При свете зарниц (сборник)

Исхак вздохнул, поднял чашку, белеющую перед ним на столе, и вдруг выпил спирт. Из глаз потекли слёзы, но в темноте Нурулла не мог их видеть. Разжав судорожно сцепленный кулак Нуруллы, Исхак пожал его ладонь. Дрожь тела Нуруллы передалась Исхаку, его тоже начал бить озноб.

Скрипнула калитка, у крыльца раздалось сухое покашливание, зашаркали торопливые шаги. Нурулла вздохнул, сказал негромко:

– Хаерлебанат пришла…

Выйдя от Нуруллы, Исхак сразу не пошёл домой. Надо было успокоиться. Он побрёл через заросли чертополоха давно не езженной дорогой в поля. Дорога была неровная, кочковатая, заплетена травой. Исхак в темноте то и дело спотыкался, раза два даже упал, больно ударившись коленом. Подобрав какой-то прутик, Исхак стал с силой сшибать головки чертополоха. Головки ломались, сгибаясь, но ни одна из них не упала. Разве победишь такого врага детским прутиком? Трактора, технику надо на эти поля! Удобрения, людей… Прав Нурулла. Тысячу раз прав!

Дойдя до большой дороги, Исхак прислонился к телефонному столбу, закрыл глаза, слушая гудение проводов, точно стаи летучих мышей носятся зловеще, пищат вокруг Исхака, будто это чертополоховое поле подступило к нему, тянет колючие уродливые руки…

Вот на этой дороге они расстались. На этом перекрёстке.

Почему не умолил остаться? Почему не уговорил, не упал на колени перед Хаерлебанат? Ведь подсказывало же, кричало тогда сердце: останови, не отпускай!.. Никуда!..

Но – что ж? Задним умом каждый крепок. Раз ты жив – надо жить. Надо, выходит, учиться, чтобы снова зашумели пшеницей под ветром эти поля. Пусть хоть другим людям будет легче…

Исхак повернул домой.

Наутро у него болела голова, ныло, точно избитое, тело. Он спустился вниз к роднику и, достав ведро ледяной воды, умылся, потом окатился, раздевшись до пояса. Стало легче.

Махибэдэр, уложив в его баул лепёшки, вдруг расплакалась:

– В добрый путь, сынок… Пусть ослепнут твои враги… Будь здоровым и сильным. Не забывай родной дом… Береги хлеб, не выбрасывай никогда, если даже зачерствеет или заплесневеет… Хлеб – это святое. Изголодался народ…

– Будь здорова, мама, – обнял её Исхак. – Не беспокойся обо мне. Всё будет как надо…

Попрощавшись с соседями, вышедшими к воротам проводить сына Махибэдэр, Исхак поднял баул и заторопился к конюшням. Он отправился вместе с подводами, везущими хлеб на элеватор для сдачи государству. Только к вечеру они прибыли в Челны. Подводы свернули к элеватору. Исхак, попрощавшись, пошёл на пристань.

8

Пристань гудела, кипела народом. У Исхака упало сердце. Когда он ездил сдавать экзамены, то проторчал тут три дня, пока дождался парохода. Спал у знакомой в саду. Но тогда хоть ночи были тёплые…

Спустился вниз. К пристани близко не подойдёшь. На дебаркадере под навесом тесно, мешок к мешку, чемодан к чемодану, сидели, лежали люди. Дети, старики, инвалиды, женщины… Русские, татары, ещё какие-то… Гудит пристань, как разорённый улей. Куда едут? Домой?… Разбросала война людей по разным концам страны, теперь каждый в родное гнездо стремится… Нервы у всех напряжены, лица злые, то и дело по пустякам вспыхивают ссоры.

Исхак долго топтался у пристани, не выпуская из рук баул. Если бы он сел, то непременно заснул бы: устал после бессонной ночи, да и дороги – шестьдесят километров. А спать нельзя: шмыгают между людьми, то собираясь группой, то снова растекаясь по пристани, подозрительного вида парни в маленьких кепочках с пуговкой, с толстыми папиросами в углу рта.

Так и проходил Исхак до рассвета, стараясь не сомкнуть глаз, почти не присаживаясь. Утром умылся в Каме, зачерпнул горстью тепловатой воды, на поверхности которой плавали масляные пятна, напился. Съел лепёшку, отряхнул брюки, потёр сапоги пучком травы. Опять прошёлся вдоль пристани.

Однако ходи не ходи, билет тебе на блюде никто не принесёт. Исхак увидел группу молодых парней, разговаривающих о чём-то с пожилым речником. Среди них Исхак узнал парня, с которым учился в школе, он вроде тоже поступил в какой-то институт. Исхак подошёл ближе. Из разговора он понял, что молодёжь – студенты, едущие в Казань, а речник – начальник пристани.

Студенты, поминая номера каких-то приказов, требовали, чтобы их вне очереди отправили в Казань. Особенно бойко сыпал параграфами и выдержками из статей, приказов высокий однорукий парень. Исхак, сообразив, что ему надо держаться за этих ребят, втиснулся в толпу студентов. Однако те приняли его враждебно. Однорукий цыкнул презрительно:

– А ты куда втираешься, серая скотинка?

Ничего не попишешь: по одёжке встречают… И в прошлую поездку в Казань Исхак терпел всякие неприятности из-за ветхого своего пиджачка да залатанных брюк. Достав из внутреннего кармана вызов, Исхак молча показал его однорукому.

– Без вас законы знаю! – раздражённо говорил начальник пристани. – Только вашего брата как собак нерезаных, а пароходы ходят редко. Ладно, пойду сейчас позвоню…

Он скрылся за обшарпанной дверью, на которой было написано: «Посторонним вход воспрещён», пробыл там довольно долго, потом высунулся:

– Давайте, заходите чередом. На ночной уфимский пароход в четвёртый класс…

Студенты обрадованно завопили:

– Ура! Корма наша!..

Через заднюю дверь они втиснулись в будочку кассира, начальник пристани придирчиво проверял документы.

Те, кто стоял в очереди снаружи, увидели, что билеты уходят на сторону, зашумели.

– Без очереди билеты продают!

– Меченые козлы Аллаха…

– По какому праву?…

Начальник что-то объяснял, пытаясь перекричать орущих, барабанящих в окошко и дверь кассы людей. Однако студентов всё-таки наделили билетами четвёртого класса. Получил билет и Исхак. Однорукий и тут не преминул пошуметь:

– Я инвалид Отечественной войны, а вы меня на корму, на холодный ветер провожаете? Я буду жаловаться на вас!

Но у начальника уже лопнуло терпение.

– Нужна каюта, жди неделю! – заорал он, выхватив у однорукого билет. – Кто хочет четвёртый класс, тут барин нашёлся?

Однорукий, ругаясь и грозясь, заполучил обратно билет, студенты довольной толпой повалили из будочки. Тут их окружила очередь. Началась брань на чём свет стоит, но молодые локти быстро распихали ругающихся стариков и женщин, студенты вырвались на свободное пространство перед пристанью. Возбуждённо шумя, продолжали обсуждать удачу. Однорукий спросил Исхака:

– Из какого института вызов?

– Из «сельхоза»! – радостно откликнулся Исхак.

– Из какого? – удивлённо поднял брови однорукий.

– С агрономического факультета сельскохозяйственного института, – назвал Исхак полностью, подумав, что собеседник не расслышал.

– Врёшь!

– Почему? Зачем мне врать?

– Значит, дурак, – усмехнулся собеседник. – Экзамены сдавал или дядя-блат за шиворот в науку протащил?

– Блат… – обиделся Исхак. – Да я в городе и не знаю никого. Конечно, экзамены сдавал.

– Какая же умная голова тебе, бедолаге, посоветовала?…

– Никто не советовал… – пробормотал Исхак. – Поступил, и всё…

Однорукий издевательски хохотал.

– Безрогая корова! Ты же оттуда через месяц ноги унесёшь! Ну, чудак, деревня серая… Ладно! – великодушно хлопнул вдруг он Исхака по плечу. – Мне тебя жаль, парень! Приедем в Казань, заберём вместе твои документы. И потом – прямо к нам. Я тебе помогу. – Он достал папиросу и ловко прикурил, держа коробок и спичку в ладони. – Я член профкома института. Улажу.