При свете зарниц (сборник)

В конце-то концов на чём эти большие города стоят? На земле… И самолёты с земли взлетают. И лётчик, не поев хлеба, вряд ли сможет держать штурвал. Вот так-то, дорогая Лейла!..

После бани Исхак блаженно потел, положив, как, бывало, отец, сухое полотенце на шею, чтобы пот не тёк по спине, выпил целый самовар чая. Сегодня – отдых, а утром его ждёт работа. Дел хватает: он один на два дома. Надо и кизяков насушить на топливо, и торфу привезти, и травы тайком (рано утром и поздно вечером) накосить по обочинам дорог. Всё это надо сделать сейчас, летом: зимой, как говорится, съел бы грибок, да снег глубок… Ну а потом картошку надо окучивать, сараи и плетни подлатать, дыры замазать, завалинки подсыпать. Работы хватает!..

После чая Исхак отправился к Нурулле. Тот сидел на завалинке, опёршись обеими руками на палку. Увидев Исхака в воротах, радостно зашумел:

– Ого, мать, радость! Студент приехал! Давай подвешивай казан над огнём, начинай суп варить, известно, как густа студенческая похлёбка!..

– Да я сыт, я же из дому! – стал отнекиваться Исхак, но Нурулла затащил его в дом, усадил в передний угол и, пока Хаерлебанат готовила угощение, принялся как всегда, за расспросы.

– Ну, милок, какие хорошие новости привёз? Всё вперёд и вперёд идём, даже оглянуться назад некогда?… А деревня тем временем вовсе в упадок пришла, землю чертополох да кустарники истощили… Где техника обещанная, трактора где?

Исхак смущённо улыбался, пожимая плечами: те же самые вопросы он мог бы задать кому-то, только кому их задашь?

– На Украину, я читал, отправили два эшелона тракторов. Им ведь ещё хуже, чем нам, – ответил он.

Нурулла кивнул головой, взгляд его одинокого, горящего, точно уголь, глаза смягчился.

– Да, сынок… Верно, им хуже. Немец проклятый там многие деревни вообще с землёй сровнял. Но только надо, чтобы трактора и до нас когда-то дошли… Нельзя крестьянину терять надежду!..

Исхак и сам понимал, что нельзя, что чертополох всё нахальнее обступает деревню, кустарники тоже поползли на поля, – но что мог он сделать?

Кончилось лето, и вновь наступила зима. Четвёртый курс тоже шёл к концу. Исхак злорадно вспомнил Мунира Тазюкова: не сбежал Исхак из института ни на первом, ни на втором курсе, скоро кончит, получит диплом, уедет в деревню – помогать измученной земле… Интересно всё же, где сейчас процветает давно окончивший свою юршколу Мунир Тазюков? На каких дорогах отражают солнце его форменные пуговицы, где гуляли те гуси, чьи лапки так сладки?…

Ещё не сошёл снег, Исхак получил от матери встревожившее его письмо. Махибэдэр писала, что очень сильно стала у ней поясница болеть, так, что даже в глазах темнеет. Как-то брала она воду из родника, упала, еле после до дому добралась. С тех пор почти с постели не встаёт, хворает.

Мать прямо не просила «приезжай», но Исхак обеспокоился, и, когда полетел в Челны первый самолёт, он отправился домой.

К счастью, мать оказалась не так тяжко больна, как он опасался. Действительно, прихварывала, годы не молодые, но, главное, тоска, тревога её брала. Приезд сына поднял её на ноги.

– Муратшина Хусаина председателем поставили! – выпалила она торжествующе, едва успев обменяться с Исхаком первыми приветствиями и вопросами о здоровье.

У Исхака даже чемодан из рук выпал. Вот оно, оказывается! И в деревне жизнь не стоит на месте, свежим ветерком и тут потянуло… Ишь, скромник Хусаин! В своём последнем письме к Исхаку он и не обмолвился об этом!

Нурулла тоже встретил его с улыбкой до ушей.

– Слыхал? Сковырнули того подлеца!

Хаерлебанат сокрушённо покачала головой:

– Горе с ним. На каждом перекрёстке вот так болтает… Зачем открыто говорить? Ушёл, значит, время подошло!..

Нурулла стукнул кулаком по столу.

– Время подошло… Сами время приблизили!.. Как представитель из района защищал Салиха? Опытный, мол, кадр, много лет работал, сельское хозяйство хорошо знает! Я слово раз попросил – не дали! Прихвостни Салиха орут, мол, твоё дело готовый хлеб в навоз переводить! Молчи, мол, калека убогий… Тогда я твою тётку домой послал за орденом, нацепил Красную Звезду! «Имеете право красному партизану слово не дать?» Дали… Гильми орёт, мол, ты купил Красную Звезду, пьянчужка! Ну а я говорить стал. Все его художества перед народом раскрыл, как он колхоз доит себе на пользу, как перед начальством выслуживается, а на рядового колхозника плевать хотел. Подпевалы Салиха орут, сам он в колокольчик звонит, а я за своё… Расшевелил народ, Красная Звезда моя, спасибо ей, помогла!

– После три дня говорить не мог, охрип… – усмехнулась грустно Хаерлебанат. – Герой…

Поздно вечером к Исхаку зашёл Хусаин, поздоровался, спросил про городские новости, потом присел на сакэ.

– Дороги не очень плохие?

– Пешком пройдёшь. Если семена везти хочешь, неделю обождать придётся.

– Обождём… – Хусаин поскрёб чёрную густую щетину на подбородке. – Ведь это я тебя сюда вызвал. Болезнь матери – просто повод.

– Сам об этом написать не мог?

– Да не мастак я на бумаге уговаривать. – Хусаин нахмурился. – Вон бумаги – снопами в правлении лежат, шею переели! Поговорить, обсудить дело надо, глаза в глаза поглядеть!..

– Ну что ж… – Исхак пожал плечами. – Проходи, чай пить будем. Поговорим. Я не против разговора.

Махибэдэр поставила на стол шумящий самовар, стала у двери, спрятав руки под фартук. Хусаин сел к столу, взял протянутый ему стакан свекольного чаю.

– Ты писал: этой весной на преддипломную практику едешь. Агрономом? Приезжай к нам! Сам знаешь, ни агронома, ни черта у нас нет. А нужно бы. Хозяйство поднимать нужно.

Исхак опустил глаза, отвёл их от настойчивого, умоляющего взгляда матери.

– Боюсь я… Сам знаешь, Хусаин, посылают студентов к опытному агроному. Самостоятельной работы, ответственности не доверяют… Рано ещё…

– Ну а мы-то вовсе ничего не знаем. Дедовский опыт… В МТС главный агроном есть, да он не разорвётся на все колхозы!.. Ну если трусишь, то, конечно…

– Зря ты горячишься… – Исхаку стало стыдно: действительно трусит, боится так вот сразу взвалить на себя ответственность за живое дело, живых людей. А Хусаину каково?

– Загорячишься! Неделю стоя сплю! Сеять скоро надо, а в амбарах мышь и та зерна не найдёт. Хоть плачь, хоть что…

– Вместе плакать, что ли, понадобился?

– Семена найти – моя забота! Из земли ногтями выкопаю! Ты почву понять попытайся. Разберись, что делать надо, чтобы народ, наконец, с хлебом был.

Исхак молчал, размышляя.

– Если надо, запрос в институт пошлём. Какие хочешь печати на бумаге сделаем.

– Согласен, – сказал Исхак.

Уже с более весёлым сердцем, как бы связанные общностью будущего серьёзного дела, они стали пить свекольный чай без сахара, есть печёную картошку без хлеба. Говорили, говорили, прикидывали, что нужно делать, что доставать, как сеять, чем удобрять истощённую чертополохом, горькую их, родную землю…

Вернувшись в Казань, Исхак сразу пошёл к декану.

– Почему вы решили ехать именно в эту деревню? – спросил декан, выслушав Исхака. – Вы распределены в другой район.

– Это моя родная деревня… – Исхак покраснел. – Потом, там поля очень запущены, урожаи мизерные. Хочется наладить как-то…

– С этого бы и начал, – декан усмехнулся. – Это хорошо, что вы жаждете трудностей… Пока молоды – что ж… Пусть запрос пришлют.

Исхак достал из кармана бумагу с печатями.

К майским праздникам Исхак уже был дома. До правления колхоза его довёз главный агроном МТС; уезжая, ещё раз напомнил Исхаку: