Перстень Рыболова

Канавка исчезала перед чугунными перилами Тенистого канала. В зеленоватой воде стояли опрокинутые башни старой Лафии. Под мостом крякали утки.

– Тут что по течению, что против, – заметил Флойбек, глядя в темную глубину, где что-то бродило и шевелилось. – Будто пруд заросший… А хотя нет, – по водной глади медленно скользил жухлый лист. – Вот и наш проводник до рынка. Пошли, Сгарди.

Арвельд продолжал стоять у перил.

Течение вяло тащило сонную воду к широкой улице. Там, за домами, шумело и волновалось море торгового города: стучали копыта, высекая искры, скрипели тележные колеса, кричали разносчики, зазывалы, гомонил торговый и ремесленный люд. Из харчевен несло жареным мясом и кислой капустой.

Зато с другой стороны веяло тишиной и безлюдьем.

Верховья Тенистого уходили за поворот, в глубину улицы, укрытой лиственницами. У поворота стояла статуя в человеческий рост, облитая иссиня-зеленой патиной – женщина, закутанная в просторную легкую одежду. Грациозное создание, разве что руки длинноваты. А из-под струящихся складок виднеется…

– Флойбек, – тихо сказал Сгарди, – это хвост?

– Нет. Это третья нога. Такие кое-где в Лафии попадаются, не знаю, правда, кто это.

Опять оно. Создание застыло, поправляя рукав, и поза была такой непринужденной, будто перед ними живое существо. Только встретиться с ним не хотелось бы…

– Что такое Озера?

– Асфеллоты там селятся с давних пор, – ответил Флойбек. – И мы там, Сгарди, ничего не забыли. Слышал, что Наутек сказал?

– Нам ничего там не сделают, – возразил Сгарди. Чужеродное существо и отталкивало, и тянуло к себе. – Ну, выгонят… Было бы опасно, Мирча бы прямо сказал – убьют и дело с концом. Он имел ввиду, что там… возможно, просто смотреть не на что.

Существо в плаще одной рукой разглаживало складку, другой придерживало наброшенный капюшон. И лукаво усмехалось, будто приглашая пойти и убедиться, что посмотреть как раз было на что.

Городской шум сразу отстал и потерялся между домами.

За поворотом улица забирала в гору. Особняки карабкались вверх, выглядывая из-за хвойной зелени гранеными башнями, цветной черепицей и арками, оплетенными диким виноградом. Где-то визгливо прокричал павлин. Сверху звучали переборы арфы. И только. Тишь стояла такая, словно всё вымерло.

Канал сужался и мелел, сквозь мутную воду виднелись камни на дне. Через несколько шагов он и вовсе потерялся в зарослях. Арвельд запустил руки в колючие ветки.

– Флойбек, тут решетка! Решетка за кустами! – Сгарди, держась за чугунные прутья, прошел немного и споткнулся о камень.

Валун врос в землю, выпирая из травы одним боком, на котором лафийской вязью было выцарапано что-то. Флойбек присел, разбирая надпись.

– Ну? – нетерпеливо спросил Арвельд. – Понимаешь?

Тот криво усмехнулся.

– Знаешь такие слова – «добро пожаловать»? Так вот здесь написано кое-что прямо наоборот.

– Погоди, – Арвельд всё ощупывал решетку. – Что значит – ходить тут нельзя? А что тогда будет? Скажи уже толком!

– «Спящий редан», – пояснил Флойбек, – вот что написано. Реданы – домовладения на островах, и ставят их только Асфеллоты, причем самые богатые. А чем богаче, тем неуживчивее… Вреднее, если хочешь.

Арвельд и сам чувствовал, что пора поворачивать назад. Место смотрелось вполне мирным, но чем-то чужим от него даже не веяло, а прямо дышало в лицо. А вот они сейчас уйдут отсюда – к рыночной площади, к домам, к лавкам, и никогда не узнают, что ж там такое и чьи владения отметил камень… А в кустах тем временем явственно обозначилась прореха.

В Лафии любят каналы. Ласково называют их «водяными улочками» – чистят, одевают камнем и узорными перилами. Знатные люди устраивает катания с прятками под мостами, горожане попроще катаются на лодках ради быстроты.

Однако Тенистый канал любовью не пользовался: извилистый и капризный – дно его толком не знали даже старые лодочники. То на глубоком месте выскакивала мель, то на безопасном повороте появлялся острый камень. Низовья Тенистого у рынка были завалены мусором, а в верховья не ходили. Мало кто и знал, где начинается «текучая лужа».

Мирча Наутек и подобные ему любители дворов и улиц пробовали дойти до истока из любопытства, но видя, в какой конец города уходит канал, поворачивали назад от греха подальше. Кто-то пустил слух, что Тенистый вытекает из болота, где проложены сгнившие мостки, и смотреть там нечего. Этим остальные и удовольствовались. Мирча хоть не заходил дальше других, но слышал об истоках Тенистого от людей знающих, потому и предостерегал от прогулки вверх по течению.

Он представлял, откуда берет начало «текучая лужа». Истоки ее лежали в озере Спящего редана.

XII

Реданы строились на Лафии испокон веку.

С востока обычай разнесли по Светломорью, так что укромные островные дома можно встретить на любом архипелаге. Но островов на всех не хватает, и по времени строгая традиция стала забываться. Теперь даже старейшие ветви бывших королей селятся на ровной земле. Разве что лафийские Асфеллоты по-прежнему предпочитают «чистые места».

Озеро, на котором стояло владение Спящий редан, называлось Ковш.

Было оно круглое, вровень с берегами налитое зеленоватыми водами – такими тихими, неподвижными, словно и не воды были, а продолжение берегов. Над погруженной в дрему гладью носились стрекозы. Они касались прозрачными крыльями зеркальной поверхности, не оставляя на ней кругов.

А из озера поднимался, как видение, редан о двух граненых башнях, оплетенный сетью узорных решеток. Стрельчатые окна и шатровая крыша стояли перевернутые в недвижной воде, там же отражались витые облака и серебряные ивы. Казалось – редан парит в полуденном мареве и вот-вот растает – коснись только рукой.

Между тем он стоял прочно, основательно, уже не первый век, не меняя ни хозяев, ни уклада.

Двери Спящего редана, или, как еще называли, Редана-на-Ковше, открывались редко, да и то – не распахивались, а приоткрывались. Для того чтобы выпустить в свет очередную каверзу, на которые Асфеллоты были великие мастера.

Однако сегодня с острова на берег был перекинут мост – хозяин ждал гостей.

Элам Ласси расхаживал по дому, погрузившись в свои думы, глубокие и мутные, как воды Ковша. Ходил он неторопливо, степенно, потому что к старости разжирел, обрюзг и страдал одышкой.

В молодости чародей был красив, как все Асфеллоты, но быстро отцвел, завял и теперь напоминал перезревший плод, истекающий ядовитым соком. Еще недавно он двигался быстро, порывисто, так что от его плаща разлетался сквозняк. Этот сквозняк, да дробное цоканье острых каблуков помнили все дворы Светломорья – они предшествовали очередной заворохе, которую расхлебать потом стоило многих сил…

Однако с недавних пор пакости Спящего редана прекратились, словно старый Змей пропал. Одряхлел и ушел на покой. О доме на Ковше начали забывать, находились даже такие, кто и вовсе о нем не знал. Но на самом деле Змею эти каверзы опротивели – слишком уж мелкими были. Ничего не стоили. А то, чему он сейчас служил, стоило очень и очень многого.

Хозяин достал из шкафа зеленую бутыль, оплетенную золотой нитью, и плеснул в бокал крепкого лафийского травника. Поплыл пряный хвойный дух, смешиваясь с запахом старых духов и древних книг. Змей сел в кресло перед столом, осмотрелся. Солнце скользило в медальонах из зеленого стекла на стенах, рассыпая по полу изумрудные блики. Круглый зал был пуст, во всём доме ни души. Шелестели ивы на берегу озера – там бродил легкий ветер. И больше ни звука.

Но тут в узорном бокале сам собой колыхнулся темный травник. Змей поднял голову.

– Ты здесь? – спросил он кого-то.

В зале потемнело, словно свет из окна заслонило что-то невидимое. Оно сгущалось, становилось плотнее, в нем проскакивали еле видные искры, и через минуту перед Змеем стоял высокий старик в зеленой мантии. Тот самый, с Храмовой гряды.

– Здравствуй, Змей, – сказал гость.

В его точеном лице угадывались черты хозяина, но не точно, а будто передавая смысл. Старый Змей тащил на себе отпечаток прожитых лет и страстей, поедавших изнутри – а гость, казалось, не жил, не старился, а так и появился на свет, словно был вне времени.

Хозяин встал и поклонился, прижав руку к сердцу.

– Садись, владыка, – сказал пришелец. – А где твой второй гость? Не вижу его.

– Сен-Леви? Жду с минуты на минуту.

Змей поставил второй бокал и наполнил до краев. Бокал хоть и был гостю не нужен – он бы и взять его не смог – но почтение было сильнее. Таков обычай – обращаться с Амальфеей как с живым человеком.