Спасительная неожиданность

Ну, что же, давайте прощаться. Удачи вам. Как я вижу будущее, именно вам должно повезти. Прощайте, – и волхв ушел.

– Вот так: пришел, ушел и взятки с него гладки! – сварливо заметил Богуслав. – А мы тут крутись как хочешь! И с Францией связи нет!

Все антеки тебе были плохи, подумалось мне. Вот теперь и варись только в нашем, человеческом котле, в собственном соку до самой Франции.

Потом я подошел к Матвею, отвел его в сторонку.

– Что, Володь, опять битва впереди? – молодцевато спросил он, – хорошо бы с Кузьмой на пару сабельками помахать, повеселиться!

– Если нас половцы в ближайшие дни в дороге не прихватят, обойдемся без этакого веселья, – снедаемый завистью к ушкуйнику, объяснил я. – Доведете ватагу до Херсона, и оба можете быть свободны. К молодой жене отправишься, порадуешь Елену.

Из горла молодца вырвался дикий победный клич, и он исполнил несколько акробатических трюков.

Потом Матвей немножко опамятовался и тревожно спросил:

– Вдруг снова черные навалятся, а я уже уйду?

– Сообщение нам с Богуславом было, – поделился я, – притихли темные кудесники, большой войны испугались. Других значительных опасностей не предвидится.

– А как же сельджуки?

– К туркам-сельджукам тебя вообще брать нельзя. Языка не знаешь, вид твой для Империи странен. Попытаются задержать для выяснения, драку затеешь.

– И подеремся!

– На это ты всегда горазд был, – хмыкнул я. – Только против нас тогда целую дружину двинут, и мы не выстоим, а все великое дело насмарку пойдет. В сути, мы ведь не храбрость свою показывать идем, нам от Земли погибель надо отвести. И за меня тревожиться нечего – одним взглядом могу вражину убить, и не одного, а вот есть у нас люди, которые в бою, как дети, и всех я их домой отсылаю. Им-то охрана и понадобится.

– Кто же это?

Я начал перечислять.

– Протоиерей Николай, – это раз. Татьяна с Олегом – два.

По богатырке и оборотню споров почти не было. Ушкуйник спросил только:

– Она же здоровенная, осиляет всех, чего ее караулить?

– Осиляет пьяную шелупонь в кабаке. А против хорошего бойца она не ловка.

– Это верно! – согласился Матвей, вспомнив их поединок, в котором он одолел Татьяну в считанные мгновения.

По Олегу тоже все было ясно: пока оборотень в волка перекинется, его уже успеют на веревку три раза посадить или просто прибить.

Вот по Николаю пришлось объясняться.

– А чего протоиерей? Он поп тихий.

– Здесь, с нами, очень тихий. А в Константинополе враз изловчится и поругается с церковным начальством, ему это свойственно. Тут же отыщутся в епархии хорошие и нехорошие священники, заспорят про поход, а нас пока в темнице подержат. Потом отпустят, но дельфины уже уйдут, и Хайяма будет не сыскать.

– Это может быть, – согласился Матвей. – В этих церковных делах ни в жисть не разберешься!

– Дальше больше. Протоиерей человек православный, истово верующий, здоровенный крест во всю грудь, а нам идти по мусульманской стране, где, поймав иноверца, его просто казнят.

Домой, только домой! К иконам, ладану, к Великой Панагии. Она ему лечебную силу могучую дала, вот пусть и лечит, а не по Византийским да Сельджукским империям болтается. Доставишь его живого да здорового к другу-митрополиту Ефрему, уже большое дело для Переславля сделаешь, людям поможешь.

– А вдруг кого-то из вас ранят? Кто будет лечить?

– Обижаешь! А я на что? Конечно не протоиерей, да тоже не лыком шит! К твоему сведению, считаюсь лучшим лекарем Новгорода, недавно исцелил порванного медведем молодого князя и от неизлечимых ранее смертельных болезней многих бояр. И тут изловчусь, да и заштопаю как-нибудь.

– Хорошо вам! – позавидовал Матвей. – Оба лечить горазды, всегда с куском хлеба и при монете будете! А я к обычной жизни вообще не приспособленный, никакого знатного умения за душой нету.

– Ты воевать горазд, – напомнил я ушкуйнику о его знатном умении.

– И что? Сегодня саблей машешь, а завтра охромел или правой рукой после ранения плоховато стал пользоваться – и все! Ты голый и босый, и никому не нужный. Иди на паперть, милостыню просить, больше ни на что не годен. Побратиму моему Ермолаю впору было вешаться от жизни такой, он уже и крюк в избе приглядывать начал. Если бы ты не пристроил его к себе на работу, пропал бы мужик.

Да что там говорить! Меня в люди вывел! Кабы не ты, может уже и сгинул бы где-то в грабительских походах по чужим землям. А так – хозяин земли, реки и лесопилки! Ты новый дом мне отгрохал, на любимой помог жениться. А теперь биться за себя не даешь, отсылаешь восвояси. За что такая немилость? Почему я из доверия вышел?

– Это просто очередная моя хитрость. Мне побратим, которому я как себе верю, не тут, а в Новгороде нужен.

– Рассказывай! – враз построжевшим голосом приказал бывший боевой атаман ушкуйников, – да смотри, не ври мне тут!

– Врать мне незачем. Помнишь, как ты меня просил за делами Елены приглядеть в случае чего?

Матвей кивнул.

– А у меня Забава, которая в моих делах тоже никак не ориентируется, осталась практически одна-одинешенька. Братья-кузнецы в этом ей не помощники. И забот не мало, не по одной линии я трудился, на наш поход деньги зарабатывая.

Считай: лесопилка на Вечерке, где Данила трудится, доставка свеженапиленных им досок в Новгород, торговля этим тесом на двух рынках; производство и торговля каретами; изготовление кирпича и постройка церкви.

А Забава беременна. Да еще весь дом на ней. Тут тебе и повар, и кирпичники во дворе, и регистратура. В ночь приходят сторожа, за ними тоже глаз да глаз нужен.

И везде, вроде, надежнейшие и честнейшие люди у руля стоят, а все равно боязно как-то. Все-таки женщина есть женщина, ей как хозяйке по дому и в воспитании детей равных нет, а вот хозяйского пригляда за всяким изготовлением разного товара и торговлю им обеспечить не может. А ведь любое дело, оно как тележка – хорошо только под гору идет, по ровному месту уже не катится, а чуть пригорок – в другую сторону улетает, убытков не выгребешь.

– Да я, понимаешь, только в распиловке досок хорошо соображаю, а все остальное для меня темный лес.

– Не боги горшки обжигают! Приказчиком на коляски я бывшего неграмотного скорняка поставил. Ничегошеньки парень не умел, кроме как кожи мять. А поработал, оперился, при мне такую прибыль стал давать, что просто ахнешь, как сочтешь. Кареты сейчас, кроме бояр, богатые купцы стали брать, частенько и в другие города торговые гости увозят.

Вот и тебе незачем осваивать плотницкое дело, кузнечное искусство, нарезку стекол и их вставку в окошечки, установку вместо них дешевенькой слюды, конопачение крыши, покраску – на все есть мастера. Твое дело присмотреть, чтобы прибыль не упала, и умельцы не обнаглели, да всякое воровство пресечь.

– Да с чего это люди наглеть будут? За получку все-таки работают, а не просто так, – удивился Матвей.

– И я думал также. Так Антоха до того мастеров потакательством своим довел, что дело вообще чуть не встало. Пришлось мне самому идти, набить пару рож и с работы их выкинуть.

– Ну это я всегда пожалуйста. А вот прибыль считать не умею, не обучен. Для меня прибыль, – это тайна за семью печатями.

– Ничего хитрого тут нет. Вкладываешь в изготовление коляски рубль, продай ее за два. Рубль уходит на материал, оплату работы мастеров, приказчика, отчисления рынку, подати. А вот второй рублик пожалуйте мне в кошель – он и есть моя таинственная прибыль.

– И это все?