Царица Аталья

Наше душевное спокойствие зависит не столько от важных событий вне и внутри нас, сколько от мерного хода рутины житейских мелочей. Пять лет минули после смерти израильского монарха Ахазьи, брата Атальи. В те непримечательные годы, как и завелось испокон веку и установлено на века, шли своим чередом войны в земле Ханаанской, люди калечили и убивали друг друга, строили и разрушали построенное, за идею умирали сами и лишали жизни ближних, грабили и разорялись – иными словами, тянулись серые будни истории. Даже в царском дворце Иерусалима не лилась кровь бьющихся за власть. Пожалуй, Аталья сказала бы, что все это время она шла поперек светлой полосы на тигриной шкуре, а черной она не боялась – в любую минуту готова была вступить на нее.

Вырос сын Ахазья, отрада материнского сердца. Смазливый отрок превратился в прекрасного юношу – высокого, широкого в плечах, ловкого, сильного, голубоглазого, светловолосого. “И откуда только такие птицы в наши смуглые края залетают?..” – иной раз поддразнивал Аталью муж Йорам. “Оставь глупые мысли свои!” – сердилась на шутника честная жена.

Надобно заметить, что Аталья, раненая в самое сердце мужниным многоженством и не прощавшая супругу хладнодушия, весьма снисходительно относилась к рано пробудившейся и бурно расцветшей любвеобильности отпрыска-красавца. А вернее сказать, она втайне тщеславно гордилась сыновними победами нератного свойства.

В свое время Аталья чересчур драматически приняла весть о крахе проекта обогащения Иудеи золотом страны Офир. Свекор Иошафат и муж Йорам сравнительно успешно воевали на южных границах страны, расширили рубежи за счет царства Эдом и доставили немало выгод Иудее, взимая налог с купеческих караванов и добывая медь в пустыне у Мертвого моря. Доходов худо-бедно хватало на судебные да на военные нововведения Иошафата, хотя житье простонародья не улучшалось, и роскоши во дворце не прибывало. Однако Аталья глядела вперед без мрачности – ведь ничто не вечно: ни обстоятельства, ни причины, ни люди.

2

Исподволь подкралось неизбежное. Иошафат заболел и слег. Он был уже глубоким стариком: минуло ему от рождения без малого шестьдесят лет, двадцать из которых он делал самую худшую в мире работу – тяжелую, неблагодарную, грязную. Другими словами, он правил государством. Всю жизнь нападал и защищался. Снаряжение монарха – меч, язык и воля. Одряхлел Иошафат, износилось оружие его. Нега власти не залечит раны, нанесенные душе и телу этой самой властью. Последние годы все чаще отец выдвигал сына вперед себя – пусть Йорам привыкает править.

Здесь уместно сообщить читателю, что, во-первых, семейные и романтические эпизоды жизни Иошафата не отражены в анналах истории, а, во-вторых, Господь облагодетельствовал царя Иудеи семью сыновьями. Возможно, от разных жен. Доподлинно неизвестно сие, а придумывать небылицы не в наших правилах. Важно для истории и для закона, что Йорам был не просто старшим среди них, но и родился первенцем. Поэтому его права на трон никто не мог оспорить, и он рос во дворце и готовился, как пробьет час, принять корону, страну и суд истории.

Закон престолонаследия странен, но действует, а потому разумен и справедлив. Ибо кого сажать на трон? Лучшего? Тогда каждый соискатель станет думать, что это он и есть, и кровавая схватка неминуема. Значит, нужен неопровержимый признак. Старший сын – тут спорить не приходится, и это правило дает надежду избежать внутренней смуты.

Иошафат питал лучшие чувства ко всем своим чадам и любил их мудро и дальновидно. Поэтому шестерых младших он расселил подальше от столицы, каждого в его городе, и щедро снабжал отроков самой необходимой роскошью. Паломничествуя по Иудее, отец навещал сыновей и внушал им ложность язычества, и они слушали родителя, и следовали его поучениям и выросли подлинными ревнителями иудейской веры.

Освоившись с горькой мыслью, что стоит он на краю могилы, и пришла пора прощаться с миром и с людьми, монарх повелел оповестить живущих вдали от Иерусалима отпрысков и призвал их для прощания и отцовского наставления. “Кажется, Иошафат желает уподобиться Якову, – подумал первосвященник Одед, не отходивший от ложа болящего, – умирая, праотец собрал сынов своих и каждому пророчествовал. Однако, монарх наш и дети его не столь значительны, как славные предтечи!”

Сыновья Иошафата послушно собрались вокруг смертного одра отца. “Вот, я отхожу, – слабым голосом произнес умирающий монарх, и простер длань свою и возложил ее на голову старшего, то бишь Йорама, – и выслушайте последнее слово родителя вашего… По закону небесному и земному, я вручаю корону первенцу… Вам же, шестеро младших, я оставляю дары золота, серебра и драгоценностей – сундуки приготовлены, и всем поровну… А города, в которых я поселил вас, закрепляю за вами, и каждый в своем уделе станет властителем и царевым наместником… Вот предсмертная воля моя: с чужими воюйте, а со своими мир храните… Нашу веру соблюдайте, а залетную прочь гоните…”

Одед закрыл глаза покойному. “Хоть величием своим и не равен был Иошафат праотцу Якову, – подумал Одед, – но он мудро распорядился покидаемым достоянием и назидал отменно. Хотя, если вдуматься, не велика заслуга умирающего оставлять богатство наследникам, ведь в последний час нет у него другого выхода!”

Погребли Иошафата с почестями в священном Ирусалиме, в городе Давида. Теперь Аталья не только сестра царя Израиля, но и супруга царя Иудеи. И оба монарха носят имя Йорам.

Семь дней траура. Из северной столицы, из Шомрона, прибыли брат Йорам и Изевель. Повелители мятежного Моава и недружелюбного Эдома отправили в Иерусалим своих послов-соболезнователей. Члены семьи, домочадцы и приживалы дворца добросовестно скорбели. Некоторые, гадая о переменах, силились заглянуть в ближнее будущее. Изевель не загостилась. Чувствуя, что не рады язычнице в праведной Иудее, увядшая матрона всё держалась поближе к дочери и, исполнив долг, поспешила удалиться восвояси.

3

Муж Йорам воссел на царский трон, и честолюбивые мысли потеснили печаль утраты. Иошафат наставлял его принимать ратные успехи и неудачи соразмерно значению, не спешить ликовать или отчаиваться. Освоивши науку эту, Йорам полагал, что он вполне созрел для верховной власти. Но сей Божий дар он еще не научился беречь, ибо укрытый в прошлом отцовской искушенностью, не ведал, что ковы внутри дворца опаснее мечей вне стен его.

Аталья душевно сожалела о кончине свекра, памятуя его сердечную склонность к ней. К тому же чтила его за ум и за благие намерения, частью осуществляемые. Но на другой стороне монеты отчеканена была ее мечта о глубоких переменах в Иудее, а покойный царь слишком пленился предрассудками своей веры и не шел далеко. Зато муж Йорам внимал податливо речам супруги. Он сблизился духом с охочим до язычества братом Йорамом, и тем вселял надежды в голову Атальи. Она огорчалась смертью старика, и вместе с тем ожидала добрых времен. К тому же, жена наследника престола становилась женой монарха – а это кое-что да значит!

Братья новоиспеченного царя Иудеи жили далеко от Иерусалима, и Аталья прежде не видала их и не думала о них. И вот они явились в столицу прощаться с отцом, и все дни траура пребывали во дворце и, кажется, не торопились разъезжаться по своим домам. “Тревога пробирается в сердце, – говорила себе Аталья, – что на уме у этих праведный ханжей? Яд ненависти к матери моей и, стало быть, ко мне, влил Одед в их души, возможно, пособил Иошафат, да и Эльяу не остался в стороне. Святость не вступает в спор с властолюбием. Закон – пустое слово, коли корона – награда за преступление его. О, боги! Храните меня и мужа! Берегите царство наше от покушения предателей! Разве в благочестивые их головы не может пробраться мысль убить моего Йорама дражайшего, власть захватить и меня лишить жизни или изгнать?”

Аталья помрачнела. Заметила, что и муж Йорам в тревоге пребывает. Догадалась: те же думы его гнетут. Супруги не говорили меж собой о предчувствиях своих, напрасных возможно. Не хотели трусливыми друг другу показаться, но оба страшились и оба желали избавления от страха.

Определенности хотелось. Пусть бы подозрения рассеялись или подтвердились. Второе лучше, ибо тогда не грех, а благо нападать первым. “Не коснеть в надежде на мнимость угрозы, – рассуждала Аталья, – но идти навстречу опасности и уничтожить корень ее и самою мысль о ней. Только так вернешь покой душевный!”

Аталья не полагалась на изобретательность Йорама. Она должна придумать трюк сама, но проделать его руками мужа. “Негоже влачить существование в страхе утратить жизнь, семью, царство, мечты! – думала она, – надо действовать, пока святоши тут. Ах, хоть бы какая зацепка, чтоб совести рот заткнуть!”

“Мне показалось, что братья твои о чем-то перешептывались с Матаном и на тебя оглядывались…” – сказала Аталья мужу Йораму. “Я тоже это заметил…” – мрачно ответил супруг, и рука его непроизвольно скользнула к рукояти меча. Они не обменялись более ни словом, но одномыслие с союзником ободрило Аталью. Теперь нужен план.

4

Над Иерусалимом нависало ночное небо. Луна и звезды то появлялись, то скрывались за бегущими облаками. Во дворце отбушевал ужин, трапеза подходила к концу. Муж Йорам восседал в царском кресле. По правую руку его устроилась Аталья. Братья сидели рядком. Напротив расположились первосвященник Одед, а с ним Матан и старшие коэны из храма. Аталья видела, как мрачен лик Йорама. Это не огорчало ее, скорее радовало, хоть не было в душе веселья. Сладкое – последнюю перемену кушаний – единственная женщина за столом вызвалась подать сама. “Надеюсь, мужчинам будет приятно получить угощение из рук супруги монарха!” – проговорила она.

Аталья вышла и вскоре вернулась с подносом, на котором высились кувшин и кубки, наполненные лучшим вином из подвалов дворца. Слуга нес блюда с фруктами. Против каждого из сидящих она поставила его угощение, сопровождая это действо приятной улыбкой и приветливым словом. “Дорогих гостей прошу отдать честь дарам наших садов и виноградников!” – сколь могла любезно воскликнула она.

Похвалы царскому напитку вскоре сменились отчаянной зевотой. Некоторые из сидевших за столом почувствовали усталость и запросились спать. Аталья указала царским братьям на комнату, где их ждали постели. Одед и коэны простились с хозяевами и отправились домой. Из всех людей храма остался только Матан, неожиданно утомленный и посему получивший приглашение Атальи переночевать во дворце. Муж Йорам, бодрый и сумрачный, удалился в свои покои.

Аталья не последовала за мужем. Она притаилась у двери и принялась глядеть в замочную скважину. Йорам метался от стены к стене, яростно жестикулировал, говорил сам с собой. “Конечно, они заговорщики! – слышала Аталья глухой трагический голос, – моей смерти они хотят! А где улики? Нет их! Выходит, страх затмевает разум мой? Что делать? Подскажи, Господи, как поступить? Коли за жизнью моей они пришли – долг мой первым прикончить их! Иль нет в сердцах их зла? Не может не быть! Они задумали цареубийство!”

“Самое время помочь ему сомнения отбросить!” – мелькнула мысль в голове Атальи, и она ринулась в комнату, где крепко спал Матан. Решительно выхватила кинжал из-за пояса его. Он не почувствовал – в кубки Матана и братьев мужа она добавила сонное зелье. С добычей в руках Аталья прокралась снаружи к окну горницы, где терзался бедный Йорам, и перебросила клинок через решетку.

“Что это там за звук, словно железо ударило по камню? – услыхала Аталья голос мужа, – о, это кинжал, добрым ангелом брошенный в окно! Всевышний подает мне знак! Теперь наверняка я знаю – они задумали меня убить! Не выйдет! Господь не оставил меня! Я сделаю это первым!”

Аталья слышала, как Йорам, схвативши оружие, бросился в комнату, где спали братья. “Они не вскрикнут, они вообще не проснутся!” – злорадно подумала Аталья и скрылась в своей опочивальне.

Тем временем обезумевший Йорам вонзил клинок в грудь одного из братьев. Распалившись от вида крови, он по-звериному сладострастно умертвил остальных. Свершив расправу, швырнул окровавленное орудие убийства в угол и устремился прочь из комнаты. Ворвался в свои покои. Упал на пол. В голове пустота. Кровь дико стучала в висках. Что дальше? Как скрыть свершившееся? “Ложь, навет, жестокость обратятся во благо, храня царя!” – лихорадочно думал он.

Йорам сорвал с себя окровавленную одежду, кинул в очаг. Выскочил нагим на ночной двор, нырнул в пруд, смывая с тела красные следы. Вернулся, оделся в чистое. “Для объяснений требуется благовидность, – собираясь с мыслями, соображал он, – не выйдет правдой, так правдоподобием глаза замазать и языки связать. Я царь, а страх пред властью размягчает благородных убеждений алмаз твердейший!”

Между тем Аталья выждала немного, потом разбудила служанку, отправила узнать, что за шум во дворце, не случилось ли чего.

“Госпожа! Господин! Смертоубийство!” – раздался вопль служанки. Аталья и Йорам опрометью бросились на крик. Девушка с лучиной в руке дрожала от страха. “Вон там!” – вскричала она, указывая на открытую дверь горницы, где час назад свершилось злодеяние. Йорам выхватил у девушки лучину, засветил ею факел и вбежал в комнату. Аталья последовала за ним. Страшная картина преступления, дело рук его, предстала пред Йорамом.

– Что там у стены блестит? – воскликнула Аталья.

– Кинжал! – прорычал Йорам, подняв предмет.

– Он окровавлен! Вот орудие убийства! – закричала Аталья.

– Какое горе! Кто преступник? – возопил Йорам.

– Я узнаю оружие! Это клинок Матана! – ликуя, проговорила Аталья.

– Ах, негодяй! Убийца! Зачем ему их жизни?

– Кажется, я разгадала замысел! Ты помнишь, Йорам, я указала тебе, как о чем-то сговаривались братья с Матаном?

– Помню, Аталья!

– Они хотели взять твою жизнь его руками. Да, видно, не сошлись в цене. Духовник мой труслив, боялся, что братья отомстят ему за несговорчивость, и первым уничтожил их!

– Его кинжал остался, значит, он сбежал! – догадался Йорам.

– Наверняка! – подтвердила Аталья, – однако, на всякий случай заглянем комнату его!

– Он здесь! – взвизгнул Йорам, – лиходей сном праведника спит! Был слишком пьян, не достало сил сбежать! Просыпайся, мерзавец, ты будешь судим и казнен!

Йорам связал очнувшегося Матана и уложил на пол. Затем сделал знак Аталье, оба вышли, завернули в покои Йорама, уселись. Уже светало. Они видели лица друг друга. Йорам пристально глядел в глаза своей благоверной. Та не выдержала взгляда, потупилась. Аталья знала больше. Йорам – меньше. Он размышлял, сопоставлял, додумывал и заключил, что ему есть на кого опереться в этом мире. “Пусть замыслы в слова не воплотятся, – решил Йорам, и оба молчали, – не сказано – не сделано!”

– Судить и казнить убийцу? – спросил Йорам мнения жены.

– Не стоит. Простим его. Жизнью обязанный, Матан нам пригодится.

– Но кинжал? Что делать с ним? – вскричал Йорам.