«Z» Land, или Сон на охоте

Оба подняли головы к безрадостному серому небу.

Шак молча кивнул и, сгорбатив плечи, нырнул в полуразрушенное здание, где столкнулся с Доливой, который медленно продвигался по коридору к выходу, ведя дозиметр вдоль стены на некотором расстоянии от неё. Когда бывший главный строитель города оказался за пределами казармы, его прибор также испуганно залился тревожным зуммером.

– Что же это, Филипп, нам всем хана? – Глеб то бессмысленно таращился на дисплей с изменившимися цифрами, то переводил взгляд испуганных глаз на своего товарища, который в ответ лишь неопределённо покачал головой:

– Погоди, не кипишись. Факт повышенного радиационного фона налицо. Длительное время на открытом воздухе находиться нежелательно. Часто покидать внутренние покои тоже. Мы с тобой много часов брели по заражённой территории. Могли понахватать рентген. Остальные люди тоже. Бедная Женя, та, что из Москвы с ребёнком, попала под сильное облучение. Боюсь, ей недолго осталось. Но выходить из казармы придётся. Как я себе представляю, нас ожидают неотложные работы, к которым привлечём самых выносливых мужчин. Главное – минимизировать эффект накопления, который может привести к жесткой лучевой болезни.

– Так что же нам делать? – растерянно спросил Долива. – Есть ли шанс, чтобы выжить? Без воды, без еды?

– Есть, – голос Чистякова, к удивлению Глеба, прозвучал уверенно, – если будем делать всё как надо и в определённом порядке. Но чем больше мы будем торчать снаружи и глотать заражённый воздух, тем нам хуже. Думаю, он щедро начинён радионуклидами. Погляди, сверху до сих пор сыплются какие-то частицы, может пепел. Все волосы и глаза запорошило. Так что предлагаю не заниматься пустыми разговорами, а обследовать водонапорную башню. Если в ней нет воды – вот тогда совсем беда. Пойдём, осмотримся.

Добравшись до башни, которая стойко возвышалась над разорённой местностью, они обошли её вокруг, с огорчением отмечая выбитые кое-где из стоек болты, выгнутые металлические профили и, что их особо встревожило, разорванные местами сливные трубы:

«Это периферийная система, в основном на случай перелива. Поправить можно», – подумал бывший пожарный и, увидев торчавший из одной трубы кран, начал медленно откручивать его.

– Вода, есть вода, – радостно закричал он. – Но вот сколько её? Сделаем так. Ты, Глеб, постой внизу, а я по лестнице слажу наверх. Надо через лючок посмотреть, сколько всё же в этом танке воды. Гидравлические уровнемеры без электричества всё равно не функционируют.

– Это что же, я внизу, что ли, буду прохлаждаться? – состроил обиженную мину Долива и, взявшись за поручни лестницы, начал подниматься следом за своим другом. Не хотелось ему признаваться в том, что ему не по себе одному находиться на заражённой территории. Однако по мере продвижения вверх он пожалел о своём решении, так как порывы ветра становились всё сильнее, грозя сорвать его со скользких ступеней, сваренных из кусков железной арматуры.

Когда оба наконец добрались до купола, их положение стало ещё более сложным. Покатые бока навершия водонапорной башни оказались плохой опорой. Ветер буквально сдувал их к краю огромной крыши. Кое-как разыскав смотровой люк, они с трудом, объединив усилия, провернули запирающий рычаг и заглянули вовнутрь. Где-то глубоко в темноте им почудился отблеск света, отражённый гладью воды.

– А теперь всем вниз, – буквально прокричал Филипп, стараясь преодолеть ветровой напор. – Всё ясно.

Оказавшись у подножья башни, они спрятались за кирпичную кладку и, вплотную сблизив головы, обсудили результаты предпринятой экспедиции.

– Значит, вода есть? – напрягаясь спросил Долива.

– Да. По моим прикидкам, половина бака. Если он тянет на 100 тонн, то в нашем распоряжении будет около 50. Очень неплохо, – Чистяков поднял воротник комбинезона, чтобы закрыть им лицо от «выстрелов» гонимых ветром песчинок. – Теперь, Глеб, давай перебежками к зданию столовой. От неё осталась только боковая пристройка, но я помню, что именно там солдатики держали свои продуктовые припасы.

Добравшись до кладовой, они облегчённо вздохнули: на длинных полках плотно друг к другу стояли картонные коробки с мясной тушёнкой, рыбными консервами, банками с зелёным горошком, солёными огурцами и многим чем ещё.

– Ты посмотри, чего они сюда натаскали, скарабеи! – восторженно воскликнул бывший коммунальщик, потрясая обеими руками, в которых держал пакеты с сублимированными суповыми наборами. – Ты посмотри, чего здесь только нет: сухие галеты, печенье, сахар. Даже сухая морковь и специи – и то имеются. Вот это удача так удача.

– И я говорю. Хорошие у них были повариха со снабженцем. Добросовестно потрудились. Нам это на пользу, – радостно промурлыкал Чистяков. С его души будто камень свалился. – Здесь даже не только топлёное масло есть, но и сухое молоко в тубах. Нам оно крайне нужно.

– А ты на это взгляни, – Глеб почти силой поволок друга к стеллажу, на котором ровными рядами выстроились стеклянные банки с томатным, яблочным и апельсиновым соками. – А малиновое варенье ты видел? Да вот же оно. Не туда глядишь.

– А соль, соль есть? Она всему голова, – не унимался предусмотрительный пожарный чин, хватаясь то за одну коробку, то за другую, точно боялся, что всё неожиданно обретённое ими спасение растворится в воздухе.

– Да вот же. Целый ящик, – Долива торжествующе выхватил одну из бумажных пачек и поднял её над собой, не замечая, как из надорванного нижнего уголка белоснежной струйкой стало высыпаться драгоценное вещество.

– Ты осторожно, парень. Давай поменьше восторгов, – сухо заметил Чистяков, подставляя ладонь под льющийся из пачки водопадик из мельчайших «снежных» кристалликов. – Нам нужно до крупинки всё сберечь. Это очень здорово, что мы нашли в этом лабазе и муку, и крупы с макаронами. Надо бы также перебрать в клетях картофель и капусту. Чувствуешь, гнильцой попахивает? – Филипп выразительно пошмыгал носом. – Завтра всё пересчитаем, чтобы понять, сколько продуктов приходится на нос.

– На какой такой нос? – оторопел Глеб и присел на край клети для хранения овощей, поражённый неожиданным поворотом разговора. – Ты хочешь сказать, что мы займёмся распределением всего этого? – он выразительно обвёл указательным пальцем помещение складской, задерживаясь взглядом на каждой полке. – Не круто ли берёшь, полковник? Там, в казарме, их целая орава сидит и зубами щёлкает от жадности. Ты только им скажи, что здесь находится склад продовольствия, вмиг налетят. Всё по своим сусекам разнесут, крошки не оставят. Здесь такая свара начнётся, не остановишь. Кровью пахнет. Разве не чувствуешь?

– Значит, ты в людей не веришь, Долива? – задумчиво проговорил Чистяков и пристально взглянул в глаза своему другу так, как если бы впервые увидел его. Будто не было до того долгих лет крепкой дружбы, весёлых застолий и совместного увлечения охотой. Сколько крепких походных башмаков стёрли они вдвоём на каменистых тропинках, пробираясь по горным кручам? Неужели позабыты воспоминания об отчаянных событиях, когда страховали друг друга от случайно сорвавшегося с отвеса валуна, который с грохотом нёсся вниз прямо на них, увлекая за собой попутные камни? Разве тесно было им на узком плоту из наспех сколоченных брёвен таёжного валежника, который выносил их через пенистые пороги из лесной глухомани к человеческому жилью? Тогда не возникали вопросы о взаимном доверии, когда под курткой-ветровкой бугрились плечи от сведённых в отчаянном усилии мускулов, а ладони, не подчиняясь воле, скользили по мокрой поверхности шеста, которым надо было выправить их утлое судёнышко на стремнину реки, подальше от торчащих над её поверхностью грозных, словно заточенных по краям булыг. – Я тебя так должен понимать? – закончил свой вопрос Филипп.

– Тут гадать не приходится, чудак ты человек, – Глеб вскинулся, как пришпоренная жокеем скаковая лошадь. – Именно всё так и случится. И если хочешь знать, то в голодных людей я не верю, а в потерявших веру в себя тем более. Да ты сам, Филипп, рассуди, какое сообщество мы застали в этом заброшенном месте? И вот что, кончай буравить меня своими глазками. Я твердокаменный. Все свёрла обломаешь. И вот что ещё я тебе скажу, а ты послушай. Внимательно послушай, чтобы потом горько не было. Этим продуктам, что мы нашли, цены нет. Прежние бумажные деньги – фантики, даже золото с брильянтами – всё это пустое. Этот склад наш и только наш. Он не для всех, а только для избранных, то есть для нас с тобой. Если хочешь, можем привлечь в свою команду ещё несколько самых крепких мужиков. Только так сможем выжить. А остальные, слабаки и доходяги, обречены. Они как бы ещё есть, но их уже нет. Ты же сам это прекрасно понимаешь, только сказать об этом прямо не хочешь. В добренького и справедливого играть всегда сподручнее. Так, конечно, совесть свою удобнее лелеять. А я говорю как есть, так, как должно быть по разуму, – Долива громко перевёл дыхание и с напряжением принялся ждать ответа от своего друга. Но тот молчал.

Отсутствие реакции со стороны Чистякова ещё больше взвинтило градус спора:

– Херувимом хочешь прослыть? – почти выкрикнул Долива. – Напрасно. Поздно уже. Кончилось царствие земное, да и небесное тоже. Нет больше ни ангелов, ни бесов. Никого нет. Ты хотя бы это понимаешь, каменная твоя башка? – Глеб приблизился к Филиппу и уцепился за рукав его «штормовки», явно намереваясь крепко встряхнуть своего неуступчивого приятеля, но сделать ему это не удалось. Чистяков резким движением отстранился от напарника и скинул его руку со своего плеча.

– Ты говори, договаривай, не стесняйся, – лишь глухо промолвил он.

– И скажу, всё скажу. Думаешь, нет? – вновь вскипел Глеб. – Я долго гнал от себя эту мысль просто потому, что не мог примириться с ней. Думаешь, мне легко всё это говорить? Я намеренно для себя отвергал твои намёки и «научные» заключения, потому что не мог найти в себе силы взглянуть правде в глаза. А сейчас не могу, а вернее, не хочу больше обманывать себя. Ты прав. Это никакое не землетрясение и не второй Тунгусский метеорит. Это ядерная война. А это значит – ужас без конца. Это значит, что нет ни только прошлого, но нет и будущего. По нашей стране нанесён массированный ядерный удар, и я теперь уверен, что и по нашему родному Нижнереченску тоже, так как город стоял в окружении военных баз и шахт для запуска ракет стратегического назначения. Теперь от города, в котором мы жили, остались одни руины, если остались. В этом сомнения нет, так как ударная волна вкупе со световым излучением распространились по огромной территории. В этом мы только что убедились, как только включили счётчики Гейгера.

– Что же ты опять молчишь? – тонкие губы Доливы, рассечённые шрамом от перенесённой в детстве «заячьей» болезни, скривились в презрительной ухмылке. – Ладно. Молчи себе на здоровье. Тогда я подведу черту сказанному. Наши семьи, дети, близкие – все превратились в прах или отпечатались «тенями» на каменных остовах разрушенных зданий. Кто выжил – корчится в агонии лучевого поражения. Больше никаких законов, норм морали и прочих порядков совместного цивилизационного проживания не существует. Сейчас главенствуют другие правила, и основное из них – выживает сильнейший. Любым способом, любым образом, как угодно. Ну что, нравится тебе такая картина? – как-то сразу Глеб почувствовал, что у него стало легче на душе, словно тяжёлый камень скатился с неё. Он открылся, сказал то, в чём был теперь глубоко убеждён. Теперь легче не только говорить, но и действовать.

Пафосное признание или вычурная откровенность могут произвести впечатление на слушателей. Так думал Глеб Долива, но так не думал Филипп Чистяков, который продолжал упорно хранить молчание. Более того, он повернулся спиной к своему строптивому другу и, взяв наугад одну из банок с тушенкой, теперь внимательно изучал её, с трудом разбирая мелкие буквы, которыми была напечатана стандартная этикетка, надёжно приклеенная к покатой боковой поверхности.

– А ведь если верить тексту, в этой тушенке должно быть приличное содержание говядины. Если это так, то это – весьма замечательно и может выручить нас. В говядине много белка, а он быстро восстанавливает силы, которые нам всем потребуются. Дело в том, что в условиях повышенного радиационного фона в организме быстро накапливается усталость, а заодно и апатия ко всему: к работе, к другим людям и даже к самому себе, – бывший начальник пожарной службы Нижнереченска не был расположен к длительному разговору с таким же бывшим главой коммунального городского хозяйства. Достаточно просторная кладовая неожиданно показалась ему узкой и тесной, а скопившийся в ней воздух смрадным и удушливым.

– Так ты мне ничего не ответишь? Презираешь меня? Так тебя я должен теперь понимать? – прошипел Долива. Ноги его согнулись в коленях, а сам он как бы сгруппировался в позицию, удобную для того, чтобы прыгнуть на спину стоявшего рядом с ним человека, которого он уже начинал презирать.

– Отчего же, отвечу, – Филипп медленно повернулся и равнодушно взглянул на своего друга. – Во-первых, прекрати истерить, во-вторых, собранные в этом месте продукты являются общественным достоянием, то есть принадлежат всем.

– А что в-третьих? – выдохнул Глеб. Его выпуклые и блестящие то ли от гнева, то ли от злости глаза утонули в синюшных кругах от выросшей на щеках двухдневной щетины. На верхней губе выступили крупные капли пота, а голова подрагивала почти так же, как это делает игуана в минуту опасности. – Что в-третьих?

– А в-третьих, – сухо усмехнулся Чистяков, – собирай в эту пустую коробку консервы, галеты, сок для детей и больных. Да и тушёнку не забудь. Люди, поди, заждались нас на своих кроватях. Дверь в кладовку надо закрутить толстой проволокой. Кстати, подходящий кусок валяется вон в том углу.

– Хорошо. Я сделаю, как ты велишь, но я вижу, что ты говоришь одно, а ведь думаешь обо мне, что я – сволочь, – горячечно вырвалось у Глеба.

– Поверь, что нет, – последовал короткий ответ, – но запомни: у человека всегда есть выбор, кем быть: или князем земным, или угодником божьим.

* * *

Когда Чистяков и Долива вошли в спальное помещение казармы, их встретила обстановка карстовой пещеры, которую облюбовало для проживания племя неандертальцев. Скорые осенние сумерки занавесили плотными «шторами» пыльные стёкла оконных проёмов. Не без труда пробравшись между в беспорядке сдвинутых железных остовов кроватей, новоявленные данайцы наконец оказались в дальнем углу комнаты, в котором сбилась в кучу плохо различимая людская группа, разместившаяся, как смогла, вокруг импровизированного ночника, сотворённого из железной коробки из-под патронов и нескольких чадящих промасленных фитилей, едва освещавших хотя бы метр вокруг себя. Для воссоздания картины первобытного сообщества не хватало лишь свисавших с потолка мерцающих сталактитов с капающей водой и разбросанных на полу обглоданных костей оленей и бурых медведей.

– Это куда же вы пропали? Ждём, ждём, а вас нет, – из темноты просунулась угловатая фигура Шака. – Надо что-то решать.

Сгрузив с рук тяжёлую коробку, Филипп и Глеб принялись раздавать по кругу принесённую провизию. Они наугад совали в тянущиеся к ним измождённые руки: кому банку тушёнки, кому пачку галет, а кому пакет с картофельными чипсами.

– Да вы успокойтесь. Всем достанется, – увещевал голодных людей Долива, отталкивая руки тех, которые выпрашивали очередную добавку. – Детей, детей давайте сюда. Вот, держите мармелад и бутылки с апельсиновым соком, – он погладил по головке Колю и маленькую Машеньку, которой не было, наверное, и шести лет.

Наступила тишина, нарушаемая лишь шуршанием разворачиваемой бумаги и чавкающими звуками жующих челюстей.

– Вот и славно. Вначале надо накормить людей, а уж потом разговоры разговаривать, – Чистяков с облегчением перевёл дыхание. – Как Женя? – спросил он.

– Ничего. Даже пару раз открыла глаза и губами пошевелила. Должно быть, спросить что-то хотела, но мы не разобрали. Мы ей регулярно меняем примочки на лице и руках. Пока что жива, слава богу, – раздался в ответ незнакомый женский голос.

– Откуда харч, мужики? – Генка Шак обернул к Глебу своё довольное лицо. Он только что закончил выгребать со дна жестяной банки остатки жира с мясом и потому чувствовал себя весьма комфортно. В его глазах плавали отсветы от горящих фитилей и делали похожим на сказочного василиска, только что закончившего вечернюю трапезу.

– Вот об этом и поговорим, когда все будут готовы, – с расстановкой, нажимая на слова «об этом» и «готовы», промолвил Филипп. Он понимал, какая непростая задача стоит перед ним и как сложно будет сплотить всю эту группу людей, которые, возможно, ничего толком не знают и угнетены лишь осознанием своего бедственного положения. Откуда они, как и почему оказались в этом месте? И главное, на кого он может положиться, чтобы вдохнуть в этих горемык хотя бы призрачную надежду на выживание? Не кривя душой, он рассчитывал на своего напарника по охоте. А что вышло? Этот разговор в кладовой, набитой жизненно необходимыми продуктами, неприятно поразил его. Вроде с ним был не просто хороший знакомый, а даже друг, и вот – на тебе. Поплыл, о своей шкуре беспокоится. Эту логику эмчеэсовец принять не мог. Не его эта мораль, чужая, не так воспитан. Равнодушно отмахнуться от судьбы трёх десятков человек он не мог. И всё-таки заниматься назидательной работой и возвращать человека к норме поведения в сложившихся чрезвычайных условиях Чистяков также считал делом пропащим.

Надежда на практическую работу ради спасения своих жизней должна объединить всех. На этом полковник МЧС решил построить свой расчёт, а Долива с его опытом организатора ещё как ему может пригодиться. Он, разумеется, не собирается забывать, как его друг призывал пожертвовать всеми ради спасения собственных жизней, однако, несмотря на это, заставит самого себя считать, что Глеб просто оступился. Каждый имеет право на минутную слабость. Не так ли?

Переведя дыхания и убедившись в том, что ажиотаж, связанный с лихорадочным поеданием съестного, поутих, Филипп решил начать свою речь: