Перстень Рыболова

– Вот и хорошо… Гм, простите, сударь. Примете окончательное решение – уж известите меня, сделайте такое одолжение. Доброго вечера.

Лум, запахнувшись, пошел к часовне. Холодно-то как, день теплый был, а сейчас словно зимой веет… У часовни наставник обернулся и посмотрел на мост. Быстро ходит Нений Любомудр – уже и след простыл.

IV

От жарившейся рыбы в избушке было горячо и чадно. Флойбек, насвистывая, заворачивал камбалу в листья папоротника и выкладывал на жестяной противень.

– Хороший улов, – сказал он, обернувшись.

– Не жалуемся, – ответил Ревень, лукавый старый добряк, слывший на острове колдуном. – С утра на Белом утесе рыбалил. Думал, вы придете.

– Учеба, – коротко сказал Сгарди. Ревеня они не стеснялись – старик единственный в поселке был посвящен в тайны монастыря.

Тот кивнул и взял деревянную иглу, которой штопал сеть.

– А вы что-то невеселы, сударь мой, – вполголоса обратился он к Арвельду. – Случилось чего?

– Да я и сам не понял – случилось или нет, – Сгарди взял щепоть крупной серой соли и присыпал рыбину. – Скажи-ка, Ревень… А было что-то необычное в Светлых морях лет двести тому назад? Странное что-нибудь – так, чтобы из ряда вон?

Ревень усмехнулся:

– С чего бы такой вопрос?

– А вот любопытно стало.

Рыбак продолжал класть стежки.

– Неспроста вы разговор завели, сударь, – помолчав, ответил он. – Как есть неспроста. А было такое, что двести лет назад завязалась в Светломорье такая же примерно кутерьма, как нынче.

– Смутное время? – спросил Арвельд.

– Да, смутное, только звали его тогда по-другому. Ну, смысл, понятно, тот же.

– Тоже междуцарствие?

– Междуцарствие. Но длилось не десять лет, а года четыре. Затем Элезис Лакосский на трон сел, потомок первого принца Светломорья. Много ему выпало трудов, но то правитель был… – Ревень перекусил нитку. – В молодости, с женой-покойницей, довелось мне побывать на Лакосе, в махоньком городишке, где родился на свет принц. Там в доме Совета старейшин висит его парсуна, портрет по-нашему. Глаза серые, как небо перед грозой, грива огненная, кольцами. Еще старая кровь в нем текла, не людская. Нраву был сурового и всякую кривду насквозь видел. Но понапрасну никого не обижал…

Арвельд внимательно слушал, держа в одной руке раковину с солью, в другой кусок рыбы.

– Ты про смутное время говорил. Отчего оно началось?

– А разно говорят. Летописцам ежели верить, так это кто-то из королей безвременно помер или, наоборот, не вовремя родился… А давным-давно, еще я был такой, как вы, запомнил, что старые люди говорили. Будто в это время границы между мирами стираются. Оттого всё мешается в Светлых морях и в людских душах, – старик отложил сеть и уставился в окно, на тлеющий закат ранней весны. – Появляются силы старых эпох, которым в нашем мире делать нечего, а они всё приходят, ищут здесь свою долю. Кого-то из них давно позабыли. Других помнят только староверы вроде меня, – он задумался, сжав губы. – У Асфеллотов, к слову сказать, еще живо предание об их пращуре, так он из той породы. Который якобы заложил душу, чтобы спасти свой народ, и время от времени возвращается ее вернуть. Зовут они этого духа человеком зеркал или как-то так…

Огонь с треском взметнулся, лизнув верх камелька. Арвельд вздрогнул.

– Ревень, – произнес он, наклонившись к старику. – Кто это такой? Как выглядел?

– Бог миловал, ни разу не видел, – усмехнулся старик. – Да и кто знает – есть ли он на самом деле…

– Хорошо, не видел, так ведь слышал! Может, что еще припомнишь? Асфеллоты – колдуны не из последних, не могут они верить в то, чего нет и никогда не было!

Ревень смотрел на него и всё медлил с ответом.

– Зря вы разговор этот завели, сударь, – тихо сказал наконец рыбак, – да еще на ночь глядя. Старые восточные поверья – как корни тамошних кедров: узловатые, темные и крепкие. И никто не знает, из какой глубины они растут.

…К ночи Арвельд вышел на берег. После натопленной, пропахшей рыбой избушки море остро дохнуло в лицо прохладой и солью. Светился над Горой месяц, окутанный радужным сиянием. Глухо рокотал прибой да взлаивали в поселке собаки. Самая обычная ночь, только всё тревожнее становилось на сердце, будто кто чужой ходил следом и выжидал.

В мокром песке под ногами тускло блеснуло. Мальчик нагнулся и подобрал мелкую серебряную монету.

Странная какая монетка: гладкая, безо всяких знаков подданства. Арвельд потер ее, счищая песок, перевернул и увидел, что это не монета, а что-то вроде медальона: на другой стороне извивалась змейка из темно-зеленого камня. Непонятно, из чего сама вещица сделана – то ли серебро, то ли перламутр, то ли камень… Арвельд был не охотник до вещей, которые выбрасывает прибой – много ли удачи приносят дары погибших кораблей? – но медальон отчего-то не выбросил. Рука сама собой сунула его в карман.

Вернувшись, Арвельд пробрался на лежанку и вытащил находку, чтобы разглядеть получше.

Угли догорали, затухая. Внезапно огонь вспыхнул в последний раз, и по змейке пробежал яркий зеленый сполох. Она словно моргнула. От неожиданности Сгарди чуть не выронил медальон, но в следующий миг змейка снова была мутно-зеленой, непрозрачной, и больше не подавала признаков жизни. Показалось…

– Чего разглядываешь? – спросил Флойбек.

– А… вот, нашел, – Сгарди нащупал в кармане ракушку, завалявшуюся еще с лета, и показал Флойбеку. Тот фыркнул.

– Находка завидная, – пробормотал он, засыпая. – Теперь ты у нас богач, Сгарди…

Арвельд покраснел. Зачем он соврал? У них не было тайн друг от друга. Никаких. «А с чего я должен оправдываться?» – буркнул он про себя и убрал медальон.

Сгарди не видел, как змейка начала разгораться. Снова полыхнул огненный сполох, потом еще один. Цвет от мутно-зеленого изменился до ярко-изумрудного, камень словно ожил. Засыпая, Арвельд почувствовал, что карман нагрелся, но не придал этому значения…

…И привиделся ему в ту ночь странный сон.

Снилось, будто брел он по краю обрыва, а у самых ног курился туман. Сизая дымка плыла, отделяясь от земли, из нее выступали не то скалы, не то башни, и скоро стало видно, что внизу, как в чаше, лежал город.

Был он огромен: волны тумана уходили вдаль, впадая в серое море, и вершины затопленных башен поднимались даже из пасмурных вод. Шпили обугленными иглами вспарывали призрачную хмарь. На горизонте, где море смыкалось с небом, посверкивали зарницы, только грома слышно не было.

Прибой дышал, как спящий исполин, а из глубины города, вторя ему, поднимались шорохи, вздохи – тяжкие, зловещие. То ли гуляли сквозняки по древним улицам, то ли кто-то стонал там.

Никогда раньше Арвельд здесь не был, но отчего-то понял, где находится, и от догадки захватило дух.

Одному Рыболову ведомо, сколько таких городов спрятано в горах Лафии – городов-мертвецов, городов-кладбищ, покинутых, опечатанных вечностью, выродившихся не одну тысячу лет назад. Останки старой эпохи, навечно замершие в мгновении своей смерти – не живущие, но и не умершие до конца. Из всех Асфалин был самым большим. О нем Сгарди слышал от Флойбека, который родился на восточных островах.

Мальчик толкнул ногой камень, и он, сорвавшись с горной кручи, плавно полетел вниз, разорвав туман. Здесь всё было тягучим, долгим – время в Асфалине превратилось в один вечный, нескончаемый миг. «О-о-ох…» – донеслось из чаши. Дымка разошлась, и взгляду открылись следы ужасающего бедствия – огромная черная трещина пересекала город с севера на юг. На Сгарди повеяло могильным холодом.

Рядом с Арвельдом шел давешний незнакомец. Теперь на нем был серый плащ, точно выбитый из мрамора. И двигался он не как человек, а скользил по краю пропасти.

– В ваших краях меня называют Нением, – говорил он. – Зови и ты. Настоящее мое имя ничего тебе не скажет.

Сизая дымка подползала к ногам. А внизу двигались синеватые тени и всё слышались вздохи.

– Спустимся вниз, – произнес Нений, – покажу тебе свой город.

Он скользнул – серый плащ взметнулся за спиной, как чудовищные крылья. Арвельд последовал за ним, и волны тумана подхватили его.