Рассказы

–Я знаю,знаю. –Кивнул отец. –Я тебя тоже. А мечта: она не ждет. Надо, значит надо. Ну, ты и сам знаешь. – Махнул он рукой.

«Он знает, всегда все знает! Каждый шорох мысли, толчок идеи – знает всегда!» – Чарли уже несся на поскрипывающем транспорте прямиком к условленному месту.

–Аурели-и-и – кричал он издали – Сколько тебе ле-ет?

–Слегка больше чем хотелось бы!А тебе?

–Чуточку меньше, чем исполнится в следующем году!

–А ты знаешь, кто я такая?

–Нет!

–А хочешь знать?

–Нет!

–Я тоже!

Они перекрикивались сквозь шумящую улицу, а люди удивленно окидывали взглядом обоих, и кажется, кто-то уже достал парочку разноцветных ярлычков из своей шкатулки с клише. Наконец, колеса легонько шаркнули друг о друга и выровнялись.

–Аурелия Делоне, вы очень взрослая, непозволительно для меня, но, клянусь, я люблю вас!

–Чарли Гилмор, сегодня ты и я вместе! Ненадолго, не навсегда, но у нас есть оно! Время! Ты слышишь? Время, чтобы жить!

Порыв простуженного ветра унес ее слова, нежные и горячие.

–А я бежал целыми днями на месте, а потом все понял: ничего людям и не надо неземного и невероятного! Вот только бы ветер все так же приятно дул в лицо, пока я мчусь за тобой на велосипеде!

–Ты прав, как же ты прав! Ты только сильнее крути педали, и, уж поверь, все так и будет.

Все так и было. Уж поверьте. Вот только дни имели свойство заканчиваться, за что их порой любили, а порой ненавидели. Время не слушало людей. Люди и сами себя не слушали.

И этот день настал. Ноги не слушались, а голова и того хуже. Кое-где уже слышались людские щебетанья об опрометчивой девице из Франции и глупом сыне мистера Гилмора. Чуть солнце облизнуло верхушки деревьев и шершавую гладь воды, отцовская фуражка уже скакала вместе с Чарли. Скорей, нужно успеть все сказать, все услышать, все понять и объяснить. Нельзя так много возлагать на юношеские плечи. С самого утра отец стоял у кровати.

–Сегодня, полагаешь, все закончится?

–Иначе быть не может.

–Надеюсь, все было не зря? Не отвечай, конечно, нет. Ничего не бывает зазря.

–Я, папа, и сам ничего не понял.

–А был ли счастлив?

–Ох, я был.

–Не этого ли ты искал в маленькой Франции?

–Да, все так.

–Куда она поедет?

–Ничего не сказала об этом.

–Что ж, ладно. Загадки – это хорошо, сын. Иди, времени все меньше.

И вправду катастрофически мало. Утекали минуты, посему Чарли несся, сбивая с ног прохожих и здравый смысл. Наконец, он поймал приятно поскрипывающую дверь «Boulangerie Francaise». Дверь к счастью.

–Привет, мой мальчик. – Обдало его фриссоном с головы до ног.

–Сегодня этот день. Остановка, помнишь? И я, пожалуй, хочу что-то сказать, знаешь? Я ведь должен что-то сказать, какие-то важные слова…

–Твой пылкий мир к ним крайне благосклонен.

–Знаешь, что я скажу тебе? – Чарли схватил ее за плечи. – Ты думаешь: «Ему семнадцать. Все для него сейчас в диковинку, особенно женщины. Особенно такие. Пройдут года, а с ними и части жизни рухнут безвозвратно в пучину прошлого.» В чем-то ты права. Но, понимаешь, через сорок лет ты возможно и не вспомнишь этот город, эту лавку, меня, но запомнишь детально каждый квадратный миллиметр этого чайного сервиза. Почему-то запомнишь, да, так бывает. Все-таки не все тонет в океане. А потом и причину поймешь. Ты любила этот сервиз. Или, может, ненавидела. Слишком сильно, чтобы вот так однажды забыть. Ты прости, я люблю многословие, а когда тебе семнадцать ты вправе любить и делать, что тебе угодно. Я знаю, я любил тебя, а ты позволяла себя любить. Ты была очарована юностью, а не мною, в этом правда. Но, кажется, мы оба вполне довольны и счастливы, не так ли? Тридцать дней, больше нам нельзя. Тридцать умножить на двадцать четыре. Семьсот двадцать часов. Я даже боюсь представить , сколько это мгновений. – Чарли взглянул на часы. – Тридцать минут. Больше я не приду сюда, обещаю. А потому как любовь вынуждает говорить красиво( по-другому просто не получается), то я так и скажу. Я выпил до дна этот терпкий сон Аурельских праздников, и хотел бы пить снова и снова. Не говори, куда уезжаешь. Может, ты и вовсе никуда не уезжаешь. Торговка с брусникой плюется, проходя теперь мимо твоей булочной – люди вокруг ничего не видят, не понимают, словно не любили никогда. Им кажется, что пора бы мне заняться математикой, а тебе ждать загадочного взрослого капитана. Но мне никогда не забыть эти дни.

–Чарли…– испуганно начала Аурелия, и Чарли сделал то, что полагается делать в конце хорошей истории.

– Я никому не скажу, каким ненастоящим, но прекрасным был ваш поцелуй, мисс.

Он не видел ее лица, но чувствовал дрожь ресниц.

–«Знаешь, пора нам идти. Ну же, не смотри так строго!» Хорошие были слова, а?

Гулкие мужские шаги трепетали как бабочки.

–Чарли.

–А?

–Настоящий. – Улыбалась и плакала волшебница из французской кондитерской.– Хоть в этом себя не обманывай.

Он взглянул в ее крылатые голубые глаза и простоял так несколько минут. Потом еле заметно кивнул.

«Раз. Два. Три.» – прошептал он и шагнул.

Стрелки часов издевательски дрогнули.

Завтра

Завтра мне двадцать пять. Снова пойду на скучную работу, нацепив отглаженный костюм. Вдохну поглубже воздуха и в очередной раз задумаюсь: «Для чего это все?»

Завтра мне тридцать шесть. Я мать двоих детей и хорошая жена. Мы с Джоном ругаемся время от времени, но такова семейная жизнь. Солнце щекочет занавески и мою спину, пока я глажу белье. Какие обои лучше смотрятся в спальне: синие или голубые?

Завтра мне сорок четыре. Попрошу Джона купить таблетки от боли в суставах. Повысили на работе до заместителя директора. Джени заработала диплом на танцах, а вот Бен совсем стал плохо учиться. Заварю-ка кофе.

Завтра мне шестьдесят. На даче дел невпроворот, так что никакого дня рождения, уж простите. Подарков не нужно, у меня все есть. Спина? Да, будто трещит по швам. «Мама, для чего все это?» – очень грустно спрашивает Джени. Для чего?