Тугайно-тростниковый скиффл

– Это местные её так называют, – высказался Гена, – не знаю, откуда они взяли, что это турпан? Скорее всего, это красноносый нырок. Турпан имеет черное оперение.

По окончании осмотра и выяснения некоторых подробностей об упомянутом виде семейства и подсемейства утиных, все расселись в кружок и принялись ощипывать птиц.

– Жаль, Николая нет, а то бы он быстренько наполнил перышками свою наволочку, – сказал я Юрику, вспомнив нашу первую вылазку на Бакланьи озера.

– Тут есть кому использовать перья по назначению, – откликнулся Гена, кивая в сторону жены.

Тем временем Маша уже хлопотала у плиты, осмаливая первую партию уток.

– Жирные утки, – перевел разговор в русло, направленное в сторону тоскующего желудка, Юрий Иванович.

– Пойдем, перекурим, – вдруг встрепенулся Владимир Петрович.

Мы вышли во двор. Вовик проворно нырнул в машину. Достал из рюкзака бутылку водки и кусок колбасы.

– По семь капель, – предложил он, – за успешную охоту.

После четырех перекуров, когда с утками было покончено, изрядно повеселевшие, мы сели, наконец, за стол и уже с официальным принятием заздравных «капель» продолжили трапезу.

За чаем Маша неожиданно вспомнила о заезжих гостях.

– Я забыла сказать, – обратилась она к мужу. – Тут вечером на грузовике охотники приехали из города. Спрашивали тебя.

– Ну, и куда они делись?

– Сказали – утром заедут.

– Разберемся, – заплетающимся языком грозно промолвил Гена, очевидно, вспомнив о своих надзирательных функциях.

Он решительно встал из-за стола и, обращаясь ко мне, тем же командирским тоном скомандовал:

– Поехали!

– Куда ты, на ночь глядя? – забеспокоилась жена. – Они утром сами приедут.

– Нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, – глубокомысленно заметил егерь.

Он достал из шкафа форменную фуражку с зеленым околышем и жестяными дубовыми листиками на кокарде. Со значением надел её, мельком взглянул на себя в зеркало и удалился. Я, туго соображая, куда и зачем нужно ехать, поплелся за ним.

На небосклоне нарисовалась полная луна, в её свете я смог заметить Гену, который стоял неподалеку у трактора, нервно наматывая на шкив пускача веревку. Я шагнул с крыльца в направлении рулевого, но тут почувствовал, как земля уплывает из-под ног.

Взвизгнул пускач, неистово затрещал на высоких нотах и так же неожиданно замолк, уступая партию басовитому напеву дизеля.

Я с трудом вскарабкался в кабину. Хлопнула дверца справа. Гена уселся за руль. Со скрежетом зарычала коробка передач. Двигатель взревел. Машина дернулась и неуклюже покатила по наезженной дороге в пляшущем свете фар.

Через пару километров Гена резко затормозил и съехал с дороги

– От меня еще никто не уходил, – самодовольно изрек он, стараясь быть услышанным.

Сквозь пелену я сумел разглядеть на песке глубокий отпечаток мощного протектора. След уводил в барханы. Трактор болтало из стороны в сторону, передние колеса подпрыгивали на кочках. Карабкаясь по склонам, Гена давил на ручку газа, машина ревела и резко клонилась на бок. Я весь сжимался, судорожно цеплялся за выступающие детали в кабине, стараясь изо всех сил удержаться на месте. Но тут же трактор разворачивало на другой бок. Лучи света от фар упирались в темноту, затем резко очерчивали дугу и устремлялись вниз. Тогда приходилось хвататься за спинку сидения, чтобы не пробить лбом переднее стекло. В голове неистово бился один и тот же вопрос: «Какого черта я поехал?» Гена слегка подлетал на своем месте, упершись ногами в педали, и сосредоточенно ворочал рулевым колесом.

В очередной раз перевалив через холм, внизу увидели свет от костра. Гена сбросил обороты, и мы медленно подкатили к небольшой рощице. У огня сидели несколько мужиков. Рядом стоял «Газ-66» с брезентовым верхом.

Гена лихо выпрыгнул из кабины и направился к охотникам. Те встали и пошли навстречу, что-то выкрикивая с приветственно поднятыми руками. Я кое-как выбрался наружу и двинулся к ликующей толпе, но приближаться к неизвестным людям не рискнул. Остановился в десяти шагах, уцепившись за первое попавшееся дерево. Меня сильно шатало: то ли от выпитого, то ли от перенесенного «шторма», а может, от того и другого вместе. Я обнял ствол туранги и постарался принять устойчивое вертикальное положение.

Из разговоров я понял, что Гена требовал предъявить документы.

– Ты чё, Гена, не узнаёшь, что ли? – недоумевали граждане в камуфляжных одеждах.

Но егерь был непреклонен. Он что-то сурово втолковывал окружившим его мужикам, а затем обернулся ко мне и внятно произнес:

– А что я ему скажу?

Все разом устремили настороженные взгляды в мою сторону и оцепенели. Я весь напрягся, боясь пошатнуться на нетвердых ногах, и плотнее прижался к дереву. Никто не вымолвил и слова. Взрослые люди, которые наверняка не раз приезжали сюда и знали егеря не хуже меня, полезли в карманы и безропотно протянули Геннадию то, что он у них требовал.

– Ружья сдадите мне завтра утром, – суровым голосом распорядился Гена и пошел к трактору. Я с трудом отделился от опоры и проследовал за ним.

II

Впервые за всю нашу охотничью жизнь я и Владимир Петрович спали на кроватях в теплом доме, на белых простынях, погрузив безвольные тела в нежные перышки перин. Это был благословенный, райский сон. Не помню, чтобы когда-то испытывал такое сладостное ощущение, и не мог даже представить, что обычная постель может принести столько удовольствия.

Юрик отправился спать в свой автомобиль, сославшись на то, что в машине без надзора остались собаки: моя Дуська и его Лайма, собака сомнительной породы, которую бывший хозяин почему-то называл «гончаком». Юрию Ивановичу покойнее было почивать в обнимку с Лаймой, нежели обременять хозяев излишними хлопотами по его обустройству на ночь, а затем просыпаться в чужой кровати и чувствовать неловкость оттого, что своим присутствием в доме создал для них неудобства.

Утром к домику подкатил грузовик с охотниками, которых Гена терроризировал прошедшей ночью. После короткого обмена мнениями во дворе Гена вернулся в горницу и предложил нам поехать на Балхаш. Мы быстро собрались и погрузились в кузов автомашины.

До места добирались не менее двух часов. Ехали молча, держась за поручни вдоль бортов под глухим брезентовым пологом, так что разглядывать окрестности возможности не было. Остановились только у какой-то протоки. Водитель с Геной принялись обследовать водную преграду. По-видимому, егерь решил проверить старые места, где давно не был.

Мы спрыгнули на землю, закурили и огляделись. Справа от нас простирались огромные водоемы, поросшие тростником. Скорей всего, это были разливы вдоль берега Балхаша. На ближайшем озерке в ста метрах, по центру, плавала стайка белых лебедей. Вид этих грациозных, величественных птиц не мог оставить никого равнодушным. Все зачарованно следили за этими созданиями, плавно скользившими по водной поверхности, будто за диковинкой, неожиданно возникшей среди дикой природы, удивительным образом оживив и украсив унылый пейзаж.

– Поехали, – раздался голос Гены.

Мы нехотя вскарабкались в кузов. Машина взревела и ринулась вброд. Через четверть часа остановились у небольшого бархана. За ним по обеим сторонам виднелись озера, разделенные между собой песчаными грядами. Пространство, прилегающее к озерам, представляло собой невысокую холмистую местность с низкорослой пустынной растительностью. Кое-где белели прогалины солончаков. Вдали наподобие крепостной стены высился песчаный хребет.

Наскоро разбив лагерь, все разбрелись в разные стороны. День выдался теплым и безветренным. Я шел с Дуськой по вытянутой в длину возвышенности, разделяющей озера, с которой открывался вид на оба зеркала водной поверхности: справа и слева. Озера достигали не менее трехсот метров в диаметре. По берегам рос невысокий тростник. Пейзаж достаточно скудный. Лишь табунки лысух по окрайкам придавали живость этим местам.

В этот час при такой погоде утки обычно не летают, а сидят на большой воде. Заставить их сняться может только разгулявшийся ветер, взбудоражив водную гладь, либо потребность в корме. Но время кормежки еще не наступило: было около одиннадцати часов – период относительного охотничьего затишья, когда есть возможность спокойно осмотреть угодья, определить вероятные пути пролета птиц и выбрать место для вечёрки.

Миновав озера, я оказался у другого водоема, преградившего мне путь. Я огляделся и заметил в затоне дальнего берега парочку безмятежно плавающих уток. Чтобы не спугнуть птиц, спустился с холма и двинулся вдоль склона по дну высохшего соленого озерца, мягко ступая на пухляк у кромки опустевшей и растрескавшейся под палящими лучами летнего солнца неглубокой чаши.

Спустя пару минут я подошел к излучине хребта, огибавшего заводь, и с замиранием сердца поднялся на гребень… Уток видно не было, их прикрывал высокий тростник, подступающий в этом месте вплотную к вершине холма. Какое-то время я стоял в раздумье – куда податься. Спуститься к воде было бы опрометчиво: стоило только ступить в заросли – птицы тут же поднялись бы, а увидеть их в густом тростнике, выше человеческого роста, мне бы не удалось, тем более что не знал, где именно они сидели. Но тут раздался резкий треск ломающихся стеблей – это Дуся, не дожидаясь моего решения, ринулась к воде. Утки взлетели в десяти метрах от меня. От неожиданности я выстрелил не целясь и смазал, вторая попытка оказалась удачной. Дуська принесла дичь, и я смог вздохнуть с облегчением. Уложив крякву в рюкзак, можно было с чувством перекурить.

Через полчаса блужданий вышел к низине, у которой песчаная гряда обрывалась. Слева виднелось огромное озеро. Подступы к нему были заболоченными. Повсюду торчали кочки. На поверхности мелководья лежали длинные листья осоки, а из воды выглядывали стебли водорослей. По обочинам, образуя небольшие группки, рос еще зеленый рогоз с бархатистыми, темно-коричневыми початками. Вокруг крохотных плесов теснился тростник, скрывая от постороннего глаза укромные уголки – присады, где могла затаиться всякого рода водоплавающая живность.

Я присмотрел удобный подход к берегу, и мы с Дусей отправились к заповедной местности, нисколько не сомневаясь, что там водится дичь.

Как только подошли, с ближайшего плеса взлетела кряква. На этот раз я не оплошал, и утка упала неподалеку на видное место. После выстрела с дальних плесов поднялись еще несколько уток. Дуська с разбегу залетела в воду, но тут же её лапы увязли в трясине, да так, что она не могла ступить и шагу. Бедная собака завизжала от страха и безысходности, ища у меня помощи. Я едва выцарапал животное из болота, погрузившись сам по колено в вязкую субстанцию из ила и серозёма. Дуська беспомощно уселась на суше, непонимающим взглядом осматривая кочкарник, где притаилось зловещее и невидимое существо, цепко схватившее её за лапы. А я тем временем соображал, как выудить отстреленную утку. Пришлось срезать самый длинный и толстый ствол тростника, какой смог найти поблизости, и на его конец привязать веревку с грузом. С помощью этого приспособления мне удалось подтолкнуть к себе тушку птицы и взять добычу. Когда операция на водах успешно завершилась, я подошел к Дусе, погладил её, попытался успокоить, опасаясь, что этот печальный опыт отшибет у нее в дальнейшем всякое желание лезть в воду.

Мы обошли стороной болото и устремились в сторону Балхаша. Но, пройдя с полкилометра, уперлись в протоку, соединяющую два озера, между которыми было не более пятидесяти метров. Протока эта оказалась довольно глубокой и шириной метров в пятнадцать. Я посчитал это место удачным, и вознамерился вернуться сюда вечером. Именно здесь, по моим расчетам, пролетная утка, поднявшись с Балхаша, будет следовать с одного озера на другое в поисках кормежки.