Боль. Сборник рассказов

«Эта дура добавила меня в ЧС!», – подумала Даша. Она со злости бросила телефон на тумбу. Услышала треск, вскочила и посмотрела свой шестой «IPhone». На экране появилась трещина, а защитного стекла она не одела. Даша пыталась включить гаджет, поводить по экрану. Но на дисплее змеились чёрные сгустки с жёлтыми спиралями. Точняк, сломала экран. И от этого она сильнее, разрыдалась.

«Жаль, что нет таблеток, чтобы заглушить боль», – и с этими мыслями Дарья Тверская заснула.

Красноярск пылал в холоде – парадоксальное утверждение.

Эрнест Тверской вырвал страницу календаря.

Наступило 23 сентября.

Жена готовила завтрак из яиц. Он сел за стол и развернул газету. «УЗНАЮТСЯ ВСЁ БОЛЕЕ НОВЫЕ ФАКТЫ ЗАГАДОЧНОГО ИНЦИДЕНТА У СВЕТОФОРА НА УЛИЦЕ 9-МАЯ. КРАСНОЯРЦЫ УЖЕ НАЗВАЛИ ЭТО МЕСТО ПРОКЛЯТЫМ» – гласил главный заголовок газеты. Эрнест затянулся носом и вкусил пряный запах жарящейся яичницы с какими-то специями.

– Как думаешь, что он скажет? – поинтересовалась жена.

– Не знаю. Он лишь сказал, что попробует с ней поговорить.

– Дай Бог, – она перекрестилась.

– Ты молилась вчера? – спросил Эрнест и отхлебнул кофе, читая статью о «проклятом светофоре».

– Естественно, дорогой.

Жена Эрнеста, Светлана по девичей фамилии Скавронская, называла себя набожным человеком. И можно сказать даже, богобоязливым. В одном из интервью красноярской газеты она рассказывала, что посетила церковь тысячный раз. Светлана рассказывала, как в день она посещает церковь по три раза. В воскресенье задерживается в священном месте по три часа, неустанно молясь медной статуе Иисуса Христа, прибитого к кресту. Священнослужители с изумлением наблюдают за ней. Перед сном она читает короткую молитву и с этими словами засыпает. В её тумбочке всегда находиться толстенная пыльная Библия. Признаться, она говорит цитатами из Библии.

Эрнест, будучи атеистом, смирился с набожностью жены.

Как-никак отец Светы служил священником в таёжных лесах, ведя затворническую жизнь с семьёй. И лишь в семнадцать она сбежала с одним парнем-дальнобойщиком, чего стыдилась многие годы. Они столкнулись на обочине старой дороги, в глубинке красноярского леса. У них закрутился роман, и молодая пара каждый день встречалась у той обочины. Дальнобойщик сказал, что через два дня ему уезжать, и Света решилась на побег.

На этом разговор их закончился, а темы для новых иссякли. Опорожнив кружку, Эрнест положил её в раковину, надел пальто и вышел на лестничную площадку. И даже не поцеловал в пухлую щёчку жены. Нашёл время Эрнест для того, чтобы целовать с женой, прощаться с ней, когда такое происходит с её дочкой. «Но в то же время ей необходима поддержка, особенно от меня» – размышлял Эрнест, запихивая поплотнее серое пальто и выходя из подъезда.

Оказавшись на улице, он почувствовал обдающий ему в лицо леденящий ветер. Угрюмая физиономия сморщилась от морозных порывов ветра и проступила в глубоких морщинах. Эрнест уткнул подбородок в грудь, шагая длинной поступью по улицам.

Город тонул в многоголосом потоке возгласов, гула машин и ветров. «Небось», —заметил Эрнест – «Даша сейчас слушает музыку в наушниках».

Он остановился близ торгового центра «Июнь», у моста. Для Эрнеста этот мост символизировал тоннельный переход из детской библиотеки во взрослую. В пятнадцать лет он начисто лишился детства, помахав ей рукой в отдалении тёмных енисейских вод. И махал он, стоя на мосту. Для него светлые времена кончились. В тот день, в пасмурное, дождливое утро, его лучший друг сбросился с этого моста. И махал рукой он ему вслед. Жизнь доконала Саню, друга Эрнеста. Он убил своего отца ледорубом, острый конец которого вонзился на семь сантиметров в затылок. Смерть показалась полицейским более чем символичным, так как отец изо льда вырубал скульптуры и был похож на Троцкого. Саня прикончил отца из-за того, что тот отказался дать ему денег. Зелёные купюры были нужны ему для бизнеса. Саня планировал бросить учёбу и создать предприятие, чтобы обеспечить семью. Мол, школа не научит его, как выбираться из нищеты. Отец не умер сразу, а оставался живым, крича, издавая кошмарные вопли, переворачиваясь с одного бока на другой. В это время Саня рылся в отцовских ящиках и тумбочках, перерыл весь дом, но денег не нашёл. От горечи он заплакал и выбежал из дома. Саня рассказал о произошедшем лучшему другу, Эрнесту. И когда он спросил его, можно ли совершить суицид, Эрнест кивнул.

Он так винил себя в смерти друга и мучался с его утратой. Единственным оправданием ему служило, что в то время он был ребёнком. И действительно, что бы сделал ребёнок? Он заметил кровавые полосы на руках Сани, маску боли и его нахохленную причёску, местами зияющую проплешинами, где он оторвал клочья волос. Никогда он не видел в таком ужасном состоянии Санька, и Эрнест сжалился и согласился помочь. Он помог сбросить его с моста.

В этом мосту его детство навсегда кончилось. И следователи, найдя окоченевший бледный труп, на ощупь напоминающий холодную резину, не нашли насильственных следов. И не заметили то, что Санёк утонул в пиджаке Эрнеста, который тот попросил из-за холода перед прыжком. «По крайней мере, если умирать, то с тёплой грудью», – говорил он, надевая пиджак. Но значение не имело: умер бы тот с холодом или без, ведь всё равно бы тот упал в морозную реку Енисей.

– …Эрнест, Эрнест!

Он вздрогнул и увидел Юрия Барабенко. Сколько он здесь стоял и ждал, пока Эрнест очухается?

– Что с вами? – спросил он.

– Да не, ничего. Вот мы и пришли в условленном месте. Что дальше?

– О, сейчас я вам покажу, что… Пошлите за мной.

Они забрели в грязный, обшарпанный переулок, где валялись какие-то подростки. – Здравствуй, Бонифасио. Бонифасио, что с тобой, Бонифасио? – произнёс Юрий, схватив за замусоленный рукав лежащего подростка. Тот шевельнулся и резким движением вырвался из тисков Юры. Его пронзительный крик прозвучал как стаккато в глухой уличной артерии Красноярска. Где-то зашипела кошка, где-то заплакал ребёнок.

Эрнест увидел лицо парня. Его мореная физиономия с болезненной гримасой съёжилось в сетке морщин. Глаза сузились в узкие щёлочки, а голова дёрнулась. На шее набухли густые вены. Подросток, измученный и страждущий от боли, провёл ногтями по толстому рукаву; и насколько те оказались цепкими, оставляя глубокие рваные полосы. Эрнест отошёл с мыслями, что боится увидеть своё лицо в отражении сузившихся зрачков парня. Юрий вцепился в рукав паренька. Остальные обитатели переулка очнулись, глядя на Юру и того парня.

– Убивают! – кричал он.

Парень вырвал рукав, и Эрнест увидел его предплечье, испещрённое уколами от острых шприцов. Но это не самое худшее. Самое худшее из увиденного – это гангрена, которая разъедала ткани и кожу парня. Она избороздила всё предплечье и превратила её в зелёные, тёмно-лиловые остатки кожи. Остров гноя, инфекций и разложения.

Эрнест не заметил, то ли Юра кричит, то ли он сам. Неважно, кто первым закричал. Потому что парень заглушил любые звуки собственным воплем. Он издал голосистый крик, разрывающий гортанные связки в кровавые клочья. Юрий не смеялся, не плакал, а только большим пальцем нащупал сердцевину распухшей пёстрой гангрены с кучей прожилок и сосудов. Наркоман снова закричал. Но это заставило вздрогнуть Эрнеста, а невероятная мягкость гангрены, и то с каким видом Юрий щупал её, будто подушку. Когда Юра Барабенко сильнее нажал ногтем в пульсирующую гангрену, то от неё разошёлся такой ихорозный, смрадный запах.

– Остановись, – сказал Эрнест. – Зачем ты мне это показываешь?!

– Я заметил, что ты не видишь серьёзных масштабов этой проблемы, – сказал Юрий, – поэтому показываю, что случиться с твоей дочкой.

– Но она же не колется!

– Скоро будет, если ты не остановишь её. Экстази – это психотроп, который растаптывает мозг и нервную систему до изнеможения. И её мозг будет точно таким же гнилым яблоком. Ясно выражаюсь?

– Что… что мне делать?

Эрнест вцепился в Юрия. Руки сжали его плечи до боли. Они не собирались отпускать его.

– Я в первую очередь – воспитывать. Попытки обрисовать мрачное будущее ей не помогут. А вот тебе, – Юрий оттолкнул Эрнеста и дал ему пощёчину пухлой ручкой. – Это ещё как поможет. Почему ты не уберёг её от этого?! Неужели ты такой паршивый отец?!

Эрнест стоял, нащупав красный след от пощёчины, застыв с открытым ртом. Спустя несколько секунд, он всё-таки произнёс:

– Я не знаю… я не знаю, почему так вышло. Я даже не понял, когда она начала это…

– Когда мне обращаются родители плохих детей, я спрашиваю их, как они не уберегли ребёнка. Потому что в этой проблеме виноват только родитель.

– Да… Я каюсь, каюсь, виноват в том, что не неправильно воспитывал её, а может, совсем не воспитывал… – Эрнест вертелся по переулку, наступая мокрыми подошвами по ладоням наркоманов. А те лишь стонали и переворачивались на бок.

– Вспоминай, когда она резко изменилась!

– С двенадцати она начала приобретать черты холерика. Она устраивала истерику.

– Продолжай.

– Потом с тринадцати она стала такой. Такой дурой! Вечно сидит у себя в комнате! Потом… потом, – он не находил слова, – я…

– Потом – что?

– Потом, – лицо Эрнеста преобразилось, – она пошла к подруге, чтобы переночевать у неё. На следующий день она получила вывих непонятно где. Она попала в травмпункт. И не пошла в школу.

– Наверно, и с этого-то началось, – сказал Юра.

– Наверно…

Он похлопал по спине Эрнеста и вывел его из переулка.