Дом там, где твое сердце

У дворецкого был такой вид, словно он с трудом удерживается от философского пожатия плечами.

– Если вам будет угодно, мадам.

– Что мне будет угодно, что?! – закричала Элиза. – Мне угодно никогда не встречать это чудовище, вашего хозяина, мне угодно прожить жизнь по-другому и с другим!..

– Извините, мадам, – дворецкий смотрел поверх головы хозяйки, совсем не тронутый её истерикой.

– За что? – Элиза махнула рукой. – Вы ни в чём не виноваты. Я только не понимаю, Лоран, за что вы меня так ненавидите.

– Я, мадам? – Лоран удивлённо приподнял брови. – Мсье Лалие нанял меня не для того, чтобы любить или ненавидеть вас, а для того, чтобы быть к вашим услугам. И мне крайне неприятно ограничивать вашу свободу, мадам.

– А мою свободу, Лоран, не так легко ограничить, – Элиза в упор смотрела в глаза дворецкого. Ей показалось, что где-то там, в тёмной глубине, мелькнула искорка понимания.

– На этот случай, мадам, мне приданы самые широкие полномочия.

Лиз промолчала в ответ на это весьма дерзкое замечание. В мыслях она была уже далеко. В течение двух часов Лиз продолжала обдумывать свой план, а в половине третьего, когда слуги, по её сведениям, собирались в кухне для совместного принятия пищи, хозяйка дома уже бродила по саду, сужающимися кругами обходя маленькую дверь в стене. Обычно этот вход использовали слуги и поставщики продуктов. Мадам Лалие огляделась по сторонам, коснулась ручки двери и начала медленно поворачивать её, придерживая рукой висящий над дверью колокольчик. Щель к свободе становилась всё шире, шире, почти достаточной для того, чтобы Элиза могла пройти в неё…

– Прогулки на свежем воздухе вам противопоказаны, мадам. Не угодно ли вернуться в дом? – Лоран кротко улыбался ей из увитой плющом летней беседки.

Колокольчик выскользнул из онемевших пальцев Элизы и громко звякнул. Дворецкий уже стоял рядом, заботливо придерживая дверь.

– Позвольте помочь вам закрыть дверь, мадам, это для вас может быть утомительно.

Пойманная на месте преступления, Элиза только скрипнула зубами и покорно вернулась, конвоируемая дворецким, в дом. На следующий день она пыталась бежать дважды – переодевшись в платье Белль и предложив кучеру Жерару деньги. Гнусный Жерар с улыбкой взял подкуп и немедленно отнёс его Лорану. Ровно через двадцать четыре часа он был повышен в звании до личного стража мадам. Лоран Буассе, не считаясь с расходами – гнев господина обойдётся ему дороже, нанял троих охранников для мадам. На одного из этих громил и наткнулась Элиза утром девятнадцатого ноября, открыв дверь своей спальни.

– Bon matin, madame, – высокий мускулистый мужчина, сидя на стуле, спокойно смотрел на неё. – Меня зовут Дидье Шуан, я ваш новый сопровождающий.

Лиз с отвращением захлопнула дверь перед его носом.

К исходу декабря идея состязания в хитроумности с тремя охранниками, постоянно находящимися настороже, Элизе наскучила. Ей не удавалось придумать ничего, чтобы обмануть этих троих – Дидье, Жерара и Ахмета. Ахмет вообще не говорил по-французски, турецким языком Элиза не владела, да и запас арабских слов у неё сводился к минимуму. Хотя даже самый тупой тюремщик понял бы сочетание слов «не смотреть», «бежать» и «бакшиш» вместе с тугим мешочком, зажатым в руке хозяйки; но Ахмет не поддавался, умело притворяясь глухонемым или бормоча что-то по-турецки. Элиза подозревала, что этот темнокожий здоровяк был прислан лично Марисом присматривать за ней. Когда наступил 1834 год, и миновала половина января, она перестала надеяться на скорое возвращение мужа. К этому времени Элиза не выходила даже в сад больше двух месяцев.

Полгода назад Рената поступила во французскую школу при женском монастыре и поселилась там же в пансионе. Её привозили в дом на Вандом-Пляс один раз в неделю на два часа, которые она проводила с Элизой. Но передать просьбу о помощи с младшей сестрой Элиза не могла – ей просто некому было её передавать. Ни друзей, ни всего лишь знакомых в Париже у неё не было, Марис всегда строго следил за этим.

Мадам Лалие перепробовала двадцать шесть способов освободиться. Треть из них была связана с причинением вреда себе в надежде, что после попытки самоубийства или при симуляции смертельной болезни её перевезут в госпиталь, откуда сбежать намного проще. Однако Лоран Буассе, «имеющий неограниченные полномочия», каждый раз угадывал её игру, и постепенно Элизу всё более одолевала апатия. А зачем вообще что-то пытаться сделать, если ничего от этого не меняется? Чисто автоматически она попробовала ещё соблазнить Дидье, который, казалось, был к ней неравнодушен. Охранник с интересом отозвался на её заигрывание, но к следующему дежурству Лоран провёл с ним «воспитательную работу», и с тех пор Дидье шарахался даже от тени мадам Лалие. О Марисе по-прежнему было известно только то, что он находится в Алжире в компании своего отца.

С ноября минуло четыре месяца, и в Париж робко заглядывала весна. Вандом-Пляс была скучной и серой, парижане, ёжась от холода, не прогуливались, а пробегали по ней, свистел ветер. Потеряв всякую надежду когда-нибудь выйти из этого дома, Элиза приобрела взамен привычку целыми днями смотреть в окно, положив подбородок на подоконник. Белль всерьёз беспокоилась за её душевное здоровье. Элизу перестала интересовать даже сестра, и Рената приезжала всё реже.

Омар Лалие вернулся в Париж без всякого предупреждения, неожиданно, в день, когда тучи разошлись и выглянуло первое солнце. После обеда, к которому Лиз отнеслась без интереса – это стало её привычным состоянием в последнее время, внизу в доме захлопали двери, раздались оживлённые голоса. В спальню Элизы ворвалась молоденькая взволнованная служанка:

– Мадам, господин, ваш муж, приехал!

Элиза повернула в сторону девушки голову, заморгала, будто от яркого света. Муж? Когда-то это слово ассоциировалось у неё с кем-то знакомым. Муж… она попыталась припомнить черты этого человека, но безуспешно. И Лиз снова погрузилась в дремотное состояние.

В кабинете хозяина дома тем временем негромко беседовали двое мужчин.

– И как давно это продолжается?

– Около полутора месяцев, мсье Омар. Мадам совершенно перестала бороться. Она не отказывается от еды, но ест очень мало. Сильно сбавила в весе. Не интересуется успехами мадемуазель Рене.

Марис озабоченно хмурился, перебирая перья в подставке на столе. За четыре месяца, проведённых в жарком климате, его кожа значительно потемнела, а светлые волосы стали почти белоснежными. Резче обозначились черты лица, глаза немного запали. Марис тоже похудел.

– Плохо, очень плохо, – двумя пальцами он поднёс изящно сделанный кораблик к глазам. – Мне не хотелось возвращаться, по правде говоря. У нас с мадам перед отъездом возникли определённые сложности.

– Я понимаю, мсье, – Лоран деликатно отвёл глаза в сторону. Марис криво усмехнулся.

– Разумеется, понимаешь. Женщины – это всегда одни и те же проблемы. Ты любишь, она не любит, и так далее.

– Да, мсье, полностью с вами согласен.

От сочувствия дворецкого Марису легче не стало.

– Если бы я знал, что всё так повернётся, я не уехал бы так надолго. Впрочем, достаточно, Лоран. Я поднимусь к мадам.

Марис вошёл в спальню без стука, но Элиза не выразила возмущения. Жена вообще не отреагировала на вторжение в комнату, где находилась она сама. Элиза продолжала смотреть в окно, подпирая подбородок руками.

– Любовь моя, – неестественно ласковым голосом – ему самому не понравилось, как это прозвучало, позвал он. – Я вернулся.

Спина жены даже не дрогнула. За окном, видимо, происходило что-то интересующее её несравнимо больше.

Подойдя вплотную к сидящей женщине, Марис посмотрел через её плечо на абсолютно пустую, будто вымершую улицу.

– Элизабетта! – громко проговорил он возле левого уха женщины. Та вздрогнула, ненадолго выныривая из своего сна.

– А? Кто здесь?

– Элиза, – мягче, растягивая гласные, будто лаская этим именем свой рот, повторил Марис. Положив руки жене на плечи, он поднял блондинку со стула и повернул её к себе лицом. Модная в прошлом сезоне одежда висела на Элизе самым печальным образом.

– Дорогая, давай прокатимся в парк, в город…

– В город? – Элиза невероятно оживилась. – В город… – глаза её потухли, и в них вернулось выражение тоскливого смирения. – Но мне нельзя. Когда-то давно мне запретили выходить из дома.

– Этот запрет больше не действителен, дорогая, – Марис погладил Элизу, словно ребёнка, по голове. – Я не хотел, чтобы ты убежала, пока меня не было, и потерялась. Тебя могли обидеть.

Элиза сощурилась, что-то припоминая.

– Ты запер меня в этом доме, да? Ты! – Лиз завизжала, будто раненая ведьма, её глаза впервые за полтора месяца полыхнули живым огнём.

Марис отпрянул очень вовремя, иначе на его лицо обрушилась 6ы вся мощь женских когтей.

– Это ты! Ты! – бушевала Элиза. От недавней летаргии не осталось и воспоминания. Одним только словом «ты», произнося его то по-французски, то по-шведски, женщина ухитрялась выразить всю меру переполняющего её бешенства. – C'est tu! Du!

Она немного подумала, прежде чем перейти на арабский:

– Anta! – и добавила с сияющей улыбкой своё новое достижение – слово, выученное после отъезда Мариса. – Anta hауаvаn!

Муж ещё отступил подальше под таким натиском. Будучи натуральной блондинкой от природы, Лиз умудрялась сочетать в себе темперамент всех темноволосых и рыжих женщин мира.

– Согласен, я чудовище, – Марис примирительно поднял руки. – Самый кошмарный монстр, когда-либо появлявшийся на свет за всю историю человечества. Но зато – посмотри сама – ты живёшь. На щеках у тебя снова румянец, глаза светятся…