Боль. Сборник рассказов

Люди в крике изливают всю боль, ненависть, гнев – одним словом дерьмо, накопившиеся в них. Пускают его, и гной на душе пропадает, но остается вымораживающая пустота. И мы чувствуем одиночество, обездоленность, и так начинается второй круг скапливания дерьма, пока опять мы его не выпустим через крик.

«Ты больше не Джигаго. Это имя после всего того, что ты прошёл, больше не подходит тебе. Ты должен называться по-другому. А „скунс“ не способен выдержать таких испытаний. Поверь».

Меня расслабил ответ неизвестного, и я упал на колени, опустил голову и… вздохнул от облегчения. Засмеялся с радостными слезами и вскинул руки к мраморным небесам.

Пробуждение. Я открыл глаза, пошевельнулся. Тело затекло, и при движении меня вонзили тысячи жгучих иголок. Я застонал, зажмурил глаза. Высунулся из пещеры, встал во весь рост, разминая «заснувшее» тело.

На горизонте алел восход. Я удивился этой красоте, изумился ярко-багровому свету звезды. Но в то же время ужаснулся земли, на которой я стоял.

Куча сломанных деревьев, перекошенных и раздробленных веток. Лес превратился в полупустыню с руинами и обломками. На каждые десять метров валялись мёртвые деревья. Они либо лежали сгоревшими от молнии, либо переломанными.

Я с ужасом и опустошением шёл по лесным руинам, перешагивая через сломанные стволы деревьев. На земле зияли сотни дыр.

От зелени ничего не осталось. Земля стала бледно-каштановой без единого кустарника, травы. Там не будет ничего расти лет сто.

Торнадо опустошило реки, и на их месте находились рытвины и засушенные каналы. Рыбы лежали на берегу, раскиданные на земле с высунутыми языками. Некоторые бились об нагретую солнцем почву, открывая и закрывая О-образный рот. Жабры то и дело раскрывались, поглощая свежий воздух.

Огромному, могучему лесу, хранившему призраков, духов и зверей пришёл конец. Я видел лишь пустыню, бесплодные земли и руины. И я стоял на обломках, глядя на красивый кровавый горизонт. Великолепная природа, сочетающаяся с другой, более мрачной и ужасной её частью, где царствовали убытки от зверского катаклизма. Этакая тёмная сторона прекрасного и мирного, её противоположность. Страх, смерть, разруха. Катастрофа. И красота закатов, песни чирикающих птиц, прекрасные пейзажи. А на противоположной части холста зияет пустота, пропасть и бездна. А если заглянешь в неё, то увидишь нечто ужасное.

Да, если существует добро, значит, обязательно есть и зло. Они никак не мог жить без друг друга. Не будь зла, не будет добра. Не будь ужасного и пугающего, например катаклизмов и смертей, инфекций и хищников, не было бы красивых видов лесных массивов.

И я остался один среди хаоса – нечто среднее между добром и злом.

10

– ДЖИГАГО!

Я обернулся и увидел группу индейцев. Их лица, бледные и тусклые, оживились при виде меня, стоящего посреди разрухи. Они подскочили ко мне с распростёртыми объятиями. Странно, что в былые времена эти индейцы не спешили радоваться при моём появлении.

– Джигаго, господи… Ты единственный живой?! – спросил Кикэла, низкорослый коренастый мужик с глубокими морщинами на квадратном лице.

– После ужасного урагана мы прервали испытание. Весь лес, в котором всё дело происходило, не стало. Он превратился в пустыню! – говорил мне под нос Кэлетэка.

В их голосах слышалась радость. Кикэла ударил меня в бок, улыбнувшись и сказав, что я молодчина.

– Слушай, а ты точно единственный выживший? – спросили они.

– Не сомневайтесь. Я прикончил Нуто и уже следовал по лентам, и тут появился ураган.

– Боже мой, – всхлипнул Мэкья. – И как ты спасся?

– Скрылся в пещере под обрывом, – ответил я отсутствующим, блеклым голосом.

Они посмотрели на моё тело и ахнули.

– Что с твоим телом? – спросил Нээлниш.

Я посмотрел на руки, перепачканные в крови, пунцовые от ссадин и порезов. Взглянул на грудь и живот, где раскрылись прежние раны и появились новые. На ногах засохли корочки от ссадин и проколов. Я исхудал на килограмм десять и стал выглядеть как ходячий мертвец.

В моём выражении лица появилась брутальность, отчего группа индейцев смотрели на меня, будто на другого человека. Они и не ожидали, ха-ха, что увидят в конце испытания меня, сопливого сына вождя. Эти сплетники ставили на то, что я помру при первых же минутах испытания.

И я глядел на них осуждающих, могучим взглядом. Смотрел, и в голову приходила мысль, что они такого в своей жизни, что пришлось мне пережить, не испытывали. Минимум они поубивали сверстников и вышли победителями. Но чтобы упасть с водопада полуживым телом с распоротым животом и выжить, чтобы выбраться с реки, излечить и зашить раны, скрываться отшельником в лесу, а потом убить главного убийцу испытания – нет. И чтобы они ещё и ураган пережили бы – тоже нет.

Я смотрел на них глазами, полными боли, страдания. И они чувствовали эту энергию и силу в моём тревожном взгляде, отчего они сжались, а улыбки поблекли.

Мы молча шли до племени, ничего не спрашивая. Я мечтал поскорее вылечиться. Но я не мечтал о старой жизни, потому что она ускользнула от меня в хорошем смысле слова. Моя жизнь разделилась на «до» и «после». И я стал другим человеком. Мужчиной. Из нытика превратился в стойкого, сильного характером и духом человека, пережившего самые ужасные кошмары.

– Что с отцом? – спросил я, когда мы добрались до племени. Никто не выходил из домов, потому что на дворе стояло раннее утро. Люди только-только просыпались.

Группа индейцев, услышав мой вопрос, переглянулись перепуганными взглядами. Один даже вздрогнул и потёр лицо от наступившего пота.

– Ну… – протянул Нээлниш, пытаясь подать мне информацию мягче.

Я с тревогой посмотрел на них, остановившись.

– Понимаешь, Джигаго…

– Не называй меня… – начал я, но они продолжили:

– …твой отец…

– Да что с ним?! СКАЖИТЕ БЫСТРЕЕ!

– …он похоронил тебя.

Я раскрыл рот, и слова неприятным, желчным комом повисли в глотке. В том числе и крик. Сердечная боль зажглась и заколола в груди.

– Как он мог?

– Идем, – сказал Мэкья и потянул меня за руку.

Я не сопротивлялся. Глаза остекленели, я опустил голову.

Они привели меня к реке, которую дети окрестили «тьмой» из-за её характерного цвета. У берега стоял огромный серый булыжник, а на нём написали:

«Мой сын. Пусть духи леса не надругаются над твоим телом».

Я посмотрел на руки, ноги, живот, грудь – на зияющие раны, пульсирующие и вспыхивающие жаром. Я посмотрел на палец, где оторвался ноготь. Хах, отец-отец, знаешь ли, твой гребаный булыжник, похоронивший меня, не помог. Надо мной надругались, причём со смаком!

– Я жив… – сказал я. Губы шевелились сами по себе. – А значит…

Я ударил ногой по булыжнику, и тот упал, расплескав мутную воду реки.

– Да, так будет лучше, – услышал я собственный голос и повернулся к группе индейцев, со скорбью смотрящих на меня. – Чего вы грустите! Я жив, чёрт возьми!

Они заулыбались, но выражение их лица показалась мне натянутой и наигранной.

– Давайте, приведите меня к отцу.