Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Иван провёл его в туалетную комнату. Мальчик первый раз в жизни видел такой блестящий умывальник, такие краны и такие сверкающие белизной и чистотой вещи в уборной.

Через несколько минут Боря умытый, с чистыми руками и немного приглаженными стараниями Ивана вихрами входил в огромную (как ему показалось) столовую. Комната эта действительно была велика. Её величина подчеркивалась ещё и тем, что кроме длинного обеденного стола, окружённого тяжёлыми стульями с высокими прямыми спинками, и стоящего у одной из стен большого старинного буфета, мебели в ней не было. На одной из стен этой комнаты висела большая картина с изображением разных фруктов, овощей, рыб и убитых птиц. Противоположная сторона комнаты состояла из высоких окон, завешанных тёмными шторами. На одном конце стола стоял столовый прибор, и такой же – на другом. За один конец стола сел дедушка, а за другой при помощи Ивана уселся Боря. Стулья были тяжелы, и мальчик сам свой отодвинуть не мог. Это сделал Иван, он же повязал Боре большую хрустящую белую салфетку. Он же всё время прислуживал за столом, разливая принесённый другим слугой суп, раскладывая второе. Наконец, поставил перед гостем стакан клюквенного киселя, а перед дедушкой чашку кофе.

Первый раз в жизни Боря ел в такой обстановке. Ему всё это показалось настолько роскошным и изысканным, «прямо как в настоящем дворце!» Его воображение ещё больше разыгралось, он уже совсем вообразил себя принцем и решил поступать так, как это описывалось в его любимых книгах. Он стал вести себя за этим царским столом достаточно достойно: не чавкать (он знал, что это неприлично), не тянуть суп из ложки с хлюпаньем, стараясь не пролить и не уронить что-нибудь на скатерть.

Собственно, сплошной скатерти, такой, как дома, покрывающей весь стол, тут и не было, да он думал, что на такой огромный стол даже и не найти подходящей по размеру скатерти, а около каждого прибора была разостлана небольшая салфетка, остальная же часть стола ничем не закрыта, и её тёмная полированная поверхность блестела, как стеклянная. Кушанья вкусные, а так как Боря основательно проголодался, то, несмотря на твсе волнения и фантазирования, ел с большим аппетитом.

В Николо-Берёзовце, когда мама была дома, они обедали в столовой, небольшой комнатке с круглым столом посередине. Кроме мамы, их троих, няни и Ксюши, почти всегда у них обедал кто-нибудь из соседей или служащих больницы, поэтому во время таких обедов было шумно и весело. Когда же мама уехала, они, только свои, ели в кухне за кухонным столом, покрытым клеёнкой.

А здесь обед происходил в такой торжественной обстановке, и всё окружающее было так необычно и удивительно, что, хотя этот обед был единственным в Бориной жизни, он ему запомнился навсегда.

После обеда, встав с помощью Ивана из-за стола, Боря громко поблагодарил нового дедушку. Тот подозвал мальчика к себе, погладил его по голове и сказал камердинеру:

– Поместим молодого господина в угловой комнате наверху. Приготовьте всё, помогите ему лечь и спуститесь ко мне. Иди, Боря, спать, завтра увидимся.

Гость пожелал дедушке спокойной ночи и отправился вслед за Иваном. Ему на самом деле очень хотелось спать: дорога, новизна и необычность окружающей обстановки порядочно утомили мальчика, да он ещё и не окреп после перенесённой болезни.

Через полчаса, растянувшись на большой кровати с высоким пружинным матрацем, на мягких простынях, укрытый тёплым пушистым одеялом, он уже безмятежно спал, чему-то улыбаясь. Замечательное время – детство!

В течение последних месяцев Боре довелось испытать столько, сколько не доводилось за всю его прежнюю жизнь: отъезд мамы, тяжёлые болезни, смерть девочки – соседки по палате, разлука с братом и сестрёнкой, ссора с костромской бабушкой, поездка с папой в поезде, а теперь вот пребывание в этом сказочном доме. Его даже самое ближайшее будущее было неопределённо и неясно, ему столько предстояло испытать и пережить, а он…

Попав в благоприятные жизненные условия, почувствовав даже небольшое участие к себе и ласку, уже всё забыл, перестал думать о грядущих невзгодах и заснул сладким сном.

* * *

Пока Иван укладывал мальчика, Александр Александрович задумался о его судьбе. Внук своей вежливостью и даже воспитанностью прямо поразил старого холостяка. Из рассказов сестры, из знакомства с Николаем Мирновым он прекрасно понимал, что дома Боря не мог получить особенно хорошего воспитания, и потому с некоторым беспокойством ожидал, что мальчуган может допустить ряд серьёзных промахов за столом, и ему заранее было неудобно перед своим старым камердинером, до тонкости разбиравшемся в правилах хорошего тона. И потому Шипов удивился и обрадовался, заметив, что Боря вёл себя вполне-вполне удовлетворительно.

Он приписал это тем началам воспитания, которые мальчик получил ещё во время пребывания у Марии Александровны, и был отчасти прав. Но главное, что определяло поведение Бори в тот вечер, заключалось не в полученном им когда-то воспитании, а в его неуёмной фантазии, заставившей его вообразить себя и изображать принца. Так изображать, как он вычитал в своей любимой книжке «Принц и нищий», и как, по его мнению, должен был вести себя этот принц.

Ну а если бы этому довольно-таки взбалмошному мальчишке пришло в голову изображать из себя не принца, а нищего? Впрочем, не будем гадать. Отметим только, что когда впоследствии Александр Александрович выразил сестре своё удивление Бориным воспитанием и вежливостью, то она, знавшая своего внука получше, чем её брат, удивилась не меньше его и поняла такую воспитанность гораздо позже, когда Боря поведал ей о своей игре в принца.

Но всё это было значительно позже. А пока Шипов продолжал ломать себе голову над тем, что же делать с Борей дальше. Где находится его настоящий отец, никто не знал, разыскивать его в настоящее время было просто невозможно, да и времени на это потребуется много, а вопрос надо решать немедленно.

Отчим – Николай Геннадиевич Мирнов, вообще-то согласный воспитывать мальчика как своего сына, в настоящее время проводит в запасном полку последние дни, на днях этот полк уходит на фронт. Родственники его взять Борю отказались категорически.

Митя взять его тоже не может. У него только что появился свой ребёнок, и сейчас в доме и без племянника забот много.

Оставить внука у себя? Но это значит переделать весь уклад своей жизни, а он к нему так привык. Трудно перестраивать свою жизнь в 65 лет, а Шипову было как раз столько. Да и его служебное положение стало очень шатким. Начальство меняется чуть ли не ежемесячно. Ни один министр удержаться не может. Та же участь в любой момент может постигнуть и его. Что он тогда будет делать с чужим ребёнком? Поместить мальчика в приют – жалко!

Видимо, придётся всё-таки отдать его Маше. Она так любит его, ведь всё время о нём только и говорит. Здоровье её как будто немного улучшилось, она окрепла, пусть уж берёт. Завтра надо осторожно подготовить её, а потом и свести с Борей.

В этот момент в кабинет, где предавался своим мыслям Александр Александрович, осторожно ступая своими мягкими ботинками, вошёл Иван. На вопрос барина о мальчике он ответил, что после ванны тот уложен в постель и сейчас спит.

Александр Александрович достал из ящика письменного стола деньги и, подавая их камердинеру, сказал:

– Купите утром для ребёнка новую, более приличную одежду, обувь, каких-нибудь игрушек и книжек, пригласите парикмахера постричь его. Завтраком покормите в его комнате. Пока из неё никуда не выпускайте. Можете идти. Слуга поклонился и вышел.

Глава одиннадцатая

Барин вышел вслед за ним, проследовал в гостиную и уселся за рояль. Это был инструмент Шрёдера – одной из лучших фирм по изготовлению роялей, достался он Шипову по случаю и попал в хорошие руки. Из всей семьи Шиповых Александр Александрович считался самым талантливым музыкантом. Его игрой восхищались даже профессионалы. В продолжение многих лет он играл на фортепиано часа два–три ежедневно, и это было для него самым лучшим отдыхом.

В то время во Владимире не имелось постоянной профессиональной хорошей труппы, любительских спектаклей и концертов он не любил, в карты не играл, близких знакомых или друзей как-то не завёл, поэтому всё выбиравшееся свободное время отдавал роялю. Почти каждый вечер по его огромной квартире, занимавшей половину большого двухэтажного особняка, разносились мелодичные звуки музыки.

Александр Александрович любил играть классические произведения Бетховена, Моцарта, Глинки, Чайковского, Шопена, Мендельсона, Грига. В тот вечер, находясь под впечатлением своих раздумий о Боре, он начал свой импровизированный концерт не с бурных мелодий Бетховена или оживлённо-радостных произведений Моцарта, а с меланхоличной «Песни без слов» Мендельсона.

Звуки музыки достигли той комнаты, где находилась Мария Александровна, она, как и все в семье Шиповых, очень любила игру брата. Отложив в сторону книгу, она поднялась с кресла и быстро (медленно она ходить не умела) спустилась в гостиную. Она вошла так тихо и незаметно, так осторожно устроилась в одном из кресел, стоявших у недавно истопленной и испускающей приятное тепло блестящей кафелем печки, что Шипов, поглощённый своими мыслями и игрой, ничего не заметил.

Мария Александровна и сама недурно играла на фортепиано, но её игра ни в какое сравнение не могла идти с виртуозной техникой и проникновенным пониманием музыкального произведения, исполняемого её братом. Она любила и умела слушать хорошую музыку, поэтому и сейчас следила за игрой, затаив дыхание. А когда он закончил, и закончил блестяще, очень трудную и сложную в фортепианном исполнении «Песнь Солвейг» Грига, она не выдержала и, как в театре, захлопала в ладоши.

– А я думал, что ты уже уснула. Я не разбудил тебя своей музыкой? Как ты себя чувствуешь? – обернулся на её аплодисменты Александр Александрович.

– Что ты, что ты, Саша! Во-первых, я не спала, во-вторых, если бы я пропустила твою музыку, я бы себе этого никогда не простила! Бог знает, когда мне ещё придётся наслаждаться твоей игрой. Ведь так, как играешь ты, играют очень немногие. Тебе бы не финансистом быть, а профессиональным музыкантом.

– Что ж, может быть, ты и права, Маша, я и сам иногда так думаю. Наверно, из меня получился бы довольно приличный музыкант, и это было бы лучше, чем быть никудышным финансистом. Однако ничего не поделаешь: взялся за гуж – вот теперь и тяну…

– Саша, у тебя опять новые неприятности на службе?

– Да нет, неприятности-то старые, а вот министр финансов действительно новый, не знаю уж, надолго ли.

– Да что ты! Что же это у нас делается-то? Ведь чуть ли не месяц тому назад прежнего-то назначили, а теперь опять другой.

– Да, да, другой теперь министр финансов, но, к сожалению, замашки-то у него такие же, как и у предыдущего. Да я как раздумаюсь, наверно, им и нельзя иначе, они там около двора, как в шорах, все ходят. Как извозчичьи лошади: только в одну сторону смотрят, а с боков глаза шорами завешаны, чтобы ненароком не испугались чего-нибудь. Проклятая война ежедневно уйму денег берёт, прости, Маша, за грубость, доходы государства падают, долги его растут, а они, точно этого и не видят, без конца приказывают всё новые и новые партии бумажных денег выбрасывать. Если так дальше пойдёт, то рубли будут стоить дешевле той бумаги, на которой они напечатаны. Вот ведь как! Впрочем, господа министры, да и ещё кое-кто, кто поумнее и похитрее, это видят, недаром все свои капиталы за границу стараются побыстрее переправить, а что с Россией будет, когда всё её золото растащат по разным швейцарским да французским банкам, до этого никому дела нет.

– А что же царь? Он что, не знает об этом?

– Ах, Маша, что царь! Видишь, трудно сейчас сказать, что видит наш самодержец… Если он не видит даже того, что делается в его собственном доме, то где же ему видеть то, что в государстве делается.

– Ну, Саша, ты прямо революционер какой-то стал! Мне даже удивительно. Если бы я что-нибудь подобное сказала или вон Митя мой, так это понятно: мы давно слывём среди наших родных потрясателями основ, но ты?! Я не понимаю!

– Чего тут не понимать, всё очень просто. С годами люди становятся зорче и умнее немного, Машенька, так-то. Кроме того, если бы ты слышала, что говорят про царскую семью, и про самого государя, и про императрицу люди, стоящие гораздо выше меня, ты бы, наверно, просто испугалась…

О том, что дальше рассказывал брат, Мария Александровна и сама немного знала. Финансовые дела Российской империи всё более и более запутывались. Царское правительство, упорно продолжавшее уже почти проигранную войну, всё глубже и глубже залезало в долги к правительствам Франции, Англии и даже Америки. Рубль всё более и более обесценивался, и весь финансовый аппарат страны, в том числе и Государственное казначейство, возглавляемое Шиповым, находился постоянно в лихорадочном состоянии.

Уже почти совсем вышли из обращения серебро и медь, золото перестало появляться ещё раньше. В казначейство удалось стянуть незначительную часть металлических денег, большая пряталась в кубышках спекулянтов, торговцев и зажиточных крестьян. Заменили эти деньги бумажными: полтинниками, напечатанными на розовой бумажке с надписью «50 коп.» посередине, а более мелкую монету и просто почтовыми марками с портретами различных царей: 10 коп. – Николай II, 15 коп. – Николай I и 20 коп. – Александр I. Ну а появление этих бумажек уже полностью вытеснило металлические деньги. Медь была и не нужна. Нищим, по привычке просившим копеечку, стыдились подавать меньше гривенника.

Всё знал и видел Александр Александрович и прекрасно понимал, что ни к чему хорошему это не приведёт. Он занимал высокий пост в финансовом мире России, добился этого поста благодаря своему труду и знаниям и, хотя и получал большой оклад и имел чин, особой приверженности к монархии не испытывал, а царствующего императора и вовсе считал личностью весьма малозначительной.

Конечно, об этих своих мыслях он не осмелился бы сказать ни одному, даже самому ближайшему другу, но в сознании своём представлял: Россия стоит накануне каких-то больших перемен и прежде всего потому, что финансовое положение государства на грани краха.

Он понимал: царское правительство не сумеет выиграть войну, поражение принесёт с собой полную финансовую катастрофу. Видел он также и то, что ни царь, ни его правительство не сумеют, да, видно, не умели и раньше разумно руководить Россией. А что касается царицы, то ходившие тогда среди высокопоставленного общества сплетни про неё и Распутина были настолько неприличны и грязны, что Шипов, будучи человеком высоконравственным, приходил в ужас при одной только мысли, что эти сплетни могли иметь под собой хоть какую-нибудь мало-мальски правдоподобную почву.

Не будучи ярым приверженцем данного царя, да, пожалуй, и царского дома вообще, Александр Александрович в то же время горячо любил Россию и считал, что передовые люди страны должны что-то делать, чтобы спасти государство от гибели. Он ни на минуту не становился на путь революции, он был слишком далёк от революционных воззрений, хотя и был знаком с сущностью некоторых революционных теорий. Он полагал, что и при худом царе можно получить необходимое упрочение государства, если за дело возьмутся серьёзные люди и сумеют убедить монарха в необходимости проведения ряда реформ, укреплявших финансовое положение страны и позволивших бы более или менее успешно закончить эту ненужную России войну.

Как видим, его взгляды были довольно наивны и, с нашей сегодняшней точки зрения, просто элементарно безграмотны, но по рассказам людей, близко знавших Шипова, они были именно такими.

Считал он также совершенно необходимым немедленное запрещение всем капиталовладельцам перевода их капиталов в заграничные банки. Ведь такие переводы вызывали утечку валюты и золота за границу, что ускоряло падение рубля. Видя в этом огромное зло, Шипов не сдержался и в сегодняшнем разговоре по телефону с вновь назначенным министром намекнул ему о необходимости такой реформы. В ответ он получил такую отповедь, что понял: ни о какой реформе подобного типа не может быть и речи. Понял также, что его предложение расценено как крамола и что с такими мыслями вряд ли он удержится на своём посту.

Уже по дороге домой он вспомнил, что многие лица царствующего дома, да и сам вновь назначенный господин министр совсем недавно перевели почти все свои капиталы в какой-то швейцарский банк. После этого Александр Александрович вполне ясно представил себе свою ошибку. Видимо, весьма скоро его попросят уйти в отставку, и вряд ли он получит пенсию.