Царица Аталья

– Не удивительно, что Бен-Адар хотел во что бы то ни стало убить отца, – с горечью заметила Аталья, – ведь прежде благородный родитель мой пощадил поверженного владыку арамейского. А тому невмочь было терпеть живым благодетеля своего, платить же местью за милость принято у людей!

– О, Аталья, я слишком почитаю неожиданные толкования твои, плоды глубокого ума, чтоб возражать на них – сказал Иошафат, – но противопоставлю им простую веру, мне доступную. Поэтому я повторю, что от подлинного пророчества хитрость не спасет. Так ли, эдак ли, но настигнет грешника заслуженная кара. Один из вражеских воинов натянул лук и послал случайную стрелу, и вот она протиснулась меж швов железных лат и смертельно ранила Ахава.

– Почему ты назвал отца грешником, почтенный Иошафат? – с неудовольствием спросил брат Ахазья.

– Прошу не гневаться, мой юный союзник, – примирительно ответил царь Иудеи, – но Господу не угодно было тяготение Ахава к богам языческим и его нетвердость в вере иудейской. Да и беззаконный суд над Навотом не забыл наш Бог.

– Отец! При всем при том Ахав – истинный герой, и таковым его запомнит народ наш! – вступил в разговор муж Йорам, – я хочу, чтобы достойная моя супруга Аталья и сын Ахазья узнали о последних часах жизни доблестного царя Израиля. Он пренебрег тяжкой раной и отказался покинуть поле боя. Истекая кровью, царь командовал сражением до вечера, и мужество его передалось солдатам, и армия выдержала натиск арамейцев. С заходом солнца Ахав скончался.

– Вы – отпрыски достойного отца и должны гордиться им! – охотно добавил Иошафат, обращаясь к Аталье и братьям Ахазье и Йораму, – и пророк, что молвил слово Бога, предрекая гибель Ахава, великодушно просил помнить, как покойный монарх почитал Тору, а знатоки Писания кормились щедротами его стола, и хоть склонялся Ахав перед идолами, а все же детям своим дал еврейские имена, да и в преступлении против Навота он покаялся!

– Но все же отец печально окончил свой жизненный путь! – горестно заключил брат Ахазья, – земные деяния Ахава скрупулезно разбирал суд небесный, и на весах правосудия чаша с прегрешениями перетянула чашу добрых дел. Увы, не удостоился царь и герой места в раю…

4

Помянув отца и деда, вернулись в Иерусалим Аталья и сын Ахазья. Отрок вновь предался упражнениям, приготовляя тело и ум к предстоящим войнам. Утрата родителя опустошила душу осиротевшей дочери, и думы о жизненных путях Ахава и Изевели врывались в порожнее пространство.

Случился короткий перерыв в войне, и муж Йорам с отцом воротились в столицу Иудеи. Важную новость сообщил Иошафат невестке Аталье. Решено меж царями-союзниками совместно строить флот в заливе Эйлат.

“Слушай меня, Аталья, – торжественно произнес Иошафат, – в давние времена, когда правил страною славный царь Шломо, прислали данники своему владыке корабли и людей, знающих море. Шломо добавил рабов и снарядил флот в сказочную страну Офир, и привезли мореходы царю четыреста пятьдесят талантов золота. И наш великий предок украсил храм и дворец свой!”

“А теперь мы с братом твоим Ахазьей, монархом Израиля, сговорились возводить суда, дабы доставлять из Офира золото и самоцветы. Мы станем обменивать сокровища на колесницы, боевых коней, мечи и щиты. Надежно обороним рубежи наши, и новые земли присовокупим к ним!”

Впервые после смерти отца Аталья возрадовалась. Славное ожидается пополнение казны! Не так военные проекты увлекли ее, как надежда повернуть ум свекра в мирную сторону. “Нет на свете дум безобиднее, чем мечты о сокровищах, – размышляла она, – а ведь бедна полюбившаяся мне Иудея! Поля конницей вытоптаны, сады не орошаются, в колодцах трупы животных гниют, каналы песком замело, чернь разленилась. Войны разоряют, а побед пожива не обогащает. Иошафат хоть и стар, но родятся здравые мысли под короной. Дай ему Бог до ста двадцати жить и царствовать! На мужа Йорама уповать – дело зыбкое, заладил бык упрямый, мол, благоденствие не трудом, а мечом добывают”.

“Какое счастье быть царем! – подумала Аталья, – простой люд – что он видит и может? Работа до пота? Где родился – там и сгодился? Умрет подъяремный и не узнает, как мир велик и разноцветен. Откуда радости его? От желудка да от срамных мест! Другое дело – монарх. Собственной жизни хозяин. Задумали брат Ахазья и Иошафат корабли строить – так и сделают! Порешили сокровища добыть – никто не остановит! Богатством упрочается власть, и, окрепнув, власть прибирает к рукам богатство! Вот только где она, страна Офир? Верно, разнюхали уже, коли плыть туда вздумали!”

В давние времена простые мореходы знали путь в чудесный край. Нынче спорят ученые мужи: одни говорят, что земля эта расположена в Индии, другие уверяют, будто находится она в Аравии, а третьи доказывают, мол, Африканский Рог осчастливлен страной Офир. Совершенные фантазеры указывают на Атлантиду. Дальновидно поступили мудрые древние землеведы, не открыв алчным потомкам место упокоения сокровищ. Ради нашей пользы старались. Пусть мы не знаем где, зато уверены, что есть.

Глава 5 Гни дерево, пока гнется

1

Старшего поколения естественный уход не делает в душе переворота. Свои и детей горести не в пример сильнее жалят и терзают сердце. Затянулась рана от гибели отца, но не могла забыть Аталья злое и меткое предсказание ясновидца, призванного Иошафатом. И не похвалы последнего, а его упреки Ахаву засели в памяти Атальи. Безжалостно откровенные слова матери о страшных угрозах пророка Эльяу холодили кровь. Изевель назидала дочку пуще огня стеречься самой и беречь сына Ахазью от лиходейства исступленных ревнителей веры.

Страх упрочился в сердце Атальи: она хоть и дочь Ахава, царя Израиля, но не иудейка, ибо Изевель – уроженка языческого Цидона. “Стало быть, – размышляла она, – и я удостоюсь ненависти вещателей. Волк пугает зубами, бык – рогами, а пророк – словами. Грозить есть дело бабье. Однако не простят мне, что верна я матери и терпима к богам ее!”

Казалось Аталье, что враждебный мир запустил когти в душу ее. “Что испытала и испытую я? – спрашивала она себя, – сватовство без спросу, холодность мужа и гарем его, смертельное пророчество отцу, топор палача над головою матери, тупая ненасытность монархов, нетерпимость пророков, ненадежная мягкость жрецов. Чтобы обезопасить себя, надо стать своей среди чужих – быть фальшивой, жестокой и алчной”.

Как покажет грядущее, лишь отчасти удастся Аталье исполнение программы. Выучившись лгать, не вполне привыкнет она поклоняться Богу или богам. Пророки и жрецы останутся для нее загадочными фанатиками, а пропагандисты веры – корыстными честолюбцами. “Они смертью угрожали монарху за благоволение истуканам деревянным, – рассуждала она, – а разве убиение царя не есть идолопоклонство?” Впрочем, сравнительно веротерпимое язычество казалось ей меньшим злом.

Аталья не любила никого, кроме себя и сына Ахазьи. Тем не менее она испытывала слабость к седобородому Иошафату. В разумных речах царя она различала признаки внимания к несовершенному устройству государства и желание перемен в Иудее. Золото страны Офир сулило переворот, и она раз за разом наводила старика на эту мысль. Благие намерения Иошафата заслоняли для Атальи его чрезмерное религиозное рвение.

Со своей стороны монарх также весьма охотно вступал в рассуждения с головастой и неравнодушной к делам отечества невесткой. Вечерами, когда муж Йорам и сын Ахазья упражнялись на удаленном от дворца ристалище, Иошафат с Атальей усаживались у очага и подолгу беседовали, не рискуя наскучить друг другу.

В доступных нам исторических источниках не содержатся сведения о характере конечного пункта, к которому привели разговоры у огня, а за отсутствием письменных свидетельств мы не станем измышлять праздные спекуляции. Лучше обратим внимание на тот бесспорный факт, что бдительный и праведный Иошафат обеспокоился вольнодумными суждениями Атальи, порой слетавшими с ее уст. Он почел за благо пока не поздно прибегнуть к воспитательной помощи храмового первосвященника.

2

В канун субботы Иошафат пораньше явился в храм с семейством, и Аталья заняла место в помещении для женщин. До начала торжественной процедуры царь попросил аудиенции у первосвященника Одеда.

– Мир тебе, премудрый Одед! – приветствовал Иошафат высшего духовника, как раз облачавшегося в субботние одеяния.

– Мир всем нам, и возблагодарим Создателя, даровавшего иудеям святую субботу! – ответил Одед и, усевшись на скамью, пригласил Иошафата сделать то же самое.

– Аминь! Будь добр, Одед, выгляни в окно! Зришь ли ты молодую телицу во дворе?

– Великолепная огнепалимая жертва Господу – воистину широка твоя царская натура, Иошафат!

– О, прозорливый Одед! Желание мое, чтобы беспорочная животина сия послужила не огнепалимой, но мирной жертвой. Взгляни, там громоздятся корзины с пресными лепешками и булками квасного хлеба, и всё сдобрено елеем!

– С помощью небес да будет так! Сейчас распоряжусь приготовить телицу к жертвоприношению и разделить мясо – лучшие куски Богу, нам, служителям Его – грудину, а прочее – твоей семье, Иошафат.

– Прошу тебя, Одед, все части, что не Господу, оставь для храмовой субботней трапезы, и пусть насытятся помощники твои и ученики пророков.

– Благослови, Всевышний, тороватого Иошафата! Не иначе, царь Иудеи нуждается в содействии скромного слуги Творца!

– По вкусу мне немногословная прямота твоя, проницательный Одед. Имея столь прекрасный образец, я тоже буду прям и краток. Ты знаешь Аталью, мать Ахазьи, которого ты благословил в день его совершеннолетия. Тебе известно, что она – дочь язычницы Изевели, вдовы Ахава. В речах ее порой мелькают взятые от матери небрежение к нашей вере и влечение к идолам. Невестка моя весьма умна, и лишь беседа с просвещенным знатоком Писания спасет сбившуюся с пути душу.

– Тебя тревожат речи ее? В нашем мире слова не суть, помыслы важны. Однако одобряю богоугодное твое желание, Иошафат. Поговорю с Атальей. Я знаю как вернуть заблудшую овцу на прямую тропу.

– Подданные царств иудейского и израильского – одной крови и посему обречены на благостный мир. И лад Израиля с сопредельным Цидоном тоже всем на пользу. Однако, высока плата за дружбу с языческим соседом. Идолопоклонница Изевель развращает Израиль, втянула в круг порока Ахава, мир праху его, да и Ахазья, владыка тамошний, не тверд в нашей вере. Боюсь, возьмет Аталья от матери худое и скверной Иудею заразит.

– Я загляну Аталье в душу, державный Иошафат.

– Я привел ее с собой, она ожидает в помещении для женщин. После торжеств ты можешь говорить с ней.

– Плохо, что неиудейка вступила в святой в храм, земную обитель Бога нашего. Уведи ее. Я сам приду к ней в дом – найду предлог. И повод отыщу для беседы с твоею невесткой.

– Благодарю тебя, слуга Господа.

– Это – мой долг. Однако настало время жертвоприношений, молитв и пения гимнов. Мир тебе, Иошафат.

– Мир всем нам, и возблагодарим Создателя, даровавшего иудеям святую субботу!

3

Одед обдумывал предстоящую беседу с Атальей. “О чем мне говорить с ней? – спрашивал себя первосвященник, – пробиваться к сердцу, взывать к разуму, срывать покровы, открывать глаза? Как возражать находчивым ответам? Задача нелегка. Попробую влезть в душу к ней”.

“Казалось бы, что убедительнее деяний пророков? Но от матери Аталья осведомлена о сем предмете, возможно, слишком. Изевель враждебна нам, могла и дочь склонить к неприязни. Однако, отрезвляюще полезен взгляд недруга. Глазами зложелателя увидеть вещи – на пользу мне пойдет. Проведать всю правду и не отшатнуться может только свой, каковым я и являюсь, и потому моих воззрений твердость нерушима. Это для чужого неверный шаг противной стороны – желанная находка. Помнить: Аталья привязана к матери и солидарна с ней. Не уязвить бы ненароком дочерних сантиментов! Что ж, в бой пора, уверен, не в последний!”

– Мир тебе, Аталья! – приветливо улыбаясь, произнес Одед, входя в дом.

– Мир тебе, Одед! – не менее дружелюбно ответила хозяйка и жестом пригласила гостя сесть.

– Благодарю! – сказал Одед, широко распахивая дверь комнаты и усаживаясь.

– Что привело ко мне столь важного визитера?