Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

По существу, открывая отделение заново, Нина Болеславовна была вынуждена большую часть времени уделять обучению среднего и младшего персонала, да, кроме того, приходилось ещё многое и самой осваивать.

В этих условиях время летело с такой быстротой, заботы об устройстве своей личной жизни отодвигались так далеко, что Нина Болеславовна не успела заметить, как прошла зима, весна и наступило лето, а она всё ещё не могла выбрать время, чтобы съездить за сыном.

Однако, надо признаться, что зная, как хорошо живётся Боре у бабуси и как много дополнительных хлопот вызовет его пребывание здесь, она не очень-то и торопилась забирать его у матери. По полученным письмам она видела, что и Мария Александрова не очень хочет расставаться с внуком. Довольно давно она уже писала в Темников и просила мать подержать Борю у себя до тех пор, пока они с Колей не устроятся на новом месте. Теперь, летом 1910 года, она всё ещё не могла приехать за сыном, о чём и сообщила матери в очередном письме. Одновременно она вновь настаивала, чтобы Борю ни в коем случае не отдавали отцу, если последний решит его забрать.

Просила она также, если Мария Александровна будет иметь какую-либо связь с Алёшкиным, потребовать у него официального, оплаченного гербовым сбором и заверенного нотариусом заявления в Духовную консисторию о разводе. Просила передать ему, что вину (а в то время без обвинения в неверности кого-либо из супругов получить развод практически вообще было невозможно) она, разумеется, целиком берёт на себя так же, как и расходы по ведению дела.

Глава третья

Яков Алёшкин приехал в Темников в июне 1910 года. Остановившись на единственном в городе постоялом дворе с номерами, он немедленно направился к Марии Александровне Пигуте. Та встретила его как родного, она обняла его, расцеловала, усадила на диван в столовой и сейчас же привела к нему сына. Через несколько минут Боря, которому недавно исполнилось два года и десять месяцев, сидел уже на коленях отца и с большим интересом рассматривал его блестящие пуговицы, ремни, пряжки, погоны.

Алёшкин ехал к новому месту службы, ещё не сняв военной формы, отчасти для того, чтобы в ней покрасоваться, а больше потому, что у него просто не было приличного штатского костюма.

Боря вообще очень доверчиво и охотно общался со всеми людьми, даже малознакомыми, и всё-таки то, как он пошёл на руки к отцу с первых же минут знакомства и стал чувствовать его совсем-совсем своим, беспрестанно называя его папой, очень удивило Марию Александровну. Правда, и Яков Матвеевич отнёсся к сыну с такой ласковостью и сердечностью, что бабуся поняла: добровольно мальчика он Нине не отдаст. Оставив отца и сына вдвоём, бабуся вышла, чтобы распорядиться насчёт обеда и приказать перенести вещи зятя в приготовленную для него комнату.

Тем временем пришла Аня. Зайдя в столовую и увидев Борю на коленях у Якова Матвеевича, она смутилась и хотела незаметно уйти, но не так-то просто было скрыться от глазёнок мальчишки. Он соскользнул с колен отца, который ему в это время что-то рассказывал, и с криком:

– Мама, мама, папа приехал! – помчался к Ане.

Яков Матвеевич сидел спиной к двери и не видел вошедшую, а, услышав крик сына, подумал, что это Нина. Он не решался обернуться, потому что совсем не был приготовлен к такой встрече, да и не желал её. На своих отношениях с Ниной Болеславовной он поставил крест. Но в это время Аня, взяв Борю на руки, произнесла:

– Здравствуйте, Яков Матвеевич. Вы уж извините, что я Боре позволяю себя так называть. Привык. Никак не отучим… И я, и бабуся стараемся, да ничего поделать не можем. Вот Женюра мамой меня никогда не называет, а этот… – и она замолчала, не зная, как продолжать.

Яков вскочил, обернулся к девушке и подошёл к ней. Пожал протянутую руку и ответил:

– Если бы у него была такая мать!..

В этот момент в комнату вошла бабуся. Заметив смущённые лица молодых людей и слегка удивившись их смущению, она обратилась к Алёшкину с вопросом:

– А где же твои вещи, Яша?

Тот ещё более смутился и пробормотал, что оставил их на постоялом дворе, где остановился. Мария Александровна возмутилась:

– Милый мой, ты что же думаешь, если я к себе гостей приглашаю, так я их на постоялом дворе держу? Немедленно ступай за вещами, да возвращайся поскорее. Комнату тебе приготовили. Не будешь же ты настолько невежливым, что не воспользуешься Аниными трудами. Она так старательно для тебя комнату убирала, что, не поселившись в ней, ты нанесёшь обиду не только мне, но и ей. Иди быстрее, не опаздывай к обеду, мы ждать будем, – кричала старушка ему вслед.

Аня же, как только зашёл разговор об уборке комнаты, подхватила Борю на руки и скрылась в детской.

Спустя полчаса Яков явился со своим солдатским сундучком, а через два дня к нему в доме так привыкли, что можно было подумать, он жил тут всегда. Мария Александровна проникалась к Якову Матвеевичу всё большим и большим уважением. Ведь более недели он живёт в доме, в семье, один из членов которой так жестоко его обидел, а ни разу не завёл разговор о Нине, не высказал никаких упрёков ни в её адрес, ни в адрес её матери. Он держался спокойно, непринуждённо, был всегда ласков с Борей, вежлив и предупредителен с бабусей, дружески мягок с Аней. Просто приходилось удивляться выдержке, такту и самообладанию этого простого человека.

С приездом Якова Алёшкина в доме Пигуты стали чаще бывать Стасевичи, стало шумнее и веселее. Гости приводили своего сына, и в детской поднималась невероятная возня.

Вечерами, после того как бабуся, ссылаясь на усталость и необходимость лечь спать пораньше, оставляла Якова и Аню вдвоём, между ними завязывались длительные и оживлённые беседы. Начинался обычно разговор с Бори, с какой-нибудь его шалости или выходки. Он был очень подвижным и развитым для своего возраста, а потому и очень забавным. Он уж почти всё говорил, не выговаривая только букву «р».

Затем как-то незаметно их беседа принимала другое направление. Они начинали говорить о своей работе. Аня была увлечённым педагогом и могла часами рассказывать про своих гимназисток. А Яков, наконец-то вырвавшийся из солдатской казармы, с не меньшим увлечением рассказывал о своих машинах, о том, как он будет организовывать в том далеком месте, куда едет, свою, такую важную для сельского населения, работу.

И хотя темы их рассказов были как будто бы очень далеки, они слушали друг друга с живейшим интересом. Видимо, справедливо утверждение, что важен не предмет разговора, а то, каков собеседник.

А собеседник пришёлся по сердцу, по крайней мере, одной из сторон. Ане и раньше ещё по письмам нравился этот человек, а теперь, после того как она узнала его ближе, после того как она увидела его неподдельную любовь к сыну, после того как он в её глазах превратился в несчастного, незаслуженно оскорблённого и обиженного, вероломно покинутого мужа, она не только сочувствовала ему, не только жалела его, но и полюбила с пылом, свойственным её молодости. Она готова была пойти за ним, куда бы он её ни позвал, и её взгляды, тон её речи – всё об этом говорило.

Но Яков Матвеевич её не звал. Хотя он был старше Ани всего на два года, и ему в ту пору было всего 24 года, он был уже достаточно серьёзным и благоразумным человеком и, по-видимому, не мог совершить какого-либо опрометчивого поступка.

Мария Александровна заметила состояние Ани, но, вполне полагаясь на благоразумие Алёшкина, оставляла молодых людей одних. В душе же, зная очень хорошо Аню и достаточно узнав Якова, она считала, что эти молодые люди вполне подходят друг другу, и что, может быть, Яков, так несправедливо обиженный её дочерью, найдёт новое счастье, и опять в её доме. Она этому была бы только рада.

Но вот пришло письмо от Нины. Мария Александровна, прочитав его, сочла возможным и даже нужным показать зятю, а после того, как тот с видимой неохотой прочёл его, прямо спросить, как он намерен поступить.

Яков ответил, что, как ей известно, он едет в город Верхнеудинск, куда назначен на должность механика при складе сельхозорудий Главного переселенческого управления Министерства земледелия. Он ещё не знает, как устроится на новом месте, а потому присоединяется к просьбе Нины Болеславовны в отношении Бори и со своей стороны тоже просит бабусю подержать сына хотя бы ещё полгода у себя. Само собой разумеется, что на его содержание он оставит сейчас и будет высылать ежемесячно необходимые деньги.

Предупреждал он также и о том, что своё согласие о разводе по соответствующей форме он напишет только после того, как получит формальное же согласие на то, чтобы сын жил с ним. Обо всём сказанном он просил Марию Александровну сообщить дочери, сам ей писать не хотел. То ли бабуся сделала это умышленно, то ли так уж случайно вышло, но Аня Шалина стала невольной свидетельницей этого разговора.

Через несколько дней Яков Матвеевич Алёшкин уехал в Верхнеудинск. В представлении Марии Александровны и Ани это была такая даль, что и вообразить себе невозможно.

– Даже удивительно, что и там ещё живут русские люди, ведь это уже за Байкалом, почти в самом Китае. Туда поездом – и то две недели ехать надо. И зачем надо было забираться в такую даль? Точно ближе службы найти было нельзя, – сетовала бабуся. – А ну как он и Борю туда увезёт? Я его тогда больше и не увижу никогда. Нина пишет «не давать». Легко сказать, ведь он отец, потребует – и всё тут.

Бедная старушка волновалась всё больше и больше, и потому просьба Якова об оставлении Бори у неё её очень обрадовала. Она отказалась от всяких денег, но Алёшкин настоял на своём. Он согласился не оставлять сейчас, так как не знал, сколько ему потребуется на дорогу и на первое время по приезде на новое место, но заявил, что как только приедет в Верхнеудинск и определит своё положение, то сейчас же вышлет.

Очень трудно было расставаться с Яковом Анне Николаевне Шалиной, тем более, как она думала, навсегда. Немного её утешили только слова, сказанные им при прощании. Он просил её помогать бабусе в заботах о Боре, просил также, чтобы она как можно чаще писала ему о сыне и хоть чуть-чуть думала о далёком сибиряке и коротенько сообщала бы что-либо и о себе. Всё это сказано было так тихо, что слышала эти просьбы только одна Аня.

У мальчика отъезд отца особого огорчения не вызвал. Он был ещё слишком мал, чтобы понять тяжесть разлуки с любимым человеком. Да и успел ли он полюбить отца, оставалось вопросом. Ведь он видел его впервые в жизни, пробыл с ним всего две недели и, конечно, не успел привыкнуть к нему. Называл он его папой, потому что ему так сказали. Ему нравилось быть с ним, как всякому мальчику, вынужденному находиться в постоянном окружении одних женщин, нравится быть с мужчиной. Но приходу бабуси или мамы Ани он радовался больше, чем приходу отца.

Единственное, чем запомнилось ему пребывание отца – это подарок, полученный им чуть ли не на второй день по его приезде: это был красивый жестяной, раскрашенный красной и синей краской барабан.

Боря знал, что его мама Нина живёт далеко и скоро приедет за ним, и в разговоре он иногда её вспоминал, называя «мама Нина», но в то же время продолжал упорно называть мамой и Аню Шалину.

Говорил Боря много и понимал все слова, но свои переделывал так, что понять его перевёртыши можно было, только привыкнув к ним. Зато некоторые из них так прижились, что потом употреблялись и взрослыми. Например, имя и отчество Стасевича, которого звали Иосиф Альфонсович, малыш переделал в «Сифафоныч», и последнего так домашние часто и называли, конечно, за глаза. Варвара Степановна Травина превратилась в «Валпановну», и это прозвище тоже часто повторялось, а сына Стасевичей, которого домашние звали Юрчик, Боря переделал в «Люльтика», и этот «Люльтик» остался за Юрой чуть ли не до двадцати лет.

Итак, Яков Алёшкин уехал, а Боря снова остался у своей бабуси, под её неусыпным наблюдением, окружённый её заботами и ласками, которые она равномерно распределяла между ним и Женей. Но мальчик был в более выгодном положении: Аня Шалина всё своё свободное время отдавала только ему.

Так прошёл ещё год. Аня регулярно писала Якову о жизни сына и о своей. В её письмах помимо рассказов о всяких мелких обыденных и не совсем обычных событиях невольно проглядывала и грусть, и желание увидеться с любимым человеком, с её милым Яшей, как она мысленно его называла.

Яков Матвеевич, видимо, чувствовал то, что не было прямо сказано в письмах девушки, и в его ответах стало появляться больше тепла. Он писал, что место у него оказалось очень выгодным, работа интересной и доходной. Чуть ли не на всё Забайкалье он единственный механик, умеющий разобраться во всех заграничных сельскохозяйственных машинах, и что поэтому работы очень много. Сообщал он и о том, что снял и обставил довольно хорошую квартиру и мог бы хоть сейчас забрать сына, но из-за загруженности работой (а была осень – пора уборки урожая, и сельхозмашины, работая с перегрузкой, требовали частого ремонта и наблюдения) он сейчас приехать не может. Надеется получить отпуск зимой и тогда заберёт Борю.

Город Верхнеудинск, как явствовало из его описаний, был значительно больше Темникова и, хотя находился далеко от центра России, располагался на линии железной дороги, а потому был и современнее.

«Жить здесь очень хорошо, – писал он, – всё очень дешево, много прекрасной байкальской рыбы, обладающей отличным вкусом».

Письма свои Яков Матвеевич обычно адресовал Марии Александровне Пигуте, но в каждом из них была вложена отдельная записка для Ани, иногда по размерам превосходившая и всё письмо.

Наконец, он стал писать им отдельно, и хотя большинство писем бабуся и Аня читали вместе, но, наверное, кое-что девушка своей воспитательнице не показывала. Мария Александровна не обижалась на это, если и замечала.

В начале 1911 года Алёшкин известил, что, кажется, наконец-то ему дадут отпуск, он сможет весною приехать за Борей. Получив это письмо, бабуся расстроилась: «Когда Яша приедет за сыном, я, безусловно, должна буду ему отдать, тем более, что Нина пока так ещё и не собралась за ним приехать. Что же делать? И внука жалко!»

И она решила об известии, полученном от Якова, сообщить дочери.

* * *

В марте 1911 года Нина получила письмо матери с извещением, что её законный муж собирается забрать своего сына и что мать воспрепятствовать этому не сможет, да и не имеет права. Сообщение это испугало Нину, во-первых, потому, что она принципиально не хотела отдавать сына, а во-вторых, она полагала, что, держа сына при себе, она будет иметь больше шансов на получение формального развода. Можно с большой долей уверенности сказать, что её чувства к сыну в этом деле занимали далеко не главное место.

Так или иначе, она решила опередить Алёшкина и в апреле 1911 года явилась в Темников. Она рассудила так: «Если Яков возьмёт ребёнка, то я уже ничего не смогу сделать, а если раньше увезу мальчика я, то тут уж он ничего не сделает. Отбирать его у меня судом он не решится – слишком благороден». Нина оказалась права: когда требования Якова Алёшкина на передачу ему сына так и не были исполнены, в суд он не обратился.