Перстень Рыболова

Флойбек оторвал взгляд от манящего света.

– Так спрячь и не пускай сюда никого, – с трудом произнес он. То ли волны, то ли чьи-то шепоты звучали в его голове, давя на сознание. – Никто пальцем не тронет. Сам и сиди на них…

Странный спутник вытащил огромный самоцвет, похожий на зеленую звезду. Равного ему не было в целом мире.

Все оттенки морей, островов и течений сошлись в причудливой игре света, которую рождал камень. Но Флойбек видел другое. Он видел погибшие корабли, гнившие на морском дне, загубленных искателей сокровищ, соблазненных несбыточными мечтами, и оборванные жизни. И еще он видел, как внезапно постарела рука, державшая изумруд.

– То, что ты видишь – даже не тысячная часть, – голос шелестел и словно распадался, заволакивая мысли, – это пыль на улицах Города. Просто пыль. Только представь, что там есть – из настоящих сокровищ… Только представь…

Рука скрючивалась и усыхала на глазах. Флойбек оторвал взгляд от серебряной чаши и посмотрел на своего спутника – он съежился, расшитый плащ колыхался так, точно под ним была пустота. Лицо состарилось, иссохло, только глаза горели, как самоцветы вечно умирающего города.

– А платить чем предлагаешь? Вот этим? Чем сам стал? – и Флойбек с силой столкнул чашу прямо в пропасть.

Медленно, очень медленно она скользнула вниз и полетела, ударяясь о каменные выступы. Драгоценные зеленые слезы сыпались, исчезая в кромешной тьме, освещая углы домов и статуи, которые тут же снова окунались во мглу.

Шепот призрачных волн усилился в голове, нарастая, и так же быстро смолк. А вслед за ним растаял и затопленный город.

Флойбек очнулся от холода на ступенях лестницы. Солнце взошло и плоским серебряным блюдом висело над берегами Храмовой гряды. В кустах сонно перекликались воробьи. Туманило.

В горле было сухо, точно он вдохнул мертвого, застоявшегося воздуха, и не мог выдохнуть. Флойбек дотащился до Кедрового ручья и, набирая воду в горсти, стал с жадностью пить. Ему полегчало, но навалилась слабость. Он свернулся клубком прямо на земле и провалился в забытье.

Когда проснулся, солнце уже стояло высоко в небе. Проснулся с ощущением мимолетного путаного сна – вроде снилось что-то, да не вспомнить никак. И затопленный город, и странный незнакомец начисто стерлись из памяти. А медальон остался в кармане.

VI

– Неужели не помнишь? Ничего? – спросил Гессен.

Арвельд коротко мотнул головой.

– Маячит что-то… Лес, и вроде груда камней. А как пытаюсь припомнить, так и это пропадает.

– Да, много не выжмешь. Ладно, оставим на потом твою загадку, только не нравится она мне. Расходимся?

Сгарди кивнул и свернул на тропинку к монастырю.

Оставшись один, Гессен сбавил шаг – за Арвельдом всегда приходилось почти бежать – и пошел вперед, потирая ладонью подбородок.

В траве послышался писк. Гессен остановился, сошел с тропы и осторожно взял в руки птенца сороки, выпавшего из гнезда. Само гнездо торчало невысоко от земли – косматый ком из прутьев. Гессен сунул притихшего птенца за пазуху и полез наверх.

Под ним треснула ветка, и комочек, пища, завозился под одеждой.

– Тихо ты, – пробормотал Гессен. – В другой раз падать не будешь.

В гнезде среди мха и пестрой скорлупы лежали цветное стеклышко, рыболовный крючок, какие-то осколки эмали… Что-то поймало солнечный луч и зажгло его росистой звездой. Гессен нащупал тонкую нить, потянул ее, и из вороха прутьев, звякнув, вывалился круглый серебряный медальон величиной с мелкую монету.

В середине медальона свернулась змейка из темно-зеленого камня, похожая на мелкого червяка.

– Ты гляди, какая штука, – удивленно сказал Гессен.

Он посадил птенца в гнездо, прошептал на прощание несколько слов, от которых птица, вернувшись домой, не почует его запах, и спустился вниз.

За деревьями зазвенел Кедровый ручей. Гессен двинулся по течению, ногами разбрасывая листья, усыпавшие бережки. Он перекладывал свою находку из руки в руку, чувствуя, как острые края впивались в ладонь. Медальон приятно удивил его: он любил тайны. Странно, откуда бы ему здесь взяться – сорока не улетит далеко, значит, вещь потеряна кем-то на острове.

Прохладный ветерок выхватил из-под ног горсть листьев и разбросал в ручье. Гессен остановился, глядя, как они скользят между камней, пристают к мосту. Он видел раньше эту змейку. Точно видел. То ли это чей-то древний герб, то ли символ… Причем недавно кто-то напомнил о ней. Мысль вертелась в голове, дразнила, трогала сознание своей важностью и тут же пряталась, как улитка, чуть коснись ее рожек.

Воздух наполнился запахом горячего воска – у часовни жгли свечи. Каменный домик белел в зелени лиственниц, посверкивая жестяным шпилем. При часовне жил старый увечный монах – в это время он обходил часовню, позвякивая ключами, убирал увядшие цветы и ветки, чистил подставки для свечей. Но сейчас привычного бренчания не было слышно.

У входа в часовню стоял кто-то чужой. Деревья мешали разглядеть его, Гессен видел только зеленое одеяние. Солнце то пряталось, то показывалось краем из-за туч, и по платью незнакомца пробегала огнистая волна – сияли самоцветы на тонком плаще.

Гессен приблизился. Теперь стали видны борода и седые волосы, которые крупными, точно коваными из серебра кольцами спускались до пояса. Старик прогуливался вокруг часовни.

Никогда не видел Гессен платья, расшитого так дорого. Раз только появился на Храмовой гряде старый друг Лума, целитель из Северных морей. Знатный лекарь учил мальчика «отколдовывать» чужие заклятия и заговаривать воду. Большой охотник был до украшений… Не он ли это снова? Старик обернулся, и Гессен встретил пристальный немигающий взгляд.

И тут его резануло жгучей болью по глазам… Они заслезились, как от сильного ветра, всё вокруг искривилось, полезло в стороны, и в тот же миг остро ужалила отгадка: Гессен понял, кто стоит перед ним. Увидел. Ладонь потянулась к серебряному кругляшу.

Опоздал он лишь на миг. Зрение вернулось раньше, чем он успел схватить медальон. Гессен моргнул. Резь исчезла, и он забыл. Мальчик смотрел на чужого старика в богатой мантии, но чувствовал только любопытство.

Гессен поклонился, незнакомец вернул поклон.

– День добрый, ученик, – сказал он.

– Здравствуйте, сударь.

– Знаешь, где там лежат свечи? – старик кивнул на часовню. – Хотел поставить, да не у кого спросить. А я тут не хозяин, копаться не стану.

– Сейчас вынесу, – Гессен взялся за кольцо и потянул на себя дубовую дверь.

После яркого солнца часовня казалась погруженной во мрак. Свет шел из трех оконниц, повисая в воздухе голубоватыми полосами. Сильно пахло хвоей: сосновые ветки устилали беленый пол и стояли в кадках с водой. Гессен снял со стены ключи и открыл деревянный ящик под скамьей, где хранились огниво, щетки, склянки с маслом. Там же были и свечи.

А на скамье лежало зеркальце. Старое зеркало – матовое поблекшее стекло было покрыто сетью трещин, серебряная оправа в жемчугах потемнела. И странной какой-то формы – то ли овальной, то ли треугольной. Неправильной.

Мальчик не удержался и заглянул в него. Зеркало послушно отразило светлое лицо с настороженными глазами. Отразило и… в глубине его что-то моргнуло. Волна всколыхнулась и прошла под тусклой гладью.

Гессен еле успел положить зеркальце на место, как услышал шаги. Старик стоял в дверях часовни. От изумрудов мантии плясали на полу крохотные зеленые сполохи.

– Вот, сударь, – сказал мальчик. – А зеркало ваше?

– Мое, – старик взял тонкие свечки, глянул на Гессена, точно всё понял, и вышел из часовни.

Оставшись один, Гессен присел на краешек скамьи. Зеркальце таинственно мерцало рядом, словно разлитая лужица, и неудержимо тянуло к себе. Старое зеркало старого чародея.

Зачем старик оставил его, ведь понял, что у Гессена на уме… Не хотел бы, чтоб трогали, так забрал бы! Гессен взял зеркальце и положил на раскрытую ладонь. Блеклая гладь отражала беленый потолок. Треск свечей смолк, они прогорели, из подсвечников шли сизые дымки. В часовне было тихо.

«Нет, молчит», – подумал Гессен, хотел вернуть зеркальце на место, но тут зеркальная глубина замутилась. Матовая гладь пошла кругами, будто Гессен держал чашу, а в ней плескалась вода. Плескалась всё сильнее, еще чуть-чуть – и хлынет через край. Когда вода успокоилась и круги разошлись, потолок часовни в зеркале не отразился, а появилась темная комнатка, заставленная рухлядью.

Гессен пригнулся ниже, не веря глазам. Да, каморка. На стенах холсты, пыльные и засиженные мухами. Единственное окошко загромождено ларцами и сундуками почти доверху, и свет падает узкой полосой на ковер, тоже старый, истертый.

А в комнатенке стоял… Неужели он? Это лицо Гессен часто видел на портретах и не мог обознаться. Принц Серен.