Особенно Игорю нравились испанские названия – lavadora, cocina, aspiradora… Будто женские имена («Ну что вы, сеньора Лавадора, не о чем беспокоиться!») или города («Я вырос в Аспирадоре, на берегу океана, и только в семнадцать переехал в Кос?ну»).
– В зале, – сказал Саша, – есть несколько «мёртвых зон», их не видно по камерам, да и вообще они не особо просматриваются… Вот здесь, например, – он кивнул в сторону пылесосов, – за колонной, рядом с коробками мелкой. Захочешь потрещать по телефону – отличное местечко.
Тётка подошла к либхеру-нержавейке – почти вплотную – уставилась на ценник и сжала кулаки. На худых руках проступили вены – тонкие синие нитки.
«Сейчас стукнет», – подумал Ждан – даже представил, как тётка лупит по дверце (останутся вмятины или нет?) – и, решив не дожидаться (мало ли), шагнул к ней и поздоровался.
Тётка промолчала. Не услышала, или сделала вид, что не услышала.
– Немец, – сказал Игорь. – Самые надёжные холодильники.
– Знаю, – ответила она, всё так же глядя на ценник, – мы у вас такой брали, год назад.
С прошлого лета цены на либхеры менялись не раз и не два – повышались, понижались – но порядок остался прежним. Если цена на нержевейку и отличалась от прошлогодней, то совсем чуть-чуть, вряд ли кто будет нервничать и считать, что купил втридорога.
– На нём царапины, – тётка наконец-то повернулась и посмотрела на Ждана, – на морозилке.
– Где? – не понял он.
– На морозилке, – повторила тётка, – у нас дома.
– И? – снова не понял Игорь.
– Подсунули хрень, – вены проступили теперь и на шее, – и рады.
– Подождите, – Ждан выставил ладони, – вы осматривали холодильник, когда его привезли. И расписались в гарантийном талоне, что он пришёл без внешних дефектов. Правильно?
– Он был пыльный и мы не заметили. А потом я решила его помыть и…
– Год спустя?
– Конечно, нет! – возмутилась тётка. – Я каждую неделю всё дома драю. Кухня блестит так, что вам и не снилось! Сверкает!
Клиника, подумал Игорь. Он мысленно досчитал до пяти и как можно спокойней спросил: «И что вы предлагаете?»
– Привезите нам новый! А этот, с царапинами, можете обратно себе забрать!
Ближе к десяти Чижов закончил «утренние процедуры» (он был ответственным за тепло-холод: водогрейки, масло, конвекторы, кондёры) и подошёл к стиралкам.
– Ну что? – спросил он Игоря. – Готов? Продолжаем?
Почти как стоматолог дядя Женя, который выглядывал из кабинета, замечал Игоря и здоровался скороговоркой: «Здоров, готов? Ото пошли?»
– Я пить чай, – тут же сказал Олейников. Будто только и ждал, когда найдется кто-нибудь, кому можно сплавить Ждана.
Саша всегда говорил, что идёт чаёвничать, хотя пил кофе – растворимый, из пакетиков – покупал их каждое утро в киоске через дорогу. Костя же, наоборот, шёл «пить кофе», но заваривал чай – обычно чёрный, реже зелёный, а иногда и «компоты»: малиновый, черничный, ройбуш.
– Давай повторим вчерашнее, – предложил Чижов, – и двинем дальше.
Олейников кивнул непрозвучавшему ответу Кости, прошёл к «колбе» с мобильниками, возле которой крутился Сотник с новой «раскладушкой» в руках, – позвал какую-то девчонку и вместе с ней («Я наверх», – крикнула она старшему) направился к кассам.
– Расскажи-ка мне, Игорян, про эту стиралку, – попросил Чижов.
– Ну… – неуверенно начал Игорь, – в ней тысяча оборотов отжима, она полногабаритная, рассчитана на пять килограмов сухого белья…
– Тут написано – четыре с половиной, – Костя ткнул пальцем в ценник.
– Четыре с половиной… Ошибся…
– Быстро ты сдаёшься. Ценник и ценник, и что? Есть же другие доказательства. Помнишь про евролинейку? – Чижов открыл люк и вынул уже вскрытый пакет с документами (полоска-самоклейка была сверху). – Смотрим здесь. Что пишут?
Вверху – класс энергопотребления (жирная А), затем класс стирки (тоже А), класс отжима (C), следом – загрузка (5,0), расход воды, децибелы.
– Чего ж тогда на ценнике четыре?
– На карте тоже Италия написано, а нарисован сапог… Описания для ценников делают рекламщики, там, – он кивнул наверх, – на Олимпе; скажешь им про ошибку, даже более значительную, и они будут исправлять её месяца три, если вообще будут. Так что привыкай объяснять покупателям, что не всё то ценники, что…
– А цены?
– Не-не, это – святое, за этим манагеры следят. Если вдруг какие подвижки, приносят переоценочные ведомости, ты перепечатываешь ценники и расписываешься. И, если не дай майтрея протупишь, дрючат зверски… Вообще, всё, что связанно с ценниками – а именно: цена (чтоб базе соответствовала), подпись сзади и печать – самое страшное. Налоговой, например, похрен – пыльные крышки или нет, но вот ценники – не килограммы и отжим, – а цена, подписи, печати – совсем не похрен.
Костя зачем-то вручил пакет с инструкциями-гарантиями Ждану.
– Кроме того, производители иногда меняют что-нибудь в моделях, не особенно распространяясь. Например, эта же стиралка. В описание значится, что бак из нержевейки. А теперь смотрим, – Чижов толкнул приоткрытую дверцу люка и смял уплотнитель. – Что здесь? Композит… Если не уверен, лучше загляни, – он забрал пакет у Игоря, положил обратно в барабан. – Заодно и покупателям будет наглядное доказательство.
– А зачем меняют нержавейку на пластик?
– Типа с целью улучшения качества. И тэ-дэ. Но, будем реалистами, смысл один – уменьшение расходной части. Меньше потратишь, больше заработаешь, – Костя пожал плечами, мол, это и так понятно. – А во-вторых, сам знаешь, всё должно меняться – не важно, в лучшую сторону, в худшую – главное, не оставаться таким, как прежде. Иначе наступит зэ энд.
(Cat Balance)
Ждан решил не повторять вчерашние «геройства» – в начале двенадцатого поднялся в столовку, прихватив стандарты и пачку крекеров (под кофе крекеры оказались более в тему, чем «правила поведения»); около трёх – переоделся, сходил пообедать в «Штурвал» («Бюджетный вариант», подсказал Чижов). Не забывал и про перекуры – раз в час-полтора выбирался на улицу, сворачивал за угол, проходил мимо служебного входа и сервиса… Курить на главных ступеньках разрешалось лишь тем, кто одет не по форме, начальству и, само собой, покупателям.
Вдоль торца магазина тянулась улица Весенняя. К слову, и адрес «Європы» был не Космонавта Добровольского, а Весенняя, дом 2, хотя главный фасад находился всё же на Добровольского: центральный вход, буквы с подсветкой и плакаты зайди-купи в два этажа высотой.
Асфальт заканчивался сразу за табачкой – дальше улица распадалась на две пыльные дорожки – какие-нибудь Нововесенние-Маловесенние, протискивающиеся между старых неухоженных (а иногда и заброшенных, с выбитыми окнами) двух-трёхэтажек.
За сервисным центром был въезд на задний двор – перекрытый шлагбаумом, с будкой охранника – здесь разгружались фуры, отсюда отправляли машины доставки.
Возле этого въезда и расположилось место для курения – ничем не огороженное, никак не обозначенное. Сориентироваться можно было разве что по самим курильщикам в красных футболках: продавцам, техникам – тут обязательно кто-нибудь стоял, иногда собиралось человек пять-шесть.
Игорь отоходил чуть в сторону, на пару шагов; как, наверное, и положено новичку – там же, где и все, но пока ещё сам по себе. Смотрел на автомойку (напротив сервиса, через дорогу); высокие тополя за ней – лохматые, растрёпанные, взбламошные, бурчащие всякий раз, как подует ветер; офисную десятиэтажку со столовой «Штурвал» на первом этаже. Дальше была набережная – отсюда уже не видно – мост, выгнувшийся как кошачья спина; заваленные всяким мусором склоны-берега; снова старые двухэтажки, между которыми росли новые жилые комплексы – стеклянный жэ-ка «Изумруд», хмурая и серьёзная «Славянская усадьба»… Впрочем, представить можно было что угодно – десь там у найвищих глибинах, десь там, у найглибших висотах – море вместо речки, или степь, или лес – густой, закарпатский, как в клипе Русланы…
И тут Ждан услышал «привет», совсем рядом. Игорь не заметил, как она подошла, встала возле него, закурила – девчонка с мелкой бытовой. Всё утро она возилась с пылесосами – двигала, выставляла, собирала-разбирала – ходила туда-сюда вдоль вертикалок.
– Ждан Игорь, – прочитала девчонка на бейджике.
С распущеным хвостом её лицо показалось Ждану более приветливым, открытым, чем в зале. Он хотел точно так же, вслух, прочитать и её фамилию-имя, но бейджика не оказалось.