Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

* * *

Анна Николаевна Пигута и её сын всё ещё были не совсем здоровы, их состояние требовало присутствия Дмитрия дома, он торопился скорее выехать из Москвы. В то же время он не мог забыть последних слов Нины и всё время думал о том, как быть с её детьми. Ведь они находились в глухом, отдалённом от всяких дорог, селе, на руках совершенно чужих людей, без всяких средств к существованию.

Кроме того, как узнал Дмитрий из последнего письма, полученного из Берёзовца, Боря заболел после скарлатины тяжёлым осложнением, и неизвестно даже, жив ли он сейчас. А ведь он был самым старшим из троих детей – ему восемь лет, Слава же и Нина совсем маленькие: одному шёл четвёртый год, а другой исполнился только год. Видя, что сам он никак не сумеет поехать в Николо-Берёзовец в ближайшие дни, Дмитрий написал ещё одно письмо Мирнову и просил его любым способом добиться отпуска, поехать за детьми и перевезти их к своей матери, обещая помогать последней материально.

Одновременно он отправил письмо и дяде, Александру Александровичу Шипову, прося его посодействовать Мирнову в получении отпуска. Сообщал он дяде также и о том, что хотя здоровье Марии Александровны и улучшилось, боли её оставили, но всё-таки не на столько, чтобы ей можно было отправиться в Николо-Берёзовец, куда она уже собиралась ехать.

Не зная о болезни Николая, в душе Дмитрий негодовал на него за то, что он не смог добиться более длительного отпуска и поехать к детям. Возмущался и действиями матери Мирнова.

Вскоре Дмитрий Болеславович получил от своего дяди нижеследующее письмо:

«Владимир. 23 февраля 1916 года.

Дорогой Митя! Спасибо тебе за твоё подробное письмо от 19/II. Из него я вижу, что сестра Маша благодаря твоим заботам находится в хороших руках. Хочу сообщить тебе о детях Нины и о намерениях Н. Г. Мирнова. Он выздоровел, вернулся в батальон и вчера приходил ко мне. Он мне сообщил, что земство назначило его двум детям 20 руб. в месяц и его матери – 10 руб., покуда он в армии. Он мне читал письмо своей матери уже из Берёзовца. Она тяготится лишним ребёнком и желала бы иметь у себя одного – старшего (Славу). Относительно Бори, сына Нины от первого брака, он ничего не упоминает. Я не допытываюсь, не желая вмешиваться в его дела, но из слов его ещё в начале нашего знакомства я понял так, что Борю возьмёт кто-нибудь из вас, то есть ты или твоя мама.

Будь сестра Маша здорова, то, конечно, она бы с радостью его взяла опять к себе. Теперь вследствие её болезни это, во всяком случае, должно быть отложено. Между тем, надо же выручать детей из Берёзовца, и не только двух детей Мирнова, но и Борю.

Завтра я попытаюсь выхлопотать у батальонного командира отпуск для Н. Г. Мирнова, чтобы он мог поехать, ликвидировать имущество Нины и перевезти детей. Относительно Бори (кажется, я правильно называю старшего ребёнка Нины?) я выясню его намерения, если он получит отпуск и поедет.

А если отпуск ему не дадут? Это трудный вопрос. Мать Мирнова, по его словам, не внушает доверия: она и от двоих отказывается, а надо хоть временно взять троих. Да и перевозка в зимнее время затруднительна. Мне неприятно писать тебе про эти затруднения, которые разом на тебя свалились, но надо же тебе знать о них.

Я колеблюсь, куда посылать это письмо – в Кинешму или в Москву. Пошлю в Москву Вареньке Шиповой, чтобы она передала тебе, но без ведома сестры Маши, чтобы не волновать её.

Крепко тебя целую, твой А. Шипов».

Двадцать девятого февраля Мария Александровна выписалась из больницы и переехала на квартиру Варвары Павловны Шиповой, где рассчитывала пробыть несколько дней. На другой же день она написала письмо сыну, уже уехавшему в Кинешму.

«Вторник, 1 марта 1916 г.

Милый мой Митя! Пишу тебе из квартиры Шиповых, куда я переехала с разрешения врачей, хотя снимок сделать вчера ещё не удалось. Не удалось сделать снимок потому, что Гаусманн, уезжая в Орёл, никому не оставил точных инструкций, а с возвращением запоздал. В воскресенье вечером Вайнштейн ему звонил на квартиру, но слуга отвечал, что он ещё не вернулся, вернётся завтра. В понедельник во втором часу дня они, наконец, сговорились и решили, что меня можно отпустить с тем, что для снимка я могу явиться в Цандеровский, когда мне будет назначено.

Вчера вечером я говорила по телефону с Гаусманном, он говорит, что эти два дня (вторник и среда) для них неудобны, что, вероятно, снимок придётся делать в четверг. Назначил, чтобы я явилась к нему на дом в среду к шести часам, и тогда он мне скажет окончательно.

Я себя чувствую очень хорошо, болей нет. Кушать буду всё самое деликатное. У меня прекратился волчий аппетит, я вошла в норму и вознаградила убыль тканей. Из Цандеровского уехала вчера после обеда, расплатилась за всё и за четыре снимка, которые, однако, не могла получить, так как не захватила Вайнштейна. Возьму их вместе с последним (пятым), за который тогда же и внесу.

Я слышала от племянницы, что Николай Геннадиевич получил отпуск и едет в Берёзовец. Думаю, что он с тобой списался и что вы поедете вместе. Надеюсь, что перед поездкой ты мне об этом напишешь, и жду от тебя вестей. Не забудь на почте в Берёзовце справиться о посылке на имя Нины: журнал «Золотое Детство». Крепко тебя обнимаю. Мама».

Это письмо опять показывает, что Мария Александровна была занята своим здоровьем, думами о Нининых детях и совершенно не интересовалась положением в семье сына. Конечно, это обидело и его, но ещё больше – его жену.

Все свои дела в Москве Мария Александровна закончила в течение нескольких дней. Провела окончательные медицинские обследования и, получив заверения от лечивших её врачей, что при соблюдении определённой диеты и режима питания её здоровью ничего не угрожает, и, рассчитавшись с ними, выехала во Владимир, в гости к брату. Чувствовала в это время она себя хорошо.

Поездку к брату она совершила потому, что, отказавшись от приглашения, очень бы обидела его. Кроме того, она считала необходимым перед дорогой в Темников немного отдохнуть в спокойной обстановке, не думая ни о чём – так она, по крайней мере, говорила племяннице Варваре Павловне.

На самом же деле основной причиной, побудившей её поехать во Владимир, было желание увидеть возвращающегося из Николо-Берёзовца Мирнова, лично от него узнать о судьбе детей и, главным образом, старшего сына покойной дочери. Одновременно она хотела просить его отдать ей Борю на воспитание, по крайней мере, на время войны.

Вскоре она уже была во Владимире, в огромной казённой квартире брата, где он жил один. От брата она узнала, что Николай Геннадиевич пока ещё находится в Берёзовце. Она решила дождаться его возвращения.

* * *

А в это время в Николо-Берёзовце происходило вот что.

Как мы уже говорили, 10 февраля Боря вернулся из больницы. В школу он ходить ещё не мог и проводил время дома в играх со Славой и Ниной.

Деньги, оставленные Ксюше матерью ребят, подходили к концу, полученных через Тихомирова тридцати рублей, переведённых Марией Александровной, хватило ненадолго. Что делать дальше, Ксюша не знала; не знали, чем ей помочь, и Тихомиров, и тётя Сима.

Вестей из Москвы ни от барыни, ни от кого-нибудь другого не было. В письме, сопровождавшем перевод, полученном ещё в январе, кратко сообщалось, что Нина Болеславовна в больнице, что ей предстоит операция. После этого прошёл месяц, а никаких новых сообщений не поступало.

Вдруг неожиданно дня через два после возвращения Бори из больницы в Николо-Берёзовец приехала пожилая женщина, заявившая, что она мать мужа умершей Нины Болеславовны, что звать её Анной Петровной и что теперь она временно будет здесь хозяйкой. Сказала она всё это доктору Тихомирову, так как полагала, что семья оставлена на него. Когда же она узнала, что хозяйничала, и притом совершенно самостоятельно, прислуга – Ксюша, удивлению её не было границ. В присутствии Ксюши она заявила, что только по одному этому узнала бы всегдашнее легкомыслие и беспечность невестки.

– Они тут, наверно, всё растащили, – возмущалась она.

Сергей Андреевич пытался её успокоить, доказывая, что Ксюша живёт в этой семье уже несколько лет и заслуживает полного доверия, что такие подозрения несправедливо обижают хорошую женщину, заботившуюся о детях, но старая чиновница, привыкшая чуть ли не во всех видеть жуликов и проходимцев, продолжала стоять на своём.

Она потребовала от Ксюши полного отчёта в израсходованных деньгах, скрупулёзно проверила расчёты и обрушилась на неё с бранью за траты, которые Ксюша позволила себе, покупая больному Боре сравнительно дорогостоящие продукты, фрукты и прочее.

Этих упрёков Ксюша не выдержала и заплакала. Ревизия происходила в присутствии детей, и если маленькие ещё ничего не понимали, то Боря уже кое в чём разбирался. Он вспомнил свою первую встречу с этой бабушкой в Костроме. Уже тогда ему стало ясно, что они друг другу не понравились, ведь он её и бабушкой называть не хотел. А сейчас мальчишка понял, что одного из близких ему людей, а Ксюшу он привык считать как бы своей, близкой, обижают, и, кажется, понапрасну.

Он ринулся на защиту:

– Зачем ты обижаешь Ксюшу? Она хорошая! Чего ты всё здесь считаешь, это ведь не твоё, а наше, мамино. Как приехала, так всё и кричишь, уезжай в свою Кострому!

Вмешательство мальчишки рассердило Анну Петровну до невозможности.

– И они ещё хотят, чтобы я воспитывала этого сорванца? Да ни за что на свете! На него никаких нервов не хватит! Ступай сейчас же в детскую и сиди там, пока тебя не позовут, раз не умеешь вести себя как следует, – прикрикнула она на Борю.

Плачущая Ксюша, около которой он стоял, готовый защищать её всем своим существом, тоже подтвердила:

– Ступай, ступай, не серди бабушку.

Боря, нахмурившись, ушёл в детскую, сел там в уголке около своих книжек и задумался: «Эх, хорошо бы сейчас превратиться в принца или хоть бы в Робинзона, вот бы показал этой сердитой старухе. Тоже, подумаешь, бабушка! Да разве это бабушка? Вот в Темникове бабуся – так это на самом деле бабушка. Лучше бы она приехала сюда, пока мама болеет. И зачем это хотят, чтобы она меня воспитывала? Вот мама поправится, Ксюша сказала, что она скоро приедет, пусть она уж и воспитывает. А хорошо бы в Темников к бабусе съездить, мама ведь обещала нас как-нибудь свозить…»

Вечером Анна Петровна долго беседовала с соседкой, акушеркой тётей Симой. Она обсуждала сложившиеся события, жаловалась на скудность хозяйства покойной невестки и на те трудности, которые создала её несвоевременная смерть. Затем она написала письмо сыну, в котором категорически заявляла, что согласна взять только одного ребёнка – мальчика Славу или, уж только в крайнем случае, девочку – маленькую Ниночку. О Боре в своём письме она совсем не упоминала, как будто его и вовсе не было.

Далее она писала, что без сына не знает, как распорядиться имуществом семьи, не знает даже, что из вещей принадлежит им, а что больнице. Высказывала неудовольствие прислугой, выражала недоверие и Ксюше, и няне, предполагала, что они могут присвоить часть вещей себе. Жаловалась также и на то, что семья в настоящий момент совсем без средств, что запасы продуктов подходят к концу, а чем расплатиться с прислугой, которой не уплачено жалование за три месяца, она и вовсе не представляет. В заключение она категорически требовала, чтобы сын любым способом добился отпуска хотя бы на несколько дней и приехал распорядиться сам.

А её сын Николай в это время лежал в лазарете больной и потому ответить матери не мог. Поправившись, он при поддержке Шипова принялся за хлопоты об отпуске, сумел его добиться и немедленно выехал в Берёзовец.

Анна Петровна подождала ответа сына с неделю, а так как выхода из трудного финансового положения не находилось, то, посоветовавшись с тётей Симой, решила уволить хотя бы одну из прислуг. Охотно она бы уволила Ксюшу, которую почему-то невзлюбила сразу, но на ней держалось не только всё хозяйство, но и кредит у местных лавочников, которые, зная её, отпускали необходимые продукты в долг.

Пришлось Анне Петровне рассчитать няню Васю и самой нянчиться с Ниной. Она решила и другое: выехать с Ниночкой в Кострому, оставив мальчиков с Ксюшей в Берёзовце. Ксюша согласилась, считая, что с двумя детьми она сможет продержаться до тепла, а там что-нибудь прояснится. Анна Петровна полагала, что за это время вопрос с отпуском сыну удастся разрешить.

В конце февраля бабушка Мирнова, взяв Ниночку и кое-что из наиболее ценных вещей семьи сына, отбыла в Кострому. А через день после её отъезда в Берёзовец приехал и Николай Геннадиевич. Все обрадовались ему, а ребята особенно. И хотя они узнали, что папа пробудет недолго, и скоро они все отсюда уедут, и что мама всё ещё болеет, они не горевали: «Раз папа с нами, значит, всё будет хорошо».

Борю очень привлекала папина военная форма, и невольно он вспомнил другого папу, которого видел когда-то очень давно, и помнил не его, а его такую же солдатскую одежду.

Времени у Мирнова было в обрез, поэтому в течение трёх дней он расправился со всем небогатым имуществом, расплатился с долгами, рассчитал Ксюшу (небольшую сумму дал ему Шипов), отправил часть вещей, главным образом одежду – свою, жены и Ниночки, которую Анна Петровна не взяла, в Кострому, сложил в небольшие плетёные корзинки, купленные на базаре, весь немудрёный багаж мальчишек, разрешил им положить туда же свои самые любимые игрушки и книги и выехал с сыновьями в Ярославль.

Расставание Ксюши с ребятишками было тяжёлым. Эта женщина, ранее не очень-то любившая детей, к этим, выросшим на её глазах, привязалась крепко и, прощаясь с ними, плакала так, как будто провожала своих кровных.