Сказ столетнего степняка

– Жаль! И очень больно! Во имя чего? За чуждые нам империи? Во имя двух психопатов, страдающих манией величия и стремящихся к мировому господству?

– Ты раньше ненавидел Маркса и Энгельса, а теперь как-то быстро полюбил Гитлера и Геббельса!? – съязвил я. Рифма так понравилась Салиму, что он улыбнулся.

– Я и этих не люблю! – шепотом стал оправдываться Салим. – Но пойми одно: немцы ни в чем не виноваты перед нашим народом! Не их власть уничтожила наших людей голодом! Не они репрессировали нас и вырезали весь цвет нашей нации! Практически вырезала всех выдающихся казахов и обезглавила наш народ русская власть, за которую вы воюете и готовы отдать свои жизни! Глупо по-человечески! Политическая слепота, наивность и боязнь наказания заставила вас взять в руки оружие и бросится грудью на немецкие пули с криком: «За Сталина! За Родину!» Как можно жертвовать своей жизнью за этого кровавого тирана? Как может быть нашей родиной такая кровожадная страна большевиков, беспощадно уничтожившая добрую половину нашего народа! Да и многих других народов тоже! Скажи, объясни, какой смысл в вашей, в лично твоей, войне? За кого, за что вы идете на верную смерть?

– Защищая Советский Союз, мы защищаем свою землю, свой дом! Ладно, оставим этот спор! – примирительно сказал я. – Лучше расскажи о себе. Где ты пропал все эти годы?

Салим успокоился, и посмотрев по сторонам, вкратце рассказал о своей жизни.

– После поражения Алашорды я скрывался от преследования красных в южных краях степи. Затем мы восстали против насилия советской власти. Но из центра были направлены карательные отряды, хорошо вооруженные, закаленные в боях с белогвардейцами. Мы бились несколько раз в чистом поле, и в открытом бою они разбили наши слабовооруженные, неопытные повстанческие группы. Особый урон нанесли нашей коннице тачанки – они летели и вращались как смерч, изрыгая град смертоносного свинца. Много наших крепких удальцов пали жертвами этого обстрела, не успев даже вступить в бой. Что поделаешь, мы были разбиты окончательно, и остатки наших отрядов рассыпались по всей степи. Единственное утешение – степные меткачи умудрились из старинных ружей и луков поразить несколько врагов, а я лично из трофейного бесатара – пятизарядной винтовки – убил троих красноармейцев и командира! И подался в дальние края, сменил имя, фамилию, и скрылся в туркменских Каракумах – черных песках, вместе с адайцами. Но наше сопротивление не было бессмысленным, ибо после множества таких восстаний местные власти все-таки изменили свою тактику и стали чуть сговорчивее, осторожнее в обращении с казахами.

– А как ты попал сюда?

– Добровольцем, как и ты! – съязвил Салим. – Вместе с туркменами. Под другим именем!

– Ты хоть женился? У тебя есть семья?

– Да! Двое детей – сын и дочь растут в Каракумах – черных песках.

Начали говорить о родном доме, о близких нам людях, и тут раздались выстрелы. Неподалеку началась перестрелка.

Мы крепко обнялись и простились.

Салим махнул рукой на прощание и скрылся за деревьями. Я тоже, пригнувшись, побежал назад. Иван встретил угрюмо.

– Кто это? – спросил он тихо.

– Да бывший товарищ, земляк! – солгал я. – Попал в такие переплеты, запутался совсем и вместе с генералом Власовым ушел к немцам.

– А почему ты их отпустил? Как-то предательством попахивает!

– Да ты что мелешь чепуху! – резко возразил я. – Мы ведь не совсем озверели, чтобы стрелять в бывших друзей!

– Как ты можешь назвать его другом?! Он – предатель, и точка! Надо было кокнуть!

– А что же не выстрелил? Он же был как на ладони!

– Да очень сильно хотел это сделать! Но понимал, что его хер фашист тоже держит тебя на мушке! Я не мог допустить, чтобы тебя убили!

– Ну, я так и понял! Думаю, и ты все понимаешь!

И вопросительно посмотрел на него, своего боевого друга. Так хотелось рассказать ему всю правду, но не мог. Время научило молчать.

Иван тяжело вздохнул и буркнул:

– Да ладно, хрен с ними!

Мы шли к своим. Но мысли были далеко. Я был глубоко потрясен неожиданной встречей с Салимом, и еще сильнее – тем, кем он стал! Вот так она, война, разбрасывает и перемалывает людей.

Я не мог осуждать его, не мог и понять. Лишь искренне желал, чтобы он остался живым. Мне хотелось встретиться с братьями после окончания войны в родном ауле, сесть возле пылающего очага в звездную ночь и беседовать душевно. Сердце разрывалось, я про себя молился.

…Несмотря на все испытания и трудности, наша армия начала побеждать и изгонять врага из нашей земли. Мы воевали в составе Украинского фронта, под командованием маршала Жукова. Прошли через русские города, освободили Украину и вошли в Европу.

Но всякому везению бывает конец.

Глубокой осенью, в ноябре сорок четвертого, ходили за «языком» в тыл фашистов. Нас было пятеро во главе с нашим неизменным предводителем Иваном. Темной ночью тихо перешли линию фронта, прошли в тыл вражеской обороны и, выбрав удобную позицию, устроили засаду, подкарауливая неосмотрительных солдат, отошедших от своих укреплений в сторону. Мы видели огни немецких блиндажей. Вдруг послышались шаги – в нашу сторону шли двое. Мы напряглись, и тут случилось непредвиденное. Наверное, густая трава щекотнула нос, и один из наших солдат чихнул, да так громко, что я невольно вздрогнул. Немцы повернулись и побежали к своим, крича на ходу: «Ахтунг! Руссо! Ахтунг!» Поднялся шум-гам, десятки ракет взмыли в небо, и началась стрельба. Палили в нашу сторону, и при свете ракет сразу были убиты два наших товарища. Мы втроем начали отступать.

И вдруг Иван, крикнув «ложись!», схватил меня и повалил на землю. Тут же прогремел взрыв. Через миг я пришел в себя, осмотрелся, не находя повреждений. Смотрю, Иван лежит рядом, прикрыв меня с боку, и тяжело дышит. Понял, что он ранен, и тихо толкнул его.

– Иван! Уходим!

– Нет! Оставьте меня и уходите! Прощайте и простите, если что не так! – проговорил, задыхаясь, Иван.

– Нет! Мы уйдем вместе! – решительно ответил я.

– Уходите! Это приказ! – процедил он сквозь зубы, сжимая гранату. Нам пришлось подчиниться последней воле нашего командира, и мы начали отходить.

Не успели далеко отойти, как прогремел взрыв. Мы догадались, что смертельно раненый Иван взорвал гранату, когда немцы бросились на него, чтобы схватить. Так героически погиб наш боевой товарищ. Это он, жертвуя собой, спас меня от смерти, вовремя заметив вражескую гранату и повалив на землю.

Но мы так и не ушли. Немецкая пуля догнала моего товарища, и он упал замертво. Я подумал, что пришел конец. Укрепившись за каким-то большим камнем, решительно ждал приближающихся врагов. Страха не было, только было жаль покидать белый свет вдали от родного края, не увидев, не простившись с родными, с матерью, с женой и детьми. На миг представил их, и так захотелось жить, вернуться домой. Перед глазами появилась моя Халима, которая заклинала, провожая на войну: «Вернись живым!»

Я так ненавидел войну, убийства, уничтожение человека человеком, что моя душа разрывалась и кричала всем жаждущим власти над землей, всем, кто стремится к этому через кровь и страдания, всем завоевателям-героям: «Это несправедливо! Война бессмысленна, на войне победителей не бывает! Остановитесь, о, люди!» Но меня никто не слышал и не услышит! От этого было еще больнее. Да, никому даже нет дела, что Асанбай Бектемиров, сын самого доброжелательного и мирного народа на планете, погибает вместе с русскими солдатами на чужой европейской земле, и останется навеки лежать под кустом. И никто не узнает, как и за что погиб. Это бесило больше всего, и я отчаянно отстреливался до последнего патрона.

В последний момент прошептал калима – молитву: «Ля иляха илла аллах!» и осталось только одно желание – отомстить за своих боевых друзей, особенно за Ивана и побольше забрать с собой свою жастык – подушку из вражеских тел на тот свет. Так предки-кочевники говорили с большим уважением о достойных воинах, которые погибали не зря, а уничтожали столько врагов, сколько смогли: «Он герой, унес с собой свою подушку!» Не знаю, скольких там я застрелил, но, кажется, попадал. Немцы вскоре окружили меня и стали кричать: «Руссо, руссо! Сдавайс, сдавайс! Хенде хох!»

Патроны кончались, оставались штык и граната, и не знаю, что было бы дальше, как вдруг почувствовал, как к затылку приставили дуло автомата и приказали на чистом русском языке:

– Бросай оружие! Руки вверх! Мой совет – сдавайся добровольно!

Враг был опытный, не дал возможности пошевельнуться, и, пригвоздив стволом к земле, заставил сдаться.

Я сначала не поверил своим ушам. Думал, мерещится. Слышалась русская и казахская речь! Потом понял все. Это были солдаты Русской освободительной армии и Туркестанского легиона. Они служили немцам и, по существу, спасли меня от верной смерти.

Немцы допросили меня быстро. Ну, какую военную тайну может знать простой окопный сержант? Линия фронта, расположение войск им и так известны. Ничего нового, полезного для фашистов нет. Немецкий офицер собирался расстрелять, но казах-туркестанец упросил его оставить меня в живых для дальнейшей службы в легионе. Немцы махнули рукой. Для них никакого значения не имело – одним больше, одним меньше на этом свете, и отправили в лагерь для военнопленных.

Вот как повернулась судьба! Получается, меня спасли предатели Родины, враги советской власти. Как быть теперь? Если встретятся эти ребята в чистом поле, долг советского солдата обязывает меня уничтожить их. А как выглядит человек, который убивает тех, кто спас его от смерти? Попробуйте развязать этот клубок истории, не оборвав ни одной нити!

Легионер, его звали Мажит, говорил мне, что организовал Туркестанский легион Мустафа Чокаев, известный политический деятель, алашордынец, эмигрировавший в годы сталинских репрессий в Париж. В легион набирали военнопленных казахов, узбеков, киргизов, туркмен, татар, башкиров, азербайджанцев и всех представителей мусульманских и тюркских народов. Он шепотом говорил, что основной целью Мустафы Чокая было не столько служение Третьему Рейху и война против советской власти, сколько спасение своих братьев по крови и религии от неминуемой смерти в фашистских застенках. И хоть он умер в начале войны при загадочных обстоятельствах, созданный им Туркестанский легион действительно спас многих наших собратьев. «Вот, благодаря ему, ты тоже живой, и это самое главное!» – хлопнул меня по плечу легионер. Я тихо поблагодарил его.

Каждый год, в День Победы, девятого мая, я читаю Коран, посвящая молитву душам погибших в Великой Отечественной войне. А еще каждый год, в день смерти Мустафы Чокая, читаю молитву, посвящая ее Мустафе и Мажиту.

Какая противоречивая штука жизнь! Не знаю, насколько прав или не прав, но я хотел остаться человеком в этом смерче событий.

Легионер Мажит, пока меня везли в лагерь для военнопленных, полушепотом рассказывал, что большинство пленных русских и казахов не хотят вступать в ряды РОА – Русской освободительной армии и Туркестанского легиона. Но жизнь в плену – очень тяжелое испытание, и, не выдержав нечеловеческих условий, часть из них соглашаются служить немцам. Есть и такие, которые за хорошее питание и сносные условия жизни навсегда оставались в их рядах. Но многие, как только попадают на передовую, при первой же возможности переходят к своим, невзирая ни на что. Иногда просто убегают группами или прорываются с боями. Поэтому немцы старались держать Туркестанский легион подальше от советского фронта. Вот и сейчас основные силы легиона находились совсем в другой стороне – во Франции.

Мажит говорил о многом, но со временем большая часть разговора забылась. Но самое главное запомнил – он говорил, что хотел просто спасти меня от неминуемой гибели, потому что все казахи – братья. И еще посоветовал быть покладистым, не высовываться и терпеть все невзгоды плена. «А еще лучше будет, если через некоторое время вступишь в ряды Туркестанского легиона!» – подытожил он.

– Там будешь не один! Братья-туркестанцы встретят тебя с раскрытыми объятиями. Будешь служить и жить как солдат вермахта, ну, может, чуть хуже, но все-таки несравнимо лучше, чем в лагере, на самом дне. Да и вообще, что вы потеряли в этой стране советов – колонизаторов!? Глупо воевать за них!