«Z» Land, или Сон на охоте

– Но ведь на дворе есть водоём с водой для пожарных нужд, – Чистяков присел на кровать, на которой громоздилась нескладная фигура ворчуна. – Почему ею не воспользовались?

– Почему, почему… – просипел мужик. Не любил он тех, которые всё спрашивают-допрашивают: «Я тебя не трогаю, ты меня». Явились, как с горы скатились. Начальников из себя корчат. Так прошли времена начальников. Кончилось их время. Позавчера, как кончилось. – А ты видел, что это за лужа? Сплошь строительным дерьмом и глиной забита. Нет там теперь воды. Вот нет, как ты хочешь. Один отстой. Чего пристал? Иди сам поищи, – «биллиардный шар» решительно отвернулся от Филиппа.

– Пойду, пойду, – усмехнулся Чистяков. – И ты мне поможешь.

– А тебя как звать-величать, гоголь? – Глеб выступил вперёд и встал перед мужиком, расставив для устойчивости ноги. – Ведь ты никак из бывших? Сидел, поди, угадываю? Пятнашка у тебя на лбу чётко выписана. За версту видать.

– Ты что в мою душу лезешь? – вздыбился угрюмый и засобирался, чтобы стойку перед противником обозначить, а там и морду его пощупать, если доведётся.

– Ты успокойся. Всё нормой. Нам всё равно, мотал ли ты срок или нет. Здесь прокуроров нет. А вот сила твоя нужна, – Филипп тоже поднялся и успокаивающе положил руку на плечо буяна, который поворочался, поворочался, но, почувствовав на себе крепкую ладонь, насупился и замолчал.

– Ты всё же скажи, как твоё имя или как прозываешься. Может, нам не один день вместе кручину одолевать, – Чистяков опять присел на край кровати, увлекая за собой ворчуна. Нужно ему было, очень нужно заглянуть на самое дно чужих глаз, чтобы рассмотреть то сокровенное, что каждый прячет в себя, боясь выдать.

Поколебавшись, «шар» всё же отозвался:

– Геннадий я.

– А по отчеству? – не унимался бывший пожарный полковник.

– По отчеству? – удивлённо протянул бывший зэк. – Вроде как Дмитрич. А вас как кличут? – тюремной интуицией чуял Геннадий, у кого какие погоны под свитером просвечивают.

…Изломанной стёжкой-дорожкой прошагал Геннадий свои 38 лет. Как вышел до времени из детского дома, так и пошёл сам по себе, вихляясь из стороны в сторону. Было у него, как у всех, и отчество – Дмитриевич, была и странная скукоженная фамилия – Шак, но кто приклеил их к его имени и от кого перешла к нему по наследству или просто так по пьяному озорству местного сторожа, чтобы помнил он отцовские дела и его праведно прожитую жизнь, он не знал. Может быть, его родитель был героем-полярником, а может быть, водил ледоколы через ледяные торосы – кто знает? Никто не сказал ему об этом, чтобы была у него в руках спасительная соломинка, готовая выручить подкидыша в лихую годину, когда потянут его вниз людские водовороты.

Скорее всего, всё пошло по обычному и наезженному варианту. Жила-была женщина весёлая, озорная, охочая до говорливых подруг и разудалого кутежа, а ещё хоровод мужчин с подмигивающими глазами. По-скорому, по-собачьи, где уж тут разглядеть, с чьих губ пьяная слюна капает? Чья щетина режет румяные, напомаженные щёки? Под хохот и грохот из соседней комнаты. Трусики подтянуть, платьишко подправить, губки помадкой припечатать и дальше вбивать каблучки в линолеумный пол под трам-тара-рам.

Да вот незадача. Перемудрила природа. Определила детей рожать, коль матка есть, без разбору вбирающая в себя сонмы хмельных, праздношатающихся сперматозоидов.

Просмотрела, упустила, а там и сроки прошли. Тут уж крути-выкрути, а кроху рожать придётся. Родить – оно можно, господь здоровьишком не обидел, а вот куда чадо нежданное-нежеланное пристроить, чтобы ночами не канючил, грудь пышную не лохматил, талию с ногами стройными не распирал? Дармоед-спиногрыз. Жизнь молодую, единственную, как упырь высасывает. Красоту девичью дерьмом детским мажет. Вон. Долой такого, в больничку занести и в корзину с сыпным бельём засунуть. Выживет – значит, на роду написано. А общество выкормит, выведет. Не впервой. Это они, те, что без роду, без племени, государству нужны, чтобы дороги прокладывали да на стройках ишачили. А мне нет. Хватит, не из таковских.

Указала Геннадию подворотня уличная бутылочкой портвишка дорожку «верную», накатанную. Не ручка в тетради опостылая, не конспекты лекционные, а фомка верная, удачливая, да прозвание уважительное – «механик». Не чепушник подзаборный и не глёка-алкаш. Авторитет. Легко, играючи сейфик подломить – не вопрос. Кассу раздербанили – королями по городу ходим. Всё можем. Всех купим, в гроб вобьём. Правда, всякое случалось, но на зоне люди тоже правильные есть. Не фраера залётного, а пацана свойского, что мазу держит и своих не сдаёт, того всегда в хату с почётом примут, накормят и ума прибавят. Тут ему и маруха-раскрасавица, и бабла подгонят. Не обидят, коль закона вековечного придерживается. Вор – он всегда вор, и честь свою знает. Правда, пригожество тюремное – зыбкое, туманное. Что уж тут художества расписывать – стрёмно ведь на шконке годы чалиться? А там уже и десны кровоточат, и волос лезет; близкая старость беззубым ртом в глаза заглядывает. Долго ломал голову Генка Шак над вопросами каверзными. Лицевал и переиначивал – нескладно выходило. Так бы и дальше жил – по жизни кружил, да видишь, «подфартило». Грохнуло неведомое, то ли снизу, то ли сверху, и новая колея затеялась…

– А его, Гена, зови Филиппом Денисович. Так тебе сподручнее будет, – ответил за друга Глеб Долива.

– Ладно, мужики, коль друг с другом познакомились, то теперь делом заняться нужно, – возвысил голос Чистяков. Нутром прирождённого спасателя, привыкшего действовать в чрезвычайных ситуациях, он понимал, что промедление реально может поставить вопрос о жизни и смерти всех людей, не имеющих понятия об элементарных приёмах выживания. – Причём безотлагательно, и твоя помощь, Гена, тоже потребуется. Чуете, пол под ногами опять «заиграл».

Больше не говоря ни слова, все трое вышли из спальни, провожаемые взорами оставшихся в ней людей.

– Ты хоть толком скажи, Филипп, куда идём, что ищем? – Глеб с силой ухватился за ремень Чистякова. – Чего в «тёмную» играешь?

– Никто и ни во что здесь не играет, – Филипп решительно отжал ладонь Доливы. – Когда проходили по коридору, мне показалось, что оружейная комната сохранилась.

– Тебе что, оружия мало? – продолжал наседать Глеб. – Ружья при нас. Автоматы, что ли, нужны? В солдатиков в детстве не наигрался?

Сейчас он не хотел сдерживать себя. Поведение товарища раздражало его. Что-то знает, а не говорит. Про себя держит. Да кто он такой? Не имея представления о том, что с ними приключилось и что им надлежит делать, приводило этого взрослого и состоявшегося мужчину в состояние беспомощности, а страх за свою жизнь напрочь лишал инициативы:

…Непростым человеком слыл у себя на работе Глеб Давыдович Долива. В городской администрации отвечал за строительство и ЖКХ. Дело хлопотное. Забот невпроворот. Днями по объектам и ремонтам крутился. Сутками пропадал, зато деньгам счёта не знал – в сейф и платяные шкафы складывал, но специалист был знающий и находчивый. Жалобы и наветы со всего города веерами раскидывал, не давая возгореться «пламени». Проверки и комиссии как следует привечал, с подходом. Три уголовных дела, на него заведённые, по кирпичикам рассыпал. На адвокатов и судейских не скупился. Как уж на сковородке крутился. Двух мэров пересидел – кто ж его спихнёт с этакой «расстрельной» должности?

С начальниками уровень держал, не гнулся. К подчинённым мог и милость проявить, премию нестыдную выписать. Зато о нём и говорили:

– Ух, Давыдыч, ухарь. На ходу подмётки рвёт. Жиган – как есть жиган, но мастер хороший.

Адреналин вовсю гонял его ненасытную кровь. Жизнь хотел пить глотками, а не каплями. Живём однова, понимать должон? По-другому и смысла нет. Соорудил себе истинный замок: два этажа сверху, а три вниз ушло. Чтобы людей не дразнить. Жену с детишками в него загнал. Живите и радуйтесь. Для вас стараюсь, соколики. Папку помните, не забывайте. Через пять-шесть годочков в пансион определю. Не простой, а частный, для избранных. И не здесь, а там, подалее. В России хорошо, а в Италии не хуже. «Заодно и „виллочку“ подходящую на взморье средиземном подберу. Не то чтобы нужна, а так, для престижа, так сказать, соответствия статусу. Чтобы коллеги по равенству не косились. Жмотом не прозвали, не ухмылялись в спину – мол, жить не умеет. В копилку „праведные“ сундучит. На себя лучше посмотрите».

Сам жил хорошо, ногу пошире растаптывал, но кого к себе приближал, тоже не обижал. Бабы прилипчивыми пчёлами вокруг него кружили. «Погляди, разве не хороша, и нога подо мной, и что повыше. Слово скажи – свою тайну открою». Смотрел, оценивал, выбирал и не только за стать, но чтобы и верною была. Слово понимала, хвостом по салонам и женским посиделкам не мела. А так получи то, что сердце твоё воробьиное радует: и каменья разноцветные, и курорты загорелые, и прогулки под парусом белоснежные.

Планы имел, виды прикидывал. Команду сбил, сторонников ухватистых подобрал. Один к одному. Прессу настроил, чтобы позитив у него выпячивала. Партийку подобрал, что за «единую» Россию день и ночь борется, чтобы на красную дорожку вывела. «Не забуду, учту: вы мне, а я вам. А как же. Порядок знаю». Вот, казалось, и вытащил козырного туза, так нет же. Шмякнуло что-то сверху. Всё пошло кувырком, в щепу мечту – кресло городского головы разметало. Нет справедливости на белом свете, и города уютного и доходного, поди, тоже нет. А дети, а семья? Вот горе так горе…

Понимал Глеб Долива людей. Кто чего стоит – схватывал быстро. Себя не обманывал, чтобы дороже не вышло. Планку поднимал только тогда, когда условия вызрели. Не раньше и не позже, а так, чтобы в точку попасть, миг желанный не упустить. Знал себе цену и достоинства других не принижал. И сейчас, не кривя душой, смекал, что Филипп Чистяков умнее и опытнее его. Лучшее просчитывает кризисную ситуацию и прикидывает варианты возможных последствий. Да, он – профессиональный спасатель, но и не только. Есть у него несомненно редкое качество – чувствовать людей и делать то, что должно, чтобы помочь им. Недаром в Нижнереченске народ на автобусных остановках нет-нет да и вспомнит фамилию Чистякова и доброе слово для него найдёт.

Доливе и сейчас было ясно, что если кто и выручит его и других и вызволит их из разразившейся катастрофы, то это будет именно Филипп Денисович Чистяков, его друг и напарник по охотничьему сообществу. При таком развороте собственные амбиции уместнее поприжать и нос на небо не затаскивать. Глядишь, скромность и согласие спасут драгоценную жизнь. В мирное время он без всяких сомнений заявил бы свои права на пальму первенства. Какой же дурак откажется от лидерства? Наверху и теплее, и светлее, и мухи не кусают. Но не сейчас. Сейчас гонор свой лучше будет примять. Пусть себе покомандует, а там видно будет.

– Это ты напрасно, Глеб, – заносчивые слова друга Чистякову явно не понравились. – Никакое оружие нам не нужно и в «войнушку» мы играть не собираемся. Это ты напрасно ёрничаешь. Нам просто нужна одна вещь, один прибор. В каждой воинской части он имеется, с его помощью мы сможем проверить моё предположение.

– Неужели ты думаешь, что по нам был нанесён ядерный удар? – шедший быстрым шагом Долива резко притормозил, причём так, что подошвы его ботинок по инерции проехали несколько сантиметров вперёд, оставляя за собой пыльный след. Куски штукатурки, осыпавшиеся с перекошенных стен и потолка, были разбросаны повсюду. За ним заспотыкался Геннадий Шак.

– Предполагаю и не хочу, чтобы моя догадка оправдалась. Если так, то мы столкнёмся со страшными последствиями, – отрешенно ответил Филипп, продолжая озираться вокруг себя. – Мне кажется, что вот эта дверь, до середины засыпанная битым кирпичом, и есть вход в оружейную комнату. Кстати, вот и сбитая табличка с надписью.

Чистяков взял в руки и покрутил перекрученную металлическую пластину.

Все втроем дружно голыми руками принялись разгребать кучу каменного мусора, с трудом высвобождая доступ к железной заслонке. Наконец Шак с силой дёрнул дверь на себя, которая, заскрипев ржавыми петлями, медленно поддалась и приоткрылась наполовину. Один за другим они проникли из полутёмного коридора в большую комнату, в которой было больше света, который проникал через длинное и узкое окно, перехваченное решёткой из стальных прутьев. Наталкиваясь на поваленные шкафы и перевёрнутые столы, они занялись обследованием помещения.

– Что ищем, начальник? – Генка тронул за рукав Чистякова.

– Здесь должен быть сейф. Он нам нужен?

– Сейф? Вот это дело. Ты бы так и сказал, что кассу идём брать. А то всё ядерный удар, ядерный удар. На «пушку», поди, нас брал? Разыгрывал? – было понятно, что бывший зэк нарочито говорил с издёвкой, чтобы развеять грустные мысли, которые наверняка одолевали каждого.

Наконец они увидели невысокий железный шкаф, запертый на небольшой висячий замок.

– Он нам нужен, – уверенно указал на ящик Чистяков. – Сможешь его открыть, Геннадий Дмитриевич?

– А то. Этот «калач» возьмём легко, – Шак поискал что-то у себя под ногами. Нашел тонкую проволоку, сплющил её конец своими крепкими передними зубами и, создав из неё незамысловатый профиль, принялся ковыряться в замке. Не прошло и минуты, как молчаливый страж слетел со своих проушин.

Чистяков облегчённо вздохнул:

– Ловко, – и, покопавшись, вытащил из ящика два прибора в чёрном пластиковом корпусе. – Если батареи и аккумуляторы не сели, то сейчас мы увидим ответы на все наши вопросы.

Еле слышно щёлкнул выключатель, и на матовом дисплее высветились цифры и буквенные обозначения на латыни.

– Так. Фон повышен, но всё же терпимо, – покачав в руке дозиметр, задумчиво заключил бывший городской пожарный. – Два микрозиверта в час.

– Что это значит, объясни, – встревожился Долива. Шак же, навострив уши, слушал молча.

– Это значит, что в этой комнате присутствует радиационный фон в пределах 200 микрорентген в час. Лучше было бы – 50, ну 100 – тогда можно особо не переживать, а с этим показателем придётся считаться. Вот что. Ты, Глеб, вторым дозиметром произведи замер уровня радиации в этой комнате и в коридоре. Поводи прибором около стен и пола. Затем выходи на улицу, а мы с Геннадием тем временем проведём измерения снаружи здания, – Чистяков проверил работоспособность второго дозиметра и бегло проинструктировал своего напарника по охотничьим делам, как им пользоваться.

Как только бывший спасатель и бывший «медвежатник» вышли из помещения казармы, измеритель моментально взвизгнул трелью и задёргался в руке. Чистяков впился глазами в экран.

– Худо, очень худо, – произнёс он и вскинул сразу оплывшие глаза на своего спутника. – В том месте, где мы стоим, не менее 500 микрорентген в час. Вот что, Геннадий Дмитриевич, возвращайся в спальню и скажи всем, чтобы оставались на местах и нигде не бродили. Займи их чем-нибудь. Пусть хотя бы готовят из лоскутов ткани ровные отрезки. Из них мы сделаем фитили. Машинное масло или соляра найдётся. Видишь, уже темнеть начинает.