История Смотрителя Маяка и одного мира

Едва дождавшись, когда пришли Птицеловы и с изысканной любезностью, показав королевский приказ со свежей, чуть смазанной в спешке печатью, препроводили его в Королевскую тюрьму, где мучительно долго оформляли документы, которые Первый советник подписывал, бегло просматривая, а затем отправили его наконец в камеру и оставили одного, Голари тут же заснул, даже не постелив тонкое одеяло на твёрдую каменную кровать.

8.1.2 Ad libita librarii[51 - «По произволу переписчика» (лат.).]

Просветитель Инанис укорил себя за самодовольство, но честность не позволила ему не признать, что поручение Айл-просветителя Люмара он выполнял успешно: королевский посланник в Ледяном Замке был окружён любезным вниманием и доброжелательной открытостью, но в то же время постоянно находился под незаметным присмотром. Инанис улавливал каждую мелочь, каждую фальшивую интонацию, и вскоре никаких сомнений в том, что посланник короля – самый настоящий птичник, у него не осталось.

Несмотря на то, что всю жизнь просветитель Сервил провёл в Ледяных горах, где был счастливо избавлен от общения с птичниками, у него существовало стойкое предубеждение против тайных королевских охранников и их методов. И уж конечно, появление одного из них в Ледяном Замке не предвещало ничего хорошего, особенно если он представлялся служителем безобидного Зала Представителей.

Инанис вздохнул и открыл глаза: хотя было ещё темно, но очередной новый день, дар Защитника, наступил и требовал всего, без остатка, внимания просветителя. Откинул одеяло, не позволяя себе задержаться в тепле ни на минуту – и тут же безраздельный холод весеннего утра в комнате с погасшим ещё ночью камином грубо, но действенно пробудил протестующее тело.

Просветитель зажёг огонь и достал с полки кофе. Одна из немногих вещей, которые он позволял себе просто потому, что хотел этого. Хотя по привычке иногда до сих пор уверял себя, что кофе помогает от головной боли или позволяет ему работать эффективнее. «Ты просто любишь этот напиток, просветитель Сервил. Если уж людям обязательно нужна слабость, то пусть твоей будет именно эта», – говорил кто-то в голове Инаниса с мудрой улыбкой Люмара.

Пять ложек кофе, немного корицы, подождать, пока нагреется, но не закипит… Пока Инанис выполнял свой собственный маленький ритуал, его мысли уже выстраивали сложную конструкцию плана наступившего дня: вести Утренний Обряд, затем занятия у первоступенников, потом, когда проснётся королевский шпион – повести его осматривать библиотеку, замечать каждую деталь для Айл-просветителя, потом, после обеда, логика у слушателей третьей ступени. Тео. «Надо будет спросить у Плиния, как дела с упражнениями», – подумал Инанис, и предчувствия его, и без того нелёгкие, стали ещё тяжелее. Просветитель несколько раз глубоко вздохнул, привычно одёрнул себя от убивающих время бесплодных переживаний и, слишком быстро выпив утренний кофе, направился в Зал Обряда.

В Зале уже собирались слушатели первой ступени, которые не успели ещё научиться рассчитывать своё время: обитатели Ледяного Замка бережно относились к драгоценным утренним секундам и приходили обычно в последний момент, за пару минут. Но и опозданий тоже обычно не было, потому что это являлось серьёзным нарушением Устава и просветители, особенно сам Инанис, никогда не оставляли без внимания опоздавших. В лучшем случае это заканчивалось разговором, который строился, с разными вариациями, на основе энтимемы с посылками о том, что человек никогда не опаздывает на то, что ему действительно важно, и если кому-то неважно исполнять обряды во славу Защитника, то не очень понятно, что он вообще делает в Ледяном Замке. Обычно одного такого разговора было достаточно, чтобы слушатель или хранитель никогда больше не опаздывал на Обряд.

Когда Зал наполнился служителями Защитника, светом и теплом от десятков хрустальных ламп, которые они держали в руках, Инанис шагнул вперёд и, задержав дыхание, пока стрелка огромных часов не сдвинулась, отмечая время начала Утреннего Обряда, произнёс длинную красивую формулу, приходящуюся на этот дигет. И хотя мысли просветителя, как и положено во время Обряда, были заняты исключительно словами, возникшими из темноты небытия по велению Защитника, краем взгляда Инанис отметил, что Тео на несколько секунд опоздал, постарался незаметно присоединиться к толпе слушателей, но его лампа всё ещё колыхалась от движения, когда все другие уже горели во славу Защитника ровно и ясно. Инанис с тревогой отметил, что такое пренебрежение Обрядом не вызывает у него привычного раздражения.

– У вас прекрасная библиотека, просветитель, – любезно улыбнулся птичник, когда Инанис обошёл с ним всю библиотеку Школы, стараясь не задерживаться у особо важных секций, но так, чтобы это не было заметно.

Впрочем, сам Милвус Им-Онте не проявлял особого внимания к букинистическим богатствам просветителей: видимо, не за этим его отправили в Ледяной Замок.

Слушатели и хранители, надо отдать им должное, не проронили ни одного любопытного взгляда, хотя наверняка уже слышали о королевском госте. Они сидели, сосредоточившись на книгах, не обращая внимания ни на что вокруг, как и полагалось в библиотеке.

– Да, это верно, лори. И мы делаем всё, чтобы сохранить и преумножить то, что досталось нам от прежних служителей, – ответил Инанис, возвращая королевскому шпиону любезную улыбку.

Просветитель чувствовал, что птичник нервничает, и пытался распознать, что это: обычный страх того, кто оказывается в тылу врага, или что-то происходило не так, как было задумано? Просветитель Сервил мысленно записывал свои наблюдения для разговора с Айл-просветителем, не переставая вести светскую беседу с гостем.

На пороге библиотеки, явно стараясь, чтобы его голос звучал небрежно, Милвус Им-Онте сказал:

– Я слышал, что в Синтийской Республике книги о Защитнике сжигают. Это известие очень обеспокоило Сэйлори. Кроме того, поступают сведения о том, что многие синтийцы, приезжая в Шестисторонее, относятся неуважительно к вашим служителям. Что вы об этом думаете, просветитель?

Вот уже что-то настоящее. Синтийцы. Интересно, к чему. Инанис коротко взглянул в сторону собеседника и ответил ровно и сдержанно:

– У меня нет таких сведений, лори. До нас редко доходит информация даже из Горной стороны.

– И всё же, как бы вы отнеслись к такому? – неосторожно принялся настаивать птичник.

В голосе просветителя прозвучало точно отмеренное сдержанное недовольство:

– Лори Им-Онте, у нас в Ледяном Замке не принято высказывать своё мнение обо всём, что случайно попало в круг разговора. Равно как и осуждать кого-либо, не имея к тому ясных причин и оснований.

Птичник смутился, осознав, что сработал слишком грубо, и поспешил, пробормотав извинения, сменить тему на обычный обмен примечаниями к увиденному.

Просветитель Инанис был всерьёз обеспокоен, но, с какой бы стороны он ни смотрел на странный интерес королевского шпиона к синтийцам, не мог построить хотя бы одно предположение так, чтобы оно не начинало разваливаться. И непрошенная тревога не желала отступать ни от одного из многих известных служителям видов мысленного оружия. Поэтому к началу занятий у слушателей третьей ступени Инанис чувствовал себя так, как будто мучительно долгий день уже подходил к концу.

Тео, как обычно, сидел у окна. Весенний день ловко обрисовывал его бледное лицо и тёмные взъерошенные волосы, превращая в чёрно-белую иллюстрацию. Солнечное тепло наконец добралось и до Горной стороны, и за окном вовсю звенела и сверкала капель. Слушатель смотрел в это окно и немного, краем губ, улыбался – наверное, именно эта улыбка переполнила чашу терпения Инаниса. Он почувствовал мутные волны гнева, подступающие к горлу. И сказал с обманчивой любезностью:

– Слушатель Тео, если тебя не затруднит, приведи нам пример регрессивного сорита. Уверен, что ты размышляешь о чём-то более важном и сложном, пока мы тут повторяем элементарные логические фигуры. Но всё-таки.

Слушатель Гранций оскорбительно медленно вернул свой взгляд из окна в зал для занятий. Поднялся, посмотрел равнодушно на Инаниса, на слушателей, которые в наивном удивлении наблюдали за ним, и сказал:

– То, что считается истинным, не вызывает сомнений. Всё, что говорят просветители в Ледяном Замке – истинно. Там, где нет сомнений – нет веры…

Тео замолчал, а слушатели, – прежде всего, те, кто хорошо усвоил логические фигуры, – застыли в ужасе. Несмотря на солнечный весенний день, в зале как будто похолодало. Тео держался за край деревянного стола и смотрел на свои руки, обветренные от ночных прогулок по галерее, бледные и как будто чужие. Как и слова, которые он должен был произнести, что толпились, окружали его тенями, насмешливо показывали пальцами.

Луч солнца, выбравшись из-за бастиона Серых Стражей, без спроса проник в зал для занятий слушателей третьей ступени. Тео зажмурился от яркого света и резкого воспоминания: он идёт по своему родному городу Морской стороны на рассвете, возвращаясь с ночного выхода на рыбацкой лодке, чувствуя, как всё его тело растворяется в свежем утреннем воздухе, вместе с запахом водорослей и осевшей за ночь пыли, и улицы пустынны – никто, кроме лёгкого бриза, ещё не прошёл по их гладким камням, – и вдруг, застав его врасплох, от поверхности моря отражается первый луч солнца и коварно ослепляет раннего прохожего, захватывает всё его внимание, громогласно, бесстрашно и весело провозглашает новый день…

Непрошенное воспоминание отдавало горечью – и всё же, оно было прекрасно, и Тео с большим трудом удержал крайне неуместную улыбку. Стоять под пристальным ненавидящим взглядом Инаниса стало тяжело. Последние несколько дигетов слушатель спал урывками, часами блуждая, словно пленник Окло-Ко перед окаменением, по лабиринтам Ледяного Замка, а вечерами пропадал в библиотеке, забывая на это время всё вокруг. И в одну из ночей, когда усталость наконец достигла предельной концентрации и он уснул на несколько часов, ему приснился сон. Настолько реальный, что, проснувшись, Тео ещё долго смотрел перед собой в каменный потолок комнаты, отделяя густые слои сна от того, что происходило на самом деле.

А сон был очень простой, не яркий, словно не картина, а книга. Снилось Тео, как будто он попал в Ледяной Замок в будущем, несколько десятков лет вперёд, и он может ходить и смотреть на всё, но его никто не видит. Одна из слушательниц – худенькая, похожая на подростка – с лампой в руках осторожно пробиралась в библиотеку и читала по ночам какие-то книги. Потом она долго задумчиво смотрела сквозь Тео в окно, где крупными хлопьями падал снег будущего. Она хотела кому-то рассказать о том, что было для неё важно. Но друзья советовали ей: «Ты что, даже сам просветитель Тео, когда был слушателем, не смог ничего сделать, а тебе куда? Только навредишь себе, вот увидишь!» И слушательница согласно кивала, собирая книги для занятий в свою старую сумку. Лежала ночью в кровати, даже не пытаясь закрыть глаза, но больше никуда не ходила…

Этот взгляд – застывший, полный немого отчаяния и сожжённой надежды – преследовал Тео. Нужно было что-то сделать, избавиться от него. Заменить чем-то, пусть и ещё худшим. Но он не мог оставить этот сон без ответа.

– Ну что же ты, Тео, продолжай, – послышался голос Инаниса. – Хотя если не хочешь, не нужно. Я понял, что ты вполне освоил тему силлогизмов – впрочем, как и любую другую. Но также я понял, что ты хочешь о чём-то сказать слушателям. Сейчас самое время.

Тео посмотрел вокруг и тихо, неуверенно, но с пугающей серьёзностью стал рассказывать, выплёскивая всё, что не давало ему спать, что обрывало даже крепкие невидимые нити, протянутые между служителями Защитника, что мучило его, как жажда жизни мучает бабочку, залетевшую в комнату и бьющуюся о стекло до тех пор, пока её тонкие крылья не истреплются от этих ударов. Он рассказывал о том, как начал изучать первоисточники Жизнеописания, которые никогда не рекомендуются к изучению слушателями, как нашёл несоответствия, как разработал целую систему, скрупулёзно собирая факты-доказательства, как пришёл к выводу о том, что Жизнеописание было изменено и в первоисточниках Защитник был человеком, а не сущностью из другого мира.

Никто не перебивал, ничего не спрашивал, когда Тео замолчал – не слышно было ни звука. Просветитель Инанис неподвижно смотрел в сторону.

Слишком туго завязанный узел, болезненный, удушающий, понемногу ослабевал. Но вместе с воздухом Тео полной грудью вдохнул страх и ощущение катастрофы.

Инанис встал и, шагнув вниз с небольшого возвышения, на котором стоял его стол, начал говорить, и его размеренные слова застывали в пространстве, как насекомые в янтаре.

– Да, Тео, ты мог бы стать превосходным учёным. Твой ум, отточенный в Ледяном Замке, стал хорошим оружием. И поэтому я позволю себе сражаться всерьёз.

Обеспокоенные слушатели смотрели то на бесстрастного Инаниса, то на растерянного Тео. Просветитель тем временем продолжал, окидывая взглядом застывшую, как зимнее озеро, аудиторию:

– Обычно мы рассказываем об этом хранителям перед экзаменом на просветителя, но для вас я сделаю исключение. Действительно – то, что говорит Тео, правда, и авторы источников Жизнеописания сообщали о том, что Защитник был человеком. Но если бы Тео пошёл дальше и стёр ещё немного пыли с рукописей в разделе первоисточников, а также внимательнее изучил историю Шестистороннего в этот период, то он, несомненно, обнаружил бы новые несоответствия. Дело в том, что во времена авторов первоисточников Жизнеописания служители Защитника подвергались гонениям со стороны Тар-Кахольского университета и покровительствующего ему короля. Не имея возможности доказать появление сущности из другого мира, служители Ледяного Замка, пользуясь методом профессоров логики Университета, составили надёжное и практически неопровержимое доказательство того, что Защитник был человеком. И учёные не смогли ничего противопоставить, были вынуждены отступить. Но перед смертью один из авторов воспоминаний признался в том, что совершил и что камнем лежало на его совести все годы, и завещал составить Жизнеописание так, как оно должно было выглядеть, что много лет спустя исполнили просветители, тщательно всё перепроверив. Об этой истории, как вы понимаете, в Ледяном Замке не любят распространяться, но первоисточники того времени, конечно, хранятся в том виде, в котором их составили – их-то и обнаружил Тео в своём поиске истины. Если кому-то нужны будут подробности или доказательства, я к вашим услугам. Особенно ты, Тео, с твоей страстью сомневаться, хочешь ли ты убедиться?

Тео резко и неучтиво замотал головой, не в силах произнести ни слова. Он чувствовал, как будто тонет в ледяных водах горной реки, захлёбываясь, хватаясь за скользкие острые камни. Едва обретя дыхание, он тут же его потерял. Ощущение уходящей из-под ног земли стало таким явным, что он крепче схватился за край стола.

Самоуверенный глупец, напыщенный, самодовольный слушатель-умник. Не больше, чем мальчишка из сказки, возомнивший себя королём. Так легко оказалось поставить его на место: всё, что он построил вокруг себя, обернулось просто бумажными декорациями кукольного театра, которые валятся от малейшего дуновения ветра Истины…

Просветитель шагнул ближе к Тео, не видя уже никого вокруг. Взгляд Инаниса стал вдруг прямым и единственно возможным, как квадрат гипотенузы треугольника.

– Впрочем, Тео, ты, конечно, вовсе не обязан мне верить, как и кому-либо из просветителей. Можешь лелеять свои сомнения, словно сильные растения на плодородной почве искушённого разума. Слышишь, я даже говорить стал, как твои любимые поэты, – тут Инанис усмехнулся, и в его усмешке явственно скользнуло сильное душевное волнение со вкусом полынной горечи. – Может быть, когда-нибудь ты сможешь доказать, что мы обманщики, что вера в Защитника – не больше, чем умелое манипулирование жителями Шестистороннего…

– Я этого не говорил! – воскликнул Тео, едва не плача.

Инанис усмехнулся – на этот раз, с откровенной ненавистью, – и сказал:

– Разумеется. У тебя всё ещё впереди, Тео. Я даже не знаю, зачем ты потратил столько времени на нас, жалких мистификаторов. Впрочем, изучение логики и языков явно пошло тебе на пользу.

Тео молча стоял, слушая, как стихает звук шагов просветителя Инаниса. Первый раз просветитель позволил себе покинуть занятие до его окончания. И Тео мог бы гордиться, что стал причиной этого. Но пустоту в его душе, всю без остатка, заполнила царапающая многообещающая боль, которую причинило это поспешное отступление просветителя и его почти детская злость. Тео отчётливо понял, что он больше никогда не сможет пить кофе и обсуждать поэзию с Инанисом. Но что ещё хуже – просветитель наверняка не будет говорить так, как с Тео, уже ни с одним слушателем.

Когда лихорадочная решимость отступила, Тео, не замечая никого вокруг (впрочем, слушатели и не решались заговаривать с ним – а те, кто мог бы, не знали, что теперь сказать), добрёл до своей комнаты и сел на кровать, прислонившись к стене. Что-то происходило вокруг, но слушатель ничего не чувствовал, как будто заключённый в стеклянную призму образец человека. А потом он словно открыл глаза – и отчаяние и непоправимость произошедшего встали непреодолимой стеной вокруг его сознания. Куда бы ни направлялись его мысли, они неизменно натыкались на эту преграду. Пожалуй, только в этот момент Тео по-настоящему осознал, что произошло. И от ненужной и унизительной жалости к себе ему стало по-настоящему плохо. Как будто закончилось действие сильного обезболивающего, вызывающего видения, и мир предстал в мрачных красках новой реальности.

Весенний день понемногу клонился к закату. В комнату Тео не попадали прямые лучи – только мягкий свет густым малиновым сиропом стекающего за горы солнца. От приоткрытого окна тянуло холодом, но слушатель не стал закрывать его, потому что с холодом в комнату залетал беззаботный щебет птиц, гнездившихся в камнях Ледяного Замка, а только стянул с кровати колючее покрывало и закутался в него.