История Смотрителя Маяка и одного мира

– Как говорил наш великий актёр и человек, весь мир – это театр! – восторженно произнёс Пойз. – Театр – это здесь и сейчас, это когда кто-нибудь нелепый, вроде вот меня, занимает время умников вроде тебя, Аэл. И имеет на это право, а возмущение будет лучшей наградой.

Принц улыбнулся. Эти актёры совсем не так просты. Может, и не случайно нашли его – может, следили. Нет, гнать такие мысли – а то можно стать таким, как дядюшка Иланий Озо, который никогда дважды не ездил по одному маршруту. А умер в своей постели от апоплексии.

– Может, вина? – предложил Дитрикс Первый, и Таэлир отчего-то согласился, чувствуя, как время отступает и позволяет ему вздохнуть.

С непривычки и одного стакана зеленичного вина было достаточно, чтобы в голове зазвучало приятное мягкое эхо – как будто каждое слово, каждый звук оборачивали тканью, прежде чем кинуть в воздух. И бесценное ощущение того, что всё не имеет цены.

Разговор тоже медленный, тягучий, приятный. Эти актёры – замечательные, всё-таки, люди. И почему он не родился в повозке уличного театра где-то между Тар-Кахолом и Согаром?

– Ты никак не хочешь признать, что жизнь твоя бесцельна, друг мой, а между тем это так, – видимо, продолжая начатый уже разговор с Пойзом, сказал Дитрикс, задумчиво разглядывая опустевшую бутылку.

Пойз извлёк из своих необъятных карманов ещё одну, но принц замотал головой, ощущая себя перед благоразумной чертой «вовремя остановиться».

– Зато я не служу птичником, – парировал Пойз, ловко подкидывая бутылку: если бы не ловкость Дитрикса Первого, вино досталось бы тар-кахольской мостовой.

День балансировал на грани вечера, и всё больше горожан, закончив дневные дела, выходили на прогулку. На площади Рыцарей Защитника появлялись студенты, первые музыканты, настраивающие свои инструменты для вечернего представления.

– И вообще, я согласен с Котрилом нашим Лийором, если хочешь знать, – произнёс Пойз.

Он встал и, обращаясь к безответному фонтану, прочитал с воодушевлением:

Кто научился сложно, глупо жить,

тот на любой вопрос в любое время, -

во сне и наяву, в бреду и в просветлений

мгновенья редкие, в застенках палачей,

в суде и в пьяной дружеской беседе, -

и хору возмущённых голосов,

и вздоху дорогого сожаленья

ответить может просто:

не служу.

Нигде и никому, никак и ни за что,

ни вам, ни им, ни нам и ни себе,

ни добродетели брезгливым идеалам,

ни человечной радости страстей.

И на войне, отрадной для тиранов,

и временами тошной мирной лжи,

пускай меня объявят дезертиром,

моим девизом будет:

«Не служи!»

Свободы нет на свете даже тени,

лишь только самолюбие – как воск,

что плавится в сиянии сомнений.

Когда-нибудь, я верю, справедливым

всё станет, и прекрасный новый мир

наступит, будет счастье всем и даром, -

ну а меня повесят в назиданье

с табличкой деревянной:

«Не служил».

– Тебя-то повесят раньше, можешь не переживать, – вместо аплодисментов проворчал Дитрикс, но было видно, что он гордится своим напарником, так мастерски изобразившим юношескую мудрость Лийора.

Люди, привлечённые искусством чтеца, останавливались и разглядывали Пойза через фонтан. Бывший король потянул приятеля за рукав, пока тот не начал, чего доброго, раскланиваться. А принц понял, что нужно делать. Точнее, понял он уже давно, с самого утра, но теперь его решимость обрела очертания.

Советник отца. Вроде бы порядочный человек, хоть и зануда. И отвечает за королевскую безопасность, как-никак. Отец поверит ему. Главное, придумать, как обезопасить приятелей. И себя? И себя, конечно.

– Мне нужно идти, – сказал принц, поднимаясь со скамейки перед фонтаном.

Дитрикс кивнул, не взглянув на него, и даже любопытный Пойз не стал спрашивать: «Куда?»

Вечер уже занял город без боя: прохожие глядели празднично, фонарщики собирались на работу. Дневная пыль оседала на мостовую, и воздух становился прозрачным, как будто кто-то протёр стекло огромной витрины со стороны улицы.

Таэлир шёл по вечернему Тар-Кахолу, мимо квартала шейлирских особняков, в сторону Королевского дворца, серо-голубые башни которого прекрасно смотрелись в сумеречном небе.

Принц не сразу понял, что идёт прямиком во дворец. В это время его отец обычно заканчивает дневные дела и, уставший, просит принести ему стакан вина и оставить одного. Ноги были мудрее. Но никак нельзя было следовать за ними. Поэтому Таэлир повернул назад и, побродив немного в районе ратуши и убедившись, что за ним нет птичьего хвоста, вернулся к особнякам, где с трудом отыскал дом Первого советника: старинный, точно выверенных классических пропорций, но тем не менее невзрачный и жалкий, как сам Голари.

Принц осторожно заглянул поверх невысокой живой изгороди и увидел, что в доме не горит свет. Вероятно, Первый советник, известный тем, что часто засиживался в ратуше дольше всех, просто ещё не дошёл до дома. Таэлир присел на камень, скрытый за деревьями так, что можно было видеть каждого, кто проходил по тропинке к дому.

Замерев, принц старался не думать ни о чём – чтобы не сбежать. Он чувствовал, как живые токи протекают в нём всё медленнее и медленнее, уподобляясь камню, на котором сидел.

Стать камнем. Или деревом. Или водой – тогда можно ещё и путешествовать. Синтийская философия. Синтийское теперь в опале. Как странно. Камень такой тёплый, хоть ещё не лето. И трава высокая. Как будто её не постригают здесь. Или специально так. Естественная среда. В насквозь искусственном мире шейлирских ископаемых. Сбились в кучу, как полипы на камнях. Питаются прошлым. Как животные-трупоеды. Прошлое – то, что прошло. Будущее обретает своих жертв в настоящем. Шаги. Слышно, как песчинки трутся друг о друга.

Нет, не может быть. Точнее, как раз может быть – как плохой знак, как, по-детски загадав желание, раскрыть книгу на пустой странице. Потом снова, и снова, и снова. Как эти тени молодых деревьев, что перечёркивают старую дорогу. По ней, наверное, ещё основатели Тар-Кахола взбирались посмотреть, где лучше построить ратушу…