Ей было тяжело: тяжело дышать, тяжело лежать, тяжело подняться; она была точно ватная и куда-то проваливалась глубже. Но даже измерить температуру было нечем: термометра не было. Измеряли лишь наощупь – прикладыванием к ее лбу ладони.
– Не могу. Мне нужно грудь прогреть. А то так астму хуже еще наживешь. – И Дуня покрикивала уж на Анну: – Да не ухойдокивайся ты из-за меня – ведь не из-за чего! А то ты все хлопочешь… Будто и сама стожильная. Нас всех много, ты – одна. Сядь и покажи мне, скважине пустой, как вязать… Я хочу… Хоть каким-нибудь здесь делом заняться.., отвлечься чтоб…
Танечка, которая отрешенно играла в тряпки, изображавшие для нее, должно быть, куклу, вдруг спросила громко:
– Мамочка, скажи, а что такое асма? Тетенька какая-то? Угадала я? – И засмеялась, довольная тем, что она своим вопросом неожиданно развеселила всех больших: они так и закатились смехом.
– Да, тетенька. Худая тетенька.
Потом Анна, дав себя уговорить, давала Наташе и Дуне уроки вязания из шерстяных ниток с распущенной какой-то рваной кофтенки. Причем она говорила:
– Если, конечно, я помню что-нибудь. Давно по-настоящему не вязала: минуты свободной не было.
– Нет, помнишь, Анна, наверно: смотри, как получается!
– Да-да, хорошо.
– Хорошо бы так связать шарф.
– Да, я хочу сделать. Ну, это будет потом. После нашего освобождения.
– Разумеется! Обязательно так будет.
– Я не могу уследить вот этот момент, – говорила Наташа, – когда переходишь…
– Ну, надо самой перевязать, тогда запомнится.
– И вот теперь эти два лепестка на крючке…
– Должны закреплять… Понятно…
– Да, надо закреплять.
– И потом ты обрезаешь? И опять – косичку?
– Уже третью набрала?
– Да, третий лепесток. С лепестка все снова начинается и все обвязывается.
– Дай, мам, я теперь попробую… Куда совать? Сюда?
– Вот в этот глазочек. Да.
– А теперь куда?
– А теперь вот сюда. Если два лепестка… В каждый лепесточек…
– Ну, теперь я поняла, – сказала Дуня, кашляя густо.
– Ну, да, два накида, две петли. А теперь третий – следующий глазочек.
– А как сокращать потом?
– Все время по три срезать.
– Ой, я же не то сделала! Садовая голова!..
– Ну, все правильно.
– Разве?
– Конечно. Гляди!
– А откуда же это взялось?
– Пропустила лепесточек.
– Ну, сейчас я сделаю. Ой, привычка дурацкая действительно… Ой, здорово!
– Я тоже, Анка, поняла. Я не знала, куда все, когда обвяжешь, куда деть.
Скоро у Наташи пошло ладно: послушные пальцы уже ходили сами.
А в другом конце конюшенной землянки в это время бедовые девки Шутовы с подружками дулись в игральные карты, отобрав их у своей косоглазой бабки-гадалки Софьи. Для них словно и не было всего, что было: стоял их привычно веселый гомон, хохот; только голоса неслись, спотыкались о земляные углы землянки.
– Второй ход – любо-дорого.
– Ну, ладно, девки, не огорчайтесь.
– А что сейчас?
– Ералаш. Свои не брать. Свои не брать.
– В ералаш, говорят, можно со всего ходить?
– Ах, ход мой?
– Твой.
– Мой?
– Ход твой.
– Ну, король сел.
– Она пошла. Ты пошла королем. Так, так…
– Пока воздержусь.