При свете зарниц (сборник)

– Куда к вам? – спросил Исхак.

– В двухгодичную юридическую школу, – отвечал однорукий, посмеиваясь и попыхивая «Казбеком». – На черта тебе этот «сельхоз»? Не надоело в колхозе маяться? А главное – секи: чем жить под законами, лучше их издавать! Так древние говорили.

Однорукий, с удовольствием затягиваясь дымом, поглядывал на Исхака.

– Давай познакомимся. Я Мунир-абый Тазюков. Всю жизнь меня благодарить будешь. У нас всё лучше, чем в других институтах. Стипендия выше, столовая, общежитие… Два года проучишься – и прокурор. Ты знаешь, как живут прокуроры в районах? Одних гусей едят! – Однорукий смачно присвистнул. – Ясно? Знаешь, сколь сладки гусиные лапки?…

Поняв, что однорукий смеётся над ним, Исхак покраснел и оглянулся на парней, иронически прислушивающихся к разговору.

– Спасибо, мне это не подходит, – сказал он и быстро отошёл от однорукого.

Его догнал парень, с которым они вместе учились.

– Эта лиса верно пашет. Кому сейчас нужен «сельхоз»? Ни одна девушка в Казани не пойдёт на танцы с парнем из «сельхоза», точно тебе говорю. Деды наши не учились в институтах, однако собирали урожаи дай бог… Не этому сейчас учиться надо, чтобы в люди выбиться.

– Что вы пристали ко мне с этим «сельхозом»! – оскорблённо огрызнулся Исхак и пошёл быстрей. – В люди! Нашлись «люди»!..

Парень отстал.

Деды не учились. Верно. Только с наукой, наверное, ещё больше хлеба собрать можно. А главное, он хочет быть агрономом, а без диплома теперь агрономом не больно будешь. Он должен хозяином вернуться к полям, заросшим чертополохом. А прокурор? Что ему до прокуроров и до бедных гусей, лапки которых те едят! Один раз он видел в райцентре старого прокурора в шинели с блестящими пуговицами. Невысокий, толстый, с добрым лицом, прокурор шёл из бани, ведя трёх мал мала меньше мальчишек. Вот и всё, что он знает о прокурорах… Не индюк же он, чтобы зариться на блестящие пуговицы!.. Да ладно, в конце концов, не из-за чего расстраиваться.

Рассуждая так и уговаривая себя, Исхак взобрался по лестнице на гору над пристанью, перевёл дух. Ладно, тут можно посидеть спокойно, раз билет уже есть, посмотреть на Каму. Место тихое, далеко вокруг видно…

Неподалёку от лестницы собрались пожилые татары с ручными тележками. Один из них подошёл.

– Куда отвезти джигита?

– В самую Казань! – буркнул Исхак, отходя в сторону.

Но ага не обиделся, кивнул добродушно и, вернувшись на прежнее место, снова сел на корточки.

Исхак тоже опустился на траву: ноги гудели. Едва сел, сразу разморило, потянуло ко сну. Исхак таращил глаза, глядя на Каму, на синие леса на той стороне. Вот со стороны Казани показался крохотный пароход, загудел хрипло и протяжно. Народ на пристани зашевелился, старики с тележками тоже поднялись, подошли ближе к лестнице. Пароход загудел ещё раз и, выпустив клуб чёрного дыма, пристал. Навели трапы, из недр парохода стал появляться народ, поползли по лестнице тяжело нагруженные мужчины, женщины с детьми, замелькали солдатские гимнастёрки.

– Солдаты возвращаются! – крикнули в толпе, сгрудившейся у лестницы.

Исхак, вскочив, тоже присоединился к глазеющим. Старики с тележками зашумели, начали весело приветствовать первых появившихся, звенящих орденами и медалями солдат.

– Хэй, живой человек хоть когда-нибудь да вернётся!

– С приездом вас, джигиты! С победой!

Возвращаются отцы, сыновья, женихи, мужья. Всё-таки хоть кто-нибудь да возвращается…

Искреннее оживление вокруг и скупые слёзы радости встречающих подействовали возбуждающе на Исхака. Он, тоже радуясь, с какой-то неясной надеждой глядел на поднимавшихся по бесконечно уходящей вниз лестнице солдат.

Да, живой человек когда-нибудь да вернётся. Живой человек…

Кто-то окликнул его:

– Исхак, ты?

Исхак, не узнавая, глядел на высокого старшину с небольшой бородкой и усами над полной верхней губой. За плечами у него был вещмешок, на груди два ордена и медаль.

– Не узнаёшь? Гляди лучше! – усмехнулся старшина.

– Хусаин?…

– Узнал всё же? Ждёшь кого-нибудь?

– Да нет, сам уезжаю…

Держась за руки, Хусаин и Исхак отошли в сторону. Помолчали, разглядывая друг друга. Оба, конечно, сильно изменились за эти годы. Столько воды утекло…

– Куда уезжаешь?

– В Казань, учиться. А ты совсем в деревню?

– Совсем… На чём ты приехал? Не захватят меня?

– На подводе, пойдём посмотрим…

Юноши пошли к элеватору, но подвод из Куктау уже не было. Хусаину ничего не оставалось, как дожидаться утра. Они снова вернулись на пристань, сели на траву на бугре.

– Это что за крест? – спросил Исхак.

– Польский орден.

– Большим ты человеком стал, Хусаин… – с некоторой завистью пробормотал Исхак.

– Где нет лейтенантов, там мы генералы! – Хусаин, сняв фуражку, платком вытер вспотевшую голову. – Надо бы заставить и челюсти поплясать. Ты не против?

– Я, как пионер, – всегда готов!

– Сало твёрдоносого употребляешь? – спросил Хусаин, доставая из вещмешка консервную банку и хлеб. – Который бегает: чух-чух-чух!

Исхак расхохотался:

– Поросёнок? Я бы употреблял, да редко достаётся!

Он тоже вынул из баула яйца, лепёшки, две головки лука и соль. Постелили газету, всё разложили на ней. Только собрались есть, их окружили оборванцы.

– Солдат, найдётся продажный шпик?

– Купим, хочешь за деньги, хочешь за спирт!

– Топайте отсюда! – цыкнул на них Хусаин. – Нахальные собаки… Всю дорогу так: только соберёшься поесть, они в рот глядят!

Нарезав хлеб, Хусаин намазал на него сала, облупил яйцо: