрыт! Я сделала выбор! Пожалуйста, перестань на меня так смотреть, просто обними!

– Ты ещё жива. Ты ещё не умерла, Лиза. Послушай.

Глядя в его карие глаза, Лиза слышит, как воздух вокруг заполняется жужжанием холодильника – слабым, на грани слышимости, но он БЫЛ, а значит, уши улавливали звуки, а мозг обрабатывал информацию. Жужжащий холодильник, стоящий на кухне… Он ни на секунду не умолкает, и кажется, он здесь, совсем рядом, в этом тёмном, населённом мраком коридоре. И Андрей тоже слышит его гудение, злость, перемешанная с досадой, не исчезает из глаз. Никогда он на неё так не смотрел. Никогда она не чувствовала себя такой виноватой перед ним.

– Я тебе кое-что покажу. Смотри внимательно.

Он отходит в сторону, и белое сияние ослепляет Лизу, мигом выжигает сетчатку, которая есть только в воображении, беспощадный свет заполняет собой всё пространство, и вот сквозь него проступают контуры… контуры людей. Лиза видит судьбы, за считанные секунды перед ней проносится галерея чужих жизней, и она хочет отвернуться, закричать! Скрыться от этого, но перед глазами продолжают мелькать чужие жизни. Смерти, а не жизни… Одну девочку несколько дней не могут отодрать с асфальта, а жители думают бросить попытки оттереть большое кровавое пятно, которое словно въелось в проклятый асфальт. А вот Анджела, её насилует одноклассник. То ли третий, то ли в четвёртый раз – счёт она потеряла, потому что постоянно отключалась. Труба слегка прогнётся под тяжестью её тела, на этом последствия её суицида и закончатся, потому что отец будет только рад такому событию. Слёзы любящих родителей… Лиза видит кричащую из окна, вопящую словно раненый зверь маму, пока внизу прохожие собираются возле упавшего тела; девочка выживет, с множеством переломов её доставят в больницу, где она и покончит с собой – несчастная любовь. Разбитое сердце обрывает жизнь юношам, Лиза видит одного, который достаёт из шкафа отцовское охотничье ружьё – ко всему прочему парня доводит и травля в школе. Сотни обзывательств, насмешки, пожирающие изнутри комплексы – смерть от собственных рук. Пятнадцатилетняя Катя перемалывает в порошок таблетки, гору таблеток, глядя на портрет мамы, погибшей на операционном столе из-за ошибки врачей. Снова изнасилование, на этот раз в машине с тонированными стёклами, три сорокалетних мужчины и одна тринадцатилетняя девочка – смерть через две недели бессонных ночей. Суицид, суицид, суицид, подростки, слишком рано столкнувшиеся с жестокостью мира, решают всё прекратить. Раз и навсегда.

Андрей перекрывает проход, и белое сияние отпускает Лизу.

– Все эти смерти ещё не произошли, – его глаза, странно стеклянные, не отрываются от Лизы. – Но они произойдут, потому что никому в мире не будет дела до каждого отчаявшегося подростка. Всем плевать. Всем, кроме тебя, – Андрей приближается, и теперь Лиза узнаёт в нём того, кого так любит, в чьих объятиях совсем недавно нежилась подобно котёнку, с кем танцевала под песни Zivert. – Только ты можешь предотвратить эти смерти, всего одной книгой. Никто другой её не напишет. Ты чего, сейчас возьмёшь и сдашься? На последней главе? Ты не можешь позволить себе умереть, потому что от тебя… – Он берёт её за руку. – От тебя зависят жизни сломленных подростков. Неужели ты готова их всех убить? Просто из-за своей слабости? Мы научили друг друга бороться до конца, так научи этому остальных! Иначе наша с тобой любовь ничего не стоит, она загонит нас в могилу. Нет, Лиза, наша любовь нечто большее, чем смерть. Не обходись с ней так неуважительно. Не будь такой слабой. Ты же сильная девочка, я знаю. Вот и покажи свою силу.

Андрей чуть склоняется над ухом и напоследок своим голосом, но одновременно голосом и Лизиным произносит одно-единственное слово:

– Сражайся.

Лиза открыла глаза, и веки сразу рухнули вниз, отказываясь подниматься. Она предприняла ещё одну попытку и увидела собственное тело – обнажённое, скрытое в полупрозрачной красной воде. Подняла разрезанные руки, вцепилась в края ванны, потянулась вверх и мигом упала обратно. Вода накрыла её с головой. Словно не хотела отпускать. Ты уже сделала выбор, сестра, передумывать поздно.

– Нет, – Лиза с трудом открыла глаза. – Я ещё жива. Я… могу… выбраться…

Стиснув зубы, с мокрым, облепленным волосами лицом, она снова взялась за края ванны и со стоном, на который у неё остались силы, приняла сидячее положение. Вены напоминали раскрытые трубочки для питья, и, глядя на них, Лиза уже не чувствовала равнодушия, внезапно она полыхнула ненавистью, – и ненавистью к самой себе, но не той, от которой режут вены, а с которой хочется бороться.

Сражаться.

– Сука. Как я могла? Как я, блять, могла?!

Очень много крови. Слишком много крови. На стенах, ванне, раковине, кафеле, зеркале, даже унитазе, – и всё это из одного человека. Он, умирающий, слабый, ненавидящий себя, жизнь и оттого желающий жить, начал вылезать из ванны. Получилось. Лиза встала на ноги, руки стукнулись об бёдра, повисли верёвками, окровавленными ниточками выброшенной куклы. Она добралась до висящего над раковиной шкафчика, достала плотный моток бинта, поплелась в комнату отца, вытащила из его шкафа чёрный кожаны ремень, сунула левую руку в образовавшуюся петлю, положила моток бинта на начала разрезанной вены, чуть ниже сгиба локтя, надавила большим пальцем, вцепилась зубами в свисающий конец ремня и (как больно!) потянула его вверх (как больно!), чувствуя боль в мышцах шеи (КАК БОЛЬНО!), но продолжая стискивать зубы и затягивать ремень сильнее. Отпустив его, Лиза взялась за него уже рукой, намотала на кулак и со всей силы потянула его в сторону, перекрывая сосуды. Кровь стекала с правой руки, у ног Лизы росли тёмно-вишнёвые лужи, по её бёдрам, ногам текли ручейки смерти, вся ванная комната, казалось, превратилась в личный кабинет маньяка – крови столько, сколько не может быть в человеке, Лиза и представить не могла, что в ней, такой маленькой и хрупкой, литры и литры, сотни литров крови. Она видела её даже когда закрывала глаза, видела бесчисленные красные линии, кривые и прямые, на своём теле, и ей казалось, что смерть обличает её в свой костюм. Она может сколько угодно бороться, но судьба уже предрешена. Почему бы не провести последние минуты в приятном полузабытьи, а не в отчаянных попытках безнадёжного сопротивления?

– Иди на хер, – Лиза опустила пряжку и занялась второй рукой, не узнавая собственного голоса, собственных слов, не узнавая себя. Рождалась новая Лиза. Та, что сильнее. Та, что сможет дать жизни отпор. Та, что сражается и не желает сдаваться.

Моток бинта, зубы на ремне, резкий рывок головой, стон, натяжение (БОЛЬНО! КАК БОЛЬНО!), проступающие из-под век слёзы, снова натяжение, фиксация ремня… продолжение борьбы. Лиза начала обматывать руки бинтами, белое тут же становилось красным, но она продолжала, пыталась остановить кровь, перекрывая вены, и в глазах её в этот момент блестел животный инстинкт выживания, древняя как мир жажда жизни, которая вытаскивала из смерти её предков и будет вытаскивать её потомков. Лиза, ещё несколько минут назад равнодушная к жизни, готовая умереть, сейчас цеплялась за каждый вдох, выбивала у смерти каждую секунду! Там, в ванне, крови в ней было больше, но глаза потухли как огонёк свечи на ветру, сейчас же в ней намного, намного меньше крови, но при этом в ней больше жизни. Выходит, не в крови дело. Она хотела убить не себя, а что-то внутри себя и наконец это сделала.

Осталось лишь вернуться в мир живых.

Лиза кое-как в разных местах перебинтовала руки, уже ослепнув, оглохнув от боли, которую испытала. Кровотечение вроде остановилось, но времени сомневаться не было, времени вообще ни на что не было! Лиза, с трудом переставляя ноги, добралась до своей комнаты, подошла к столу и склонилась над стопкой исписанных ею же тетрадей. Открыла самую верхнюю, пробежала глазами по строкам (И она даже подумать раньше не могла, что жизнь может быть ТАКОЙ вкусной. Только наевшись горечи, пропахав лицом грязь и окончательно потеряв надежду в ту яркую счастливую жизнь, о которой говорила мама, она нашла своё счастье там, где никак не ожидала найти – на крыше дома, откуда собиралась спрыгнуть) и улыбнулась, вспомнив своих героев, главы, описания городских пейзажей и… о Боже, и всю книгу целиком, целиком! Ведь она её любит! Ведь эта книга…

– … продолжение Андрея, – тихо сказала Лиза. – Если я брошу её, значит, убью его. Значит, никогда и не любила.

Совсем худая, с выпирающими наружу рёбрами, ужасно бледная, отчего кровь казалась темнее, с её ручейками на бёдрах и ногах, с перебинтованными вишнёво-белыми руками и с лицом, облепленным мокрыми светлыми волосами, Лиза, чуть шатаясь, стояла на стопкой тетрадей, не зная, жива она или уже умерла, ничего не чувствуя, кроме своего дыхания – вдох, выдох, тьма, – тяжёлые веки умоляли её о сне – всё тело требовало этого! – но Лиза упорно продолжала стоять и смотрела на абзацы. Нет, спать она не пойдёт. Если заснёт – умрёт, потому что жизнь – это движение, а во сне её душу парализует. А если парализует душу, тело уже ничем не будет – просто оболочкой для того, что мертво и никогда не будет жить.

– Последняя глава… Мне осталось написать последнюю главу… Финал… Я… Я должна попытаться…

Даже если не получится, подумала она, я погибну в сражении.

Её верхняя губа поднялась в оскале, а сама она теперь напоминала хищника, заметившего жертву. Она не выглядела сломленной. Ни ужасная бледность её кожи, ни почти закрытые глаза, ни синие губы, ни кровь, облепившая всё тело, – ничто не делало её жертвой этой жестокой, отвратительной жизни. И несмотря на свой вид побеждённой, побеждённой Лиза вовсе не была. Она сопротивлялась. И пусть выглядит как умирающая, в ней ещё есть силы бороться!

Она села на стул, взяла ручку и принялась за работу.

Сначала Лизе было тяжело сосредоточиться, она раз за разом перечитывала последние написанные страницы, а новые предложения тут же перечёркивались. Сон накатывал на неё волнами, голова склонялась ближе к тетради, нет, ей надо поспать, иначе точно умрёт. Просто закрыть глаза и отдохнуть… Расслабься, Лиза, успеешь ты ещё всё написать, не торопись, вся жизнь впереди, и вообще…

– И вообще иди на хер, – повторила новая Лиза, встала и дошла до ванной, игнорируя застывшую на кафеле, стенах, повсюду кровь. Взяла шланг от душа, включила холодную воду и направила ледяную струю себе в лицо. Несколько секунд простояла под напором воды и вскоре была уже на кухне, где через силу запихивала в рот мясо и остальные продукты. Надо же, ей надо бороться с собственным организмом. Как долго она ненавидела, проклинала своё тело, как долго жаждала умереть и покинуть его, а теперь борется против и одновременно за него. И пока она ела, пыталась поддержать в себе жизнь, в голове молниями сверкали фразы из последней главы, какие-то неясные образы, видения, а глубоко в груди – там, где сердце продолжает перекачивать кровь – начало возрождаться знакомое предвкушение скорой творческой работы. Жажда творить. Создавать. Такое может чувствовать только живой человек.

Набравшись сил, Лиза вернулась в свою комнату («СИЯЙ», – говорила ей Zivert с большого плаката), села за стол, взглянула на кровать, на которой Андрей столько раз сделал её счастливой, взяла ручку и вновь принялась за работу.

Она провалилась в бездонную яму меж реальностью и выдумкой, потеряла счёт времени, перестала быть человеком, обладателем своего тела, вместо этого покинула его и превратилась в чистый разум, висящий над телом, пока кисти, к которым почти не поступала кровь, летали по белым полям тетради. Лиза не замечала их постепенного онемения, боли в пальцах, которая появилась после нескольких страниц, – вся она была там, в романе, строка за строкою идя по последней главе вместе со своей героиней. Голубые глаза сквозили безумием, Лиза походила на пациентку психбольницы, и любой, встретившийся бы сейчас с её взглядом, не задумываясь рванул бы прочь. Но то было безумие творца, создателя, наплевавшего на себя как на человека, на здоровье, окунувшись в своё творение и не видя, не слыша, не чувствуя ничего, кроме того света, того голоса, той руки, что ведёт в верном направлении. Раньше Лиза не могла писать, если у неё чуть болела спина, любой дискомфорт отвлекал, но сейчас, будучи на грани жизни и смерти, терпя боль, проваливаясь и выныривая из тьмы, Лиза работала так, как никогда. Казалось, исписанные страницы переворачивались так часто, что их шелест превратился в ветер, ласкающий уши. Лиза не видела стола, кровати, комнаты, только видимый ей мир, который потом увидят сотни тысяч других, таких же разбитых душ.

В какой-то момент она отвлеклась, потому что пересушенное горло изнывало от жажды, поднялась и тут же рухнула на пол. Она не поняла, сколько пролежала, быть может, потеряла сознание, а возможно прошли секунды; как бы там ни было, её ждала книга. Лиза начала вставать на четвереньки и заметила на полу небольшую лужицу ярко-алой, не венозной крови. Пара капель упало с лица. Видимо, она ударилась носом, когда рухнула без сил. Потрогала его – не сломан. Значит, ерунда. Можно продолжать.

Книга, книга, заканчивай книгу!

Окровавленный скелет, с двумя чёрными ремнями, затянутыми на руках, поплёлся на кухню. Лицо – обтянутый кожей череп, глаза – почти потухшие, и только непонятная сила поддерживает в них огонь безумия, тело – заколачивающийся гроб для жаждущей жить души. Какая это трагедия, чёрт возьми! Решиться на самоубийство, практически сделать это и в последний момент передумать, когда твоими же стараниями тело несётся к смерти, его тяжело остановить, а душа, без тела жить не способная, становится заложником физиологических процессов! Не было никаких сомнений, когда Лиза резала себе вены. А сейчас дело почти сделано, но она передумала. И как нарушить законы природы? Как? Как победить Смерть?!

Молча. Без слов.

Лиза выпила воды, запихнула в себя, как ей показалось, половину холодильника, через силу, терпя рвотные позывы – ей нужны были силы. Мельком она взглянула на часы и увидела, что прошло уже три часа с тех пор, как она вылезла из ванны. Об Андрее не думала – ни о нём, ни о его разорванной голове, ни о том, как выглядит, её мозг, несмотря на потерю крови, работал на сто, сто десять процентов, и все они уходили на создание истории. Лиза ела быстро, потому что книга продолжала писаться в голове, и она боялась, что руки не успеют её записать. Никогда, никогда она не была так вдохновлена! Забавно, правда? Лиза провела с Андреем столько вечеров, магия – тайная, приятная, магия созидания – столько раз окутывала её с ног до головы, и ведь она по-настоящему знала, что такое вдохновение, но лишь сейчас она поняла истинное вдохновение. Оно в сто раз сильнее в моменты глубочайшего отчаяния, нежели тогда, когда у нас всё хорошо и жизнь кажется прекрасной. Нет. Самый ярки свет рождается именно во тьме.

Лиза писала роман, чтобы спасти мир, пока миру не было до неё дела. Под её окном проходили группы смеющихся подростков, одинокие путники, редкие патрули Росгвардии, и никто из них и представить не мог, что совсем рядом то ли умирающая, то ли возрождающаяся девочка семнадцати лет дописывает последнюю главу своего романа. Она, полностью голая, сидела на стульчике клубком, подтянув колени к маленькой груди, прижавшись к столу, и писала, писала, пока запах чернил заполнял лёгкие; маленький клочок бледной кожи, окрашенной кровью, со свисающими с рук концами ремней и затянутыми бинтами, не зная усталости работал над будущим шедевром. Это – борьба за жизнь в ярчайшем её представлении. За жизнь после смерти, за жизнь каждого безымянного подростка, сломленного и отчаявшегося настолько, что только мысль о суициде греет душу. Лиза была в комнате одна, но в этот момент, этой ночью она сражалась за тысячи жизней, склонившись над тетрадью, листами, испачканными чернилами и капающей из носа кровью, она сражалась, не зная пощады себе. Злость, гнев, ярость и свет, добро, нежность любовь не захватывали её, она выливала их чернилами на бумагу, надеясь, что потом они кого-нибудь спасут.

Когда Лиза закончила, было уже утро. Она поставила последнюю точку, закрыла тетрадь и спрятала всю стопку. Мир перед глазами расплывался. С большим трудом ей удалось разблокировать телефон, позвонить в «скорую», а потом, когда диспетчер попросила назвать адрес, Лизу вырвало. Стоя на четвереньках, она выплюнула из себя всё, что пыталась съесть этой ночью. Диспетчер отключился. Сил, чтобы вымолвить хоть слово, совсем не осталось, поэтому, когда она снова дозвонилась в службу спасения, диспетчер лишь через минуту понял, что она ему говорит. И после того, как он сказал, что машина в пути, услышал более чёткое: «Я написала книгу. Я это сделала».

На изнеможённом, бледно-кровавом лицо, к которому прилипли волосы, под закрывающимися глазами расплылась улыбка. Улыбка победителя. А висящий под ключицами кулон словно ответил на удар сердца, обдав грудь теплом, будто бы говоря: «Жизнь продолжается». Лиза провернула замки на входной двери и, счастливая, рухнула на кровать. Никогда её сон не был столь крепким.

Лиза умерла и родилась заново в своё семнадцатый день рождения, а утром четвёртого марту дописала главу своей первой книги – будущего мирового шедевра.

***

Лиза жуть как волновалась.

Вокруг неё так много умных людей, лиц, в чертах которых так и читается интеллект, да и к тому же все они на порядок старше её. Она – самая молодая в этом зале, она – самый юный лауреат Нобелевской премии по литературе. У Лизы дух перехватывало, когда она в очередной раз вспоминала, что до этого года Редьярд Киплинг считался самым молодым лауреатом в области литературы – когда он получил премию, ему было сорок два года. И вот Лизе вручают ту же Нобелевскую премию, а ей всего двадцать. Не произошла ли ошибка? Не сошли ли все вокруг с ума, действительно решив, что её книга так хороша? Или это большой розыгрыш?

Сейчас Лиза была лишь еле видимыми в темноте голубыми глазами, вокруг который сложился расплывчатый силуэт. Церемония проходила в Доме Концертов, Швеция, так что Лиза практически ничего не понимала из того, что слышала. Она была единственной русской, и осознание того, что ей не с кем поговорить на родном языке, сковывало ещё больше. Её приводила в ужас ошибка, по которой она попала сюда; вокруг полным полно невероятно умных людей, всяких микробиологов, химиков, ядерных инженеров, физиков, экономистов, – словом, гениев, до уровня интеллекта которых Лизе никогда не дотянуться. И чем дольше она сидела в этом зале в обществе таких умных людей, тем сильнее ощущала себя лишней, слишком юной для всего этого, закинутой сюда по нелепой ошибке. Лауреаты поднимались на небольшую сцену и выступали с речью, говорили наверняка что-то умное, но Лиза их не понимала, могла лишь вырвать несколько слов из речей немногих тех, кто говорил по-английски. Люди, выходящие на сцену, – это люди науки, двигающие развитие технологий к неведомым человечеству вершинам. А она? Она лишь написала книгу! Что она, двадцатилетняя девочка, на своём русском расскажет этим гегемонам интеллектуальной работы? Как ей плохо жилось? Как важно не сдаваться? Да что она, чёрт возьми, вообще здесь забыла?! Единственный лауреат премии по литературе, от которого, конечно же, ждут достойного выступления! Сможет ли она его дать?