Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Писали Якову Матвеевичу о приключении со змеем. Одним словом, Боря был почти что с ним, и это – благодаря письмам Марии Александровны Пигуты или, как он теперь её называл, бабуси и Анны Николаевны Шалиной, которая довольно часто писала ему вместо бабуси, как она подчеркивала, по её просьбе.

Вот с Ниной стало твориться что-то неладное. Она и раньше писала довольно редко, а в последнее время совсем замолчала. Уже почти полгода прошло, а от неё не было ни одной весточки. Нет ответа уже на три его письма. Может быть, заболела, но тогда бы тем более должна написать.

Своё беспокойство Алёшкин выразил в очередном письме тёще, а та не преминула сейчас же попенять Нине. И каково же было её удивление, огорчение и даже гнев, когда она получила от Нины ответ, в котором, между прочим, было сказано: «Милая мама, я убедилась, что моё замужество было ошибкой. Я не люблю Якова и, к сожалению, поняла это слишком поздно. Сейчас я встретила другого человека, которого действительно полюбила и который, я уверена в этом, будет моим мужем до конца моей жизни. Я уже живу с ним как с мужем. Всё не решаюсь написать об этом Якову. Мне жаль его, но мы ошиблись, и теперь надо эту ошибку исправлять. Буду просить его о разводе. Само собой разумеется, что Борю я не отдам ему ни при каких условиях…»

В течение долгой бессонной ночи, проведённой Марией Александровной после получения такого послания, она много передумала. Плакала, принималась снова перечитывать письмо, как будто надеясь найти в нём что-нибудь новое или непонятое ею раньше. К сожалению, письмо, будучи до предела кратким, сообщало тяжёлые вести таким простым и ясным языком, что думать о какой-либо ошибке было невозможно.

– Господи! За какие же грехи мои ты посылаешь мне такие тяжкие испытания? Ты наказал меня саму, но теперь ты продолжаешь наказывать меня в моих детях. За что, Господи? – так шептала сквозь слёзы бедная старушка. – Сперва развалилась семья у Лёли, потом это опрометчивое сожительство с другим, видимо, очень плохим человеком. Вероятно, теперь у неё никогда уже семьи не получится. А сейчас ещё одно испытание: точно такое же положение и у Нины. Серьёзно ли её увлечение? Что это за новый человек? Яша, по-моему, такой добрый и хороший. О чём же Нина думала раньше? А о ребёнке она подумала? Бедный Боря, помоги ему, Господи! – так молилась в своей тёмной спальне, глядя на кроватки ребят, Мария Александровна.

Конечно, она не могла скрыть содержание этого письма от Ани Шалиной, которая жила в её доме на правах члена семьи, а через некоторое время рассказала об этом и Стасевичам.

Аня отнеслась к поступку Нины с ещё более суровым осуждением, хотя, конечно, вслух ничего не говорила. Хорошо узнав по часто получаемым письмам Якова Алёшкина, Аня видела, что он душевный, развитой и интересный человек. Что, несмотря на свою молодость, он очень серьёзен и в то же время добр. Переписываясь с ним о его сыне, она втайне очень завидовала Нине и, привязавшись к Боре и к его отцу, очень бы хотела быть на её месте. Эти сокровенные мысли, однако, были такой глубокой тайной, что девушка не только никогда и никому не открылась бы, но даже и самой себе не решалась и стыдилась в них признаться.

Но ведь она была молода, даже очень молода, и потому нет ничего удивительного, что в глубине души она даже обрадовалась тому, что произошло. Конечно, и эти свои мысли она не доверила бы никому.

Долго думала Мария Александровна над тем, что и как ответить Нине, несколько раз принималась за письмо, рвала его и писала новое. Она бранила Нину за легкомыслие, но в то же время не могла и не согласиться с ней, что жизнь с нелюбимым человеком до добра не доведёт, и может быть, Нина и хорошо поступила, что порвала с Яковом вот так сразу, не унижая себя до роли любовницы.

Но ведь она ещё не порвала, она ему ничего не написала до сих пор, необходимо ей посоветовать, чтобы она ему скорее всё сообщила. Но… Так и не сумев написать Нине толковое письмо, Мария Александровна решила промолчать.

Прошёл 1909 год. В январе 1910 г. Марии Александровна получила письмо от Якова. Начиналось оно так: «Дорогая бабуся, если вы ещё позволите мне так вас называть! Сообщаю вам, что я получил от Нины Болеславовны ужасное письмо…» Далее он писал, что Нина, уведомляя его о своём желании расторгнуть брак, который, по её словам, был ошибкой, просит его дать своё согласие на развод, так как она хочет выйти замуж за другого человека. Он, конечно, согласился на развод, хотя и сама просьба, и то, как она была сделана, глубоко его оскорбили. «Но, – писал он, – насильно мил не будешь! Однако я считаю, что так как я пока жениться не собираюсь, то сын должен остаться у меня. Я все свои силы отдам на его воспитание, а у неё другие дети пойдут, и ей будет не до Бори. Я не хочу, чтобы мой сын при живом отце воспитывался чужим человеком».

В заключение письма он просил разрешения о том, чтобы после своей демобилизации, которая должна скоро произойти, заехать перед отправкой к месту своей службы в Темников, чтобы взять Борю, которого он, кстати сказать, до сих пор ещё вообще не видел. Мария Александровна немедленно отправила ему ответ и не только разрешила заехать, но даже просила его об этом, уговаривая также погостить у неё, сколько он сможет.

Через некоторое время после отправки ответа Алёшкину бабуся показала его письмо Ане и рассказала содержание своего ответа. Та отчего-то смутилась, покраснела и тихо проговорила:

– Я, бабуся, конечно, найду себе комнату и немедленно, как только приедет Яков Матвеевич, перееду от вас.

Мария Александровна внимательно посмотрела на неё.

– Это ещё почему? Места всем хватит, не передерёмся. Да я без тебя и с Борей-то не справлюсь. Нет-нет, и говорить не о чем! Будешь жить, как жила. Не бойся, к тебе в комнату его не поселю.

Но заметив, как Аня покраснела ещё сильнее и из её голубых глаз вот-вот брызнут слезы, она встревоженно спросила:

– Да что с тобой, Анюта? Отчего ты так покраснела-то? Что такое? Может быть, я тебя обидела чем-нибудь? Так скажи.

Но Анюта ничего не ответила, лишь быстро выскочила из комнаты и помчалась в детскую, где играли дети. А через несколько минут из детской донёсся заливистый хохот Бори, которого девушка подбрасывала высоко к потолку и приговаривала:

– Ну вот, ну вот, скоро своего папу увидишь! Эх ты, не понимаешь ничего, папа скоро приедет!

А мальчик действительно ничего ещё не понимал, его просто радовали эти сильные, ласковые руки, которые умели так высоко подбрасывать его маленькое тельце и так бережно ловить его. И он заливисто хохотал, в то время как маленькая Женя, уцепившись за юбку тёти Ани, канючила:

– И меня, и меня!

У неё, правда, пока ещё это получалось так:

– И-м-я-я, и-м-я-я!

Мария Александровна задумчиво смотрела в открытое окно, вдыхая аромат жасмина, который распространял огромный куст, росший у самой стены дома. Она улыбнулась и тихо сказала:

– А может, так будет и лучше? Господи, Господи, тебе лучше знать, помоги им всем, пусть они найдут своё счастье, кто и как сможет!

* * *

Когда осенью 1908 года Нина Болеславовна Алёшкина вернулась в Петербург и приступила к работе в клинике профессора Фёдорова в качестве хирурга-ординатора, вначале она была так загружена своими новыми обязанностями, что времени оставалось только на сон. Но вскоре она освоилась, у неё появилось свободное время. Материальное положение тоже стало лучше. Как ни мало было жалованье ординатора, его всё-таки хватало не только на еду, квартиру и приличную одежду, но оставалось кое-что и на развлечения. Тем более, что бабуся ей категорически запретила присылать деньги на содержание Бори.

Теперь Нина получила возможность посещать театры, бывать на вечерах с танцами, устраиваемых разными клубами и высшими учебными заведениями. Кроме того, Нина ещё с детства очень любила кататься на коньках и довольно часто посещала катки. На одном из них она и встретила своего нового мужа.

Это был высокий, стройный молодой человек, с карими глазами и красивыми тёмно-каштановыми волосами. Он был, конечно, гораздо красивее её Якова.

Познакомившись с Ниной, Николай Геннадиевич Мирнов, так звали его, проводил её до дома. При расставании договорились о новой встрече на катке.

Постепенно Нина узнала, что Мирнов родом из Костромы, значит, почти земляк; а он, узнав, что она дочка Болеслава Павловича Пигуты, известного в Костромской губернии врача, заявил, что уверен – она станет таким же отличным врачом.

Встречи их становились всё чаще и продолжительнее. После катка или после концерта, зайдя в какой-нибудь недорогой ресторан, за скромным ужином они продолжали рассказывать каждый про себя. Вряд ли бы они смогли объяснить, чем была вызвана эта потребность, это стремление всё рассказать о себе. Возможно, их зарождавшаяся склонность друг к другу, а может быть, и просто молодость, всегда стремящаяся открыться вся. Ведь им обоим было всего по двадцать пять лет.

Как бы то там ни было, а через месяц они знали друг о друге всё. Николай Геннадиевич узнал, что Нина замужем, что у неё есть ребёнок – сын Боря, который живёт у мамы в г. Темникове, что её муж находится на действительной службе в армии в городе Вильно, и что он окончит срок службы к началу 1910 года.

Рассказывая про мужа, Нина почему-то про свои чувства к нему ничего не сказала. В свою очередь, она узнала, что Николай холост, что его отец (акцизный чиновник) умер два года тому назад, что первый год после его смерти им пришлось очень трудно, так как мать из-за каких-то формальностей долго не могла получить причитающейся за отца пенсии. Теперь же Анна Петровна Мирнова, так звали его мать, сама служит сидельцем (устар. Лавочник, торгующий в лавке по доверенности купца – прим. ред.) в винной лавке – как их тогда называли, казёнке (устар. Казённая винная лавка – прим. ред.) или монопольке (простореч. устар. Казённая винная лавка – прим. ред.). Теперь она получает и жалование, и пенсию, и в состоянии содержать сыновей: его и брата Юрия – гимназиста шестого класса.

Сам Николай окончил в 1906 году гимназию и в этом же году, приехав в Петербург, поступил на курсы инструкторов-пчеловодов, подготавливаемых для уездных земств, которые должен был закончить в 1909 году. Первое время жить ему в Петербурге было очень трудно, это совпало со смертью отца, и чтобы заработать на пропитание, пришлось по ночам работать официантом в одном из петербургских клубов. Но теперь он нигде не работает, а только учится: мать высылает достаточно.

Они подружились. Она давно уже звала его Колей, как и он её Ниной. А через несколько месяцев молодые люди поняли, что они друг друга любят. С Колей это случилось в первый раз. Нина же, как впоследствии говорила матери, только теперь поняла, что она никогда и не любила Алёшкина, что её брак был ошибкой и что углублять эту ошибку преступно.

Поняв, что они любят, Николай и Нина объяснились и стали жить вместе. Следствием этого и явилось письмо Нины к матери, с содержанием которого мы отчасти знакомы. Написав потом и Якову, а вскоре получив ответ и от него, где он выражал согласие на развод, оставляя, однако, за собой все права на сына, Нина Болеславовна решила, что раз согласие есть, и выражено оно письменно, то этого вполне достаточно, а вопрос о Боре решится сам собой:

– Не будет же он отнимать у меня сына силой.

Наконец Мирнов окончил курсы и получил назначение на должность помощника инструктора по пчеловодству при уездной управе г. Плёса. Узнав место его назначения, Нина списалась с Плёсской городской управой и получила согласие на предоставление ей должности врача-хирурга в плёсской городской больнице. Посоветовавшись со своим шефом – профессором Фёдоровым, получив его благословение на самостоятельную работу, Нина Болеславовна ответила на полученное из Плёса предложение согласием.

В сентябре молодые выехали из Петербурга. По дороге в Плёс Мирнов и Алешкина заехали в Кострому, где Нина познакомилась с матерью Коли. Хотя должность сидельца винной лавки немного и шокировала её, сама Анна Петровна ей понравилась.

Дело в том, что этот род деятельности не то чтобы считался зазорным среди интеллигенции и дворянства, но каким-то не совсем порядочным, что ли. Ведь у многих из сидельцев сохранилось и в обычаях, и в повадках многое от прежнего целовальника (устар. Продавец вина в питейном заведении, кабаке – прим. ред.) в царском кружале (устар. Кабак, питейный дом – прим. ред.), или от корчмаря (устар. Содержатель, хозяин корчмы – прим. ред.) из придорожного шинка, где спаивали честной народ до нательного креста. И хотя время настало другое, но и сейчас попадались сидельцы, обиравшие некоторых питухов догола. Конечно, не все они оказывались такими, не была такой и Анна Петровна Мирнова, но ведь о службе часто судят не по человеку, а по тому, какова служба.

Анна Петровна отнеслась к невестке очень хорошо и, по-видимому, радовалась выбору сына. Она, конечно, тоже слышала о докторе Пигуте и гордилась тем, что через его дочь и своего сына породнилась с ним. Да и сама Нина, очевидно, произвела на неё хорошее впечатление и расположила её к себе. Юра пришёл от Нины в восторг, особенно его восхищало то, что жена брата – врач, и не просто врач, а хирург. Для этого, по его мнению, нужно обладать большой храбростью и силой воли. Мать Николая угнетало, а сперва даже прямо испугало то, что Нина замужем и ещё не разведена, то есть, по существу, является чужой женой. До приезда сына и невестки в Кострому она этого не знала.

Гораздо более осведомлённая в законах, чем беспечные молодые люди, она предвидела, что с разводом предстоит ещё много хлопот и неприятностей, и это её тревожило. Сын и Нина Болеславовна сумели её убедить, что всё будет хорошо. Так думали они и сами.

Пришлось рассказать Анне Петровне и о том, что у Нины от первого брака есть сын и что вскоре они его возьмут к себе. Это известие, сообщённое ими перед самым выездом из Костромы, Мирнова встретила с ещё большим неудовольствием. Она возмутилась легкомыслием Нины, поторопившейся с новым замужеством в то время, как ей нужно было бы заботиться о своём сыне. Да и к этому ни в чём не повинному ребёнку у неё появилась неприязнь.

В Плёсе, куда молодые приехали в конце октября 1909 года, они представились супругами, каковыми себя и считали. На самом же деле они мужем и женой формально считаться не могли: согласие на развод, полученное в частном письме от Алёшкина, никакой юридической силы не имело, поэтому оформить развод было невозможно, а следовательно, нельзя и совершить новый законный брак путём венчания в церкви. Ни Нина, ни Николай этому обстоятельству большого значения не придавали, хотя, как потом выяснилось, допускали серьёзную ошибку.

Нина Алёшкина и Николай Мирнов сняли довольно удобную квартиру на втором этаже купеческого дома, расположенного на высоком берегу Волги, почти у самого обрыва. Недалеко от дома был городской сад, а за ним казармы, в которых был расквартирован какой-то пехотный полк. Сам дом выходил фасадом на улицу, называвшуюся Бульварной. За небольшим двором располагался фруктовый сад.

В конце улицы находилась больница, где должна была работать Нина Болеславовна, а уездная земская управа – место службы Мирнова находилось внизу, довольно далеко от квартиры. Это, однако, не смущало Николая – большая часть его рабочего времени должна была протекать в разъездах – путешествиях по уезду, в осмотрах пасек и инструктаже работающих на них пчеловодов. Пасеки в то время имелись в монастырях и усадьбах крупных помещиков, у крестьян пчёлы были редкостью. Между тем, русский мёд составлял одну из выгодных статей экспорта. В задачи земских инструкторов пчеловодства входило, между прочим, и привлечение к этой отрасли занятий возможно большего числа из зажиточных крестьян.

Первая зима в Плёсе была полна самых разнообразных хлопот по освоению новой работы как у Николая Геннадиевича, так и у Нины Болеславовны. Он часто разъезжал по уезду, так как, хотя и числился помощником инструктора, по существу работал за инструктора. Служивший в земстве на этой должности старик никаких специальных знаний не имел и держался на своём месте лишь благодаря родственным связям.

Нина проводила в больнице дни и ночи. Ведь одно дело служить в клинике, где всё было готовое: имелось хорошее оборудование, где ей по существу приходилось только выполнять указания шефа, а если и решать что-либо самой, то знать, что за её спиной стоит опытный человек, который всегда и поправит, и выручит в трудный момент. Совсем другое дело здесь. В городской больнице уже несколько лет не было хирурга, хирургическая работа была заброшена, отделение запущенно. Ранее служившие опытные фельдшеры и сёстры милосердия перешли на службу в другие больницы или отделения. Всё надо начинать сначала, а опыт ещё так мал. Но он всё-таки был, и Нина постоянно с благодарностью вспоминала своего учителя, так настойчиво приучавшего её к работе с самых низов.