Мой ледяной принц

Вдруг я почувствовала, как ладони Фредрика легли на мои плечи, и мне отчаянно захотелось прижаться к нему, обнять его, вцепиться пальцами в его порванную майку… Но я знала, что, если сделаю это, то не устою перед своими чувствами и признаюсь ему в любви. А он не должен быть знать о моих чувствах! Моя семья никогда не примет его!

– Нет, не нужно… Я уже успокоилась, – выдавила я из себя и с огромным усилием воли отошла от него.

Фредрик горько улыбнулся, и я поняла, как жестоко он страдал из-за меня. Такой грусти и такой боли на его лице я не видела никогда. И его боль придала мне сил, чтобы отсечь трос, который вновь связал нас, как якорь и корабль, и Фредрик был кораблем, а я – якорем, удерживающим его.

– Я, кажется, попросила тебя не уезжать. Но в те минуты я была очень напугана и не в себе. Не принимай мои слова близко к сердцу. Это было минутное помутнение. Ты не должен оставаться здесь ради меня. Уверяю тебя, те слова были сказаны мною в бессознательном, – твердо сказала я.

– Не волнуйся, я уеду сегодня же, – спокойно сказал на это Фредрик, и в его голосе послышался жуткий холод.

– У тебя там работа, новая жизнь, а здесь ты будешь деградировать! Я не хочу этого и рада, что все решилось, – продолжила убеждать его я, но в моей душе кипела горечь. – Прошу, не держи на меня зла. Я сама не знаю, что делаю… Я истеричка, вот и все! Спасибо тебе за все! Я никогда не забуду этого! Не забуду тебя! Прощай! – Я выбежала из его дома.

Направляясь на остановку, я изо всех сил сдерживала слезы, но, когда села в автобус, громко расплакалась. И мне было плевать на то, что люди смотрели на меня. Пусть! Валяйте! Наслаждайтесь! Я потеряла единственного мужчину, с которым хотела прожить вечность.

***

Я ехал в Лондон, полный противоречивых чувств: я был зол на Мишу, но в то же время тронут ею. Ее поведение не поддавалось никакому объяснению: сначала она позвонила мне и попросила, чтобы я приехал (и ведь она бессознательно набрала мой номер, значит, хотела видеть именно меня), затем попросила меня остаться, но всего пару часов назад заявила, что ее слова ничего не значили, что они были пустым звуком, и попросила меня уехать. Но ведь Миша не хотела, чтобы я уезжал. Что-то мучило ее, не давало ей покоя. Неужели она стала что-то чувствовать ко мне и просто боялась своих чувств? Она всегда говорила, что не хочет любить и что любовь приносит только страдания. И с чего она это взяла? Какой идиот вбил ей это в голову? Или это ее любимые фильмы? Хотя с чего я думаю, что, прогнав меня, Миша таким образом боролась со своими чувствами? А ведь я был готов бросить все, чтобы просто жить рядом, в одном маленьком городке с ней, и быть ей тем, кем быть не желал, – просто другом. Но она отвергла и это.

Но если она что-то испытывает ко мне? Тогда пусть разберется со своими чувствами и расставит все по местам: чего она хочет, чего ожидает, чего боится, потому что я – не игрушка. Я взрослый вампир, и у меня нет желания терпеть ее странное поведение. Ей нужно время, и у нее его будет сколько угодно: я больше не собираюсь появляться в ее жизни. А если она вновь попадет в беду и позвонит мне? Я приеду, но потом оставлю ее в покое, ведь она так желает этого. Она сказала мне: «Прощай». И я должен ответить ей тем же.

Прощай, Миша. Будь счастлива. Может, с этого дня мы больше никогда не увидим друг друга. Может, скоро ты забудешь о моем существовании, или будешь вспоминать обо мне, как о кошмарном сне. Как о самом тягостном и болезненном периоде твоей жизни. Может, наша с тобой встреча была ошибкой, которая принесла страдания нам обоим. Забудем о том, что знаем друг друга. Пусть я уже никогда не буду счастлив, но ты будешь. Будь счастлива. Прощай.

***

Наступил долгожданный март, но мне никак не верилось, что прошла эта ужасная, полная дурных событий зима. Зима была бесснежной, тяжелой и пустой. Я уже сбилась со счета дням, прожитым без Фредрика. Он уехал и больше не возвращался. Я опять прогнала его, и теперь просто проживала дни: я ходила на всевозможные мероприятия, праздники, концерты, но они не вылечили меня от чувства пустоты и одиночества, не смогли убить мою тоску по Фредрику. Я ходила в колледж, просиживала лекции, общалась с Элли, а потом обязательно оставалась на какое-нибудь заседание, загружала себя делами, учебой, дополнительной работой, чтобы не думать о том, что все могло быть по-другому. Если бы Фредрик остался, и если бы я сказала ему о своей любви. Но я боялась этих мыслей, пыталась изгнать их из своей головы и забить ее учебой и чтением.

Что касается мажора Роба: он вышел из больницы и сразу уехал из Оксфорда (видимо, это Фредрик так сильно повлиял на него). Проститутки, которые грозили побить меня, больше мне не встречались, а двенадцатого марта до меня дошла новость о том, что мажор Роб погиб в автокатастрофе: его машина выскочила с дороги в высокий овраг. Честно говоря, мне было даже жаль его, ведь он был таким же человеком, как и все мы.

За последние месяцы мы с Мэри подружились еще больше. Мы дружили еще с нашей первой странной встречи, но теперь стали так близки, как я не была близка ни с кем, даже с Маришкой. Мэри стала частью моей жизни. Она усердно старалась отвлечь меня от тоски по Фредрику: заставляла помогать ей в приюте, смотреть с ней дурацкие фильмы и сериалы, играть в карты. Мэри сама пропиталась моим мрачным настроением, но придумывала мне лекарства от него.

Март был наполнен солнцем, и, наверно, теплом, потому что стали распускаться почки и пробиваться молодая зеленая трава. В Оксфорд прилетели птицы и наполнили его своим пением. А я цеплялась за прошлое и до сих пор носила шарф и варежки, подаренные мне Фредриком. Ведь это был его подарок: этот шарф связывал меня с прошлым, где Фредрик любил меня, а я его – нет. Но сейчас я томилась по нему, иногда слушала произведения Грига, и по моим щекам текли слезы понимая того, как прекрасен был мужчина, которого я прогнала от себя.

В конце марта Мэри собралась в Лондон и пригласила меня поехать с ней, но я отказалась, сославшись на учебу, которая не давала мне возможности присоединиться к ней. Но Мэри не расстроилась: она понимала, почему я не хотела ехать с ней. Я проводила ее до автовокзала, мы обнялись, она села в автобус и на две недели уехала к своей семье. Эндрю остался в Оксфорде – у него было много работы в книжном магазине.

И я осталась одна. Одна в городе. Одна в большом доме. Мне было странно не слышать никаких звуков, даже дыхание Мэри и ее неловкое пение мимо нот, когда она принимала ванну или готовила еду. Ничего. Абсолютная тишина. Так как по дому я ходила босиком, мои передвижения были бесшумны, и это было невыносимо: я привыкла слышать, как Мэри ходит по дому, шаркая тапочками, как что-то постоянно звенит, стучит, падает. Я была одна всего лишь четвертый день, но мне хотелось сбежать из дома. Я так привыкла жить с Мэри и так полюбила эту смешную девчонку, что ее отсутствие вызывало у меня чуть ли не панику, и я уговаривала себя подождать еще десять дней, ведь Мэри имела право видеть свою семью и отдохнуть от меня, в конце концов. Так, скрепя сердце, я терпеливо ждала приезда моей дорогой подруги.

«А вдруг она случайно встретит Фредрика, и он спросит обо мне? Что Мэри ответит? Хотя ничего он не спросит! Не будет истязать себя! К тому же он не любит Мэри, – иногда думала я. – Нужно заставить себя не думать о нем!»

Но легко сказать! Фредрик продолжал перечислять в приют деньги, причем делал это каждую неделю. И когда кто-нибудь из сотрудников показывал мне чеки, я просто сходила с ума и мою грудную клетку пронзали волнение и восхищение. И боль. Он поддерживал этих детей, хотя его уже ничего не связывало ни со мной, ни с приютом, ни с Оксфордом вообще.

В воскресенье вечером Мэри позвонила мне и сказала, что классно проводит время, но немного приболела, а все из-за того, что «попала под ливень, а зонтика с собой не было». Я всегда напоминала ей взять зонтик или положить его в сумку, поэтому в очередной раз поругала подругу, но она только весело фыркнула и сказала, что вечер в теплой постели и литры горячего чая с лимоном вернут ее в тонус. И я не удержалась и спросила Мэри, не встречала ли она «сама знает кого». И она ответила: «Нет».

В понедельник Мэри позвонила опять, но я не ответила ей, потому что была на лекции, и перезвонила ей вечером, но в этот раз трубку не взяла она, и я даже подумала о том, что Мэри обиделась. Во вторник я опять позвонила ей, но вновь безуспешно. Это рассердило меня: ей так трудно было ответить на мой звонок? В таком случае, пусть звонит сама!

Мэри соизволила позвонить только в среду, когда я сидела на лекции.

«Очень вовремя! – с сарказмом подумала я, но все же, обрадовалась ее звонку и отпросилась у преподавателя выйти в коридор, так как «этот звонок был крайне важен».

– Наконец-то! Почему ты игнорируешь меня? – недовольно спросила я, едва выйдя из аудитории. – Чем ты так занята?

– Привет, это Гарри.

«Ну вот! Он опять воспылал ко мне любовью? – недовольно подумала я. – Да еще использует телефон Мэри в своих корыстных целях!»

– Здравствуй. – Я попыталась ответить вежливо и спокойно.

– Ты можешь приехать сегодня к трем часам дня в Лондон? – Голос Гарри был очень серьезным.

«Он решил пригласить меня на свидание? Да еще, чтобы я приехала сама! Вот нахал! И ради этого он отвлекает меня от лекции?» – насмешливо усмехнувшись, подумала я.

– Зачем? – с иронией спросила я.

– Дело в том, что… Мэри умерла, и сегодня в три часа дня будут проходить ее похороны.

Глава 25

– Что? – только и смогла ответить я и уставилась в одну точку на полу. Я не могла понять смысл слов Гарри: он нес бред.

«Наверно, он пьян. Городит такую чушь!» – решила я.

– Эту новость тяжело принять, но это правда: Мэри попала под дождь и сильно заболела. У нее был сильный жар, а потом ей стало много хуже. Мы вызвали врача, и он сказал, что у Мэри сильное воспаление легких. Ее увезли в больницу, но… В понедельник вечером она умерла. Она попросила позвонить тебе, чтобы попрощаться, но ты не взяла трубку. А вечером было уже не до этого. Думаю, ты понимаешь.

Я слушала Гарри, но в моей голове было пусто, словно это происходило не со мной, а с кем-то другим. Мне было все равно. Я просто не верила в то, что Мэри умерла.

«Какая глупость! Она не могла умереть! Мэри была здорова как вол! Ее не мог убить какой-то дождик! Ерунда! Чушь собачья! Гарри пьян! Несет такой бред!» – раздраженно подумала я.

– Ты пьян? – насмешливо спросила я Гарри.

– Я понимаю, в это трудно поверить, ведь вы были лучшими подругами…

– Ты понимаешь, что несешь? – Я повысила голос.

– Мэри умерла, и сегодня мы хороним ее! Ты приедешь? – настаивал Гарри.

Я опешила: он говорил правду? Мэри умерла? Как?! Нет. Не может быть.

– Я? В три? – Мне не верилось, что все, сказанное братом Мэри, было правдой. Реальностью. – Но ей только исполнилось восемнадцать…

«Мэри умерла, и сегодня ее хоронят. Меня зовут на ее похороны. Она звонила мне, чтобы попрощаться, но я разозлилась на нее. А в это время Мэри была уже мертвой» – Эти мысли бродили в моей голове, но я не чувствовала никаких эмоций, словно ничего не произошло. Мэри умерла, а я ничего не чувствовала. Только пустоту. Пустоту и неверие.

– Так ты приедешь?

Мою челюсть словно заклинило, и я не могла открыть рот. У меня не было никаких слов. Пусто и в голове, и в душе.

– Миша, ты там?

– Я приеду. Куда? – прошептала я, закрыв глаза.

– К нам. Если хочешь, я заберу тебя из Оксфорда.