Libertas, vale!

– Я уверен, что ты слышала это не от моей ныне покойной жены Випсании, а остальные свидетельства о моём характере не должны тебя волновать. Скажи мне лучше, что тебе нравится в «Героинях» Овидия больше всего?

– Мне нравится, как автор приоткрывает перед читателями внутренний мир женщин. Он показывает, что они могут так же глубоко и сильно чувствовать, как и мужчины, что у них тоже есть воля, храбрость и честь. Нам нужно больше таких произведений. Может быть, это помогло бы нашему обществу отказаться от исключительно мужской прерогативы во всех сферах. Почему вам достаются государственные должности, награды и власть, а нам – ничего?

– С твоим умом и красноречием, Клавдия, ты могла бы быть таким же успешным оратором, как знаменитая дочь Квинта Гортензия Гортала. Твои слова напомнили мне её пламенную речь о двойных стандартах и неравных правах между мужчинами и женщинами.

– Какой изысканный комплимент! Спасибо, – лучезарно улыбнулась девушка и добавила. – Ты можешь называть меня Элевтерией. Это моё тайное прозвище. Так меня называют мать, братья, сестра и подруги.

– Какое интересное и символичное прозвище! Ведь по-гречески оно значит «свобода».

– Ты говоришь по-гречески?

– Конечно, в детстве и юности я изучал этот язык с учителем и по книгам, а потом учился в Академии в Афинах. В течение моей карьеры я довольно много лет провёл на востоке, в Сирии, Африке, Иудее, где люди охотнее говорят по-гречески, чем на латыни, поэтому у меня было много разговорной практики. Например, я говорил по-гречески с Иродом Великим, – ответил Вар на безукоризненном греческом языке, что привело Элевтерию в полный восторг. Она теперь шла совсем рядом с сенатором, а не на расстоянии вытянутой руки, как в самом начале прогулки. Её обрадованный жених заметил, что они идут в ногу. Его высокие закрытые ботинки красного цвета, которые носили только сенаторы, ступали в такт с изящными, лёгкими сандалиями, чьи тонкие, мягкие ремни были украшены жемчугом и изумрудами.

– Говорят, что мой отец, которого тоже звали Публием, мог так же легко изъясняться по-гречески. К сожалению, я никак не могу освоить этот язык и говорю очень медленно с кучей ошибок, – простодушно призналась девушка.

– Это не беда. Если хочешь, мы можем говорить только по-гречески, чтобы у тебя была постоянная языковая практика. Я уверен, что ты быстро улучшишь своё владение языком Гомера, Эсхила и Эзопа.

– Ты разделяешь философские взгляды Эпикура?

– По духу мне ближе стоики, считающие добродетель самой главной ценностью. Эпикур был очень моден во времена моей молодости. Распущенность нравов в государстве, особенно в высшем обществе столицы, была тогда ужасающей. Но двадцать лет назад, после принятия императором законов по сохранению семьи и поддержанию высокой морали, общество стало постепенно отходить от прославления гедонизма.

– Мне хотелось бы узнать, что ты, уважаемый сенатор, думаешь по поводу этих законов. Неужели возможно укрепить семью, указывая человеку, когда ему жениться и сколько рожать детей? Неужели можно повысить нравственный уровень общества, пытаясь с помощью законов изменить образ жизни человека?

– Позволь мне уклониться от ответа на эти вопросы, милая девушка, – с многозначительной улыбкой ответил Вар.

– Надо же! Я думала, что ты скажешь что-то вроде: «Законы и эдикты императора существуют не для того, чтобы их обсуждали, а чтобы их неукоснительно выполняли.»

– Давай считать, что именно это я и сказал, – задорно, почти по-мальчишески рассмеялся сенатор. – Как бы то ни было, плотские утехи и чрезмерная роскошь осуждаются Цезарем Августом, поэтому философские и литературные произведения, пропагандирующие их, больше не в моде.

– Неужели? А как же ты объяснишь необыкновенную популярность недавно опубликованной Овидием «Науки любви», которая представляет собой учебник по эротике? Почему наше общество, которое по замыслу императора должно стать высокоморальным и нравственным, зачитывается бесстыдными и непристойными советами? Если ты ещё не читал эту скандальную книгу, то в качестве примера приведу один из типичных советов по обольщению, которые Овидий даёт своим читателям: «Самый испытанный путь – обманывать мнимою дружбой… ты на Венерину цель не слишком указывай явно: именем дружбы назвав, сделаешь ближе любовь». Разве это не отвратительно? – возмутилась Элевтерия, при этом покраснев и отведя глаза.

Сенатор понимал, что это очередная провокация, но должен был отдать должное смелости и уму своей юной невесты. Она снова и снова вызывала его на словесный бой.

– Процитированные тобой строки явно не предназначены для глаз такой юной и чистой особы, как ты, Элевтерия. Я не буду спрашивать прочла ли ты весь текст «Науки любви» или знаешь только самые скандальные отрывки из него. Мне лишь хочется объяснить, как я понял это произведение, внимательно прочитав его от начала и до конца. Возьмём для примера первую книгу, где Овидий даёт советы мужчинам, как добиться обладания женщиной. Поэт пишет, что для этого все средства хороши, включая обман, щедрые обещания, которые не нужно исполнять, и даже насилие. Для приличного человека эти советы звучат омерзительно, не так ли?

Внимательно слушавшая сенатора девушка кивнула, и он продолжал:

– Я подозреваю, что мать отобрала у тебя книгу до того, как ты прочитала её конец, где Овидий с грустью пишет: «Нынче стыд позабыт – своё лишь каждому любо. Каждый за радость свою платит страданьем других». Мне очень понравились эти прекрасные строки, полные горькой правды, поэтому я выучил их наизусть. В конце первой книги поэт также искренне сожалеет о том, что «дружба и верность у нас нынче пустые слова» и тот, кто надеется на чистую любовь, с таким же успехом может надеяться «мёд из реки зачерпнуть». Прочитав эти грустные строки, понимаешь, что все развратные советы, данные ранее, лишь показывают, насколько глубоко падение и почти необратимо моральное разложение нашего общества. «Наука любви» является одновременно и сатирически злой зарисовкой современных нравов, и нежной элегией об утраченных нравственных идеалах прошлого.

– Значит, ты полностью оправдываешь её появление и популярность? – спросила Элевтерия, испытующе глядя на сенатора.

– Такое произведение, особенно адресованное юношам, как говорится в его официальном заголовке, может быть очень опасным. Вследствие отсутствия опыта молодые люди не смогут воспринимать его как сатиру, а примут всё за чистую монету и будут считать его руководством к действию. Овидий Назон – гениальный, но очень противоречивый поэт. Мне не нравится его желание раздвинуть рамки дозволенного. Его искусство принесло ему много славы и денег. Все преклоняются перед его талантом, поэтому он возомнил себя «звездой» и думает, что правила приличия существуют для всех остальных, но не для него. Я думаю, что, издавая скандальное произведение, он бросил дерзкий вызов обществу для того, чтобы звезда его славы горела ещё ярче. Такое тщеславие предосудительно. Ну, хватит об Овидии. Что ещё ты читаешь, кроме него? – поинтересовался Вар.

– Я люблю читать Записки о галльской войне Цезаря. В этом объемном сочинении есть много интересной информации о землях и народах Галлии и Германии. Я люблю узнавать что-то новое о дальних краях. Кроме того, меня восхищают краткость и ясность стиля божественного Юлия.

– Не может быть! – в свою очередь удивился Вар. – Не могу поверить, чтобы романтичной семнадцатилетней девушке нравился бы скучный, сухой слог сурового военачальника.

– Я такое же исключение из правил, как и ты. Никогда бы не подумала, что кто-то, настолько близкий к императору, который известен своим строгим кодексом морали и нравственности, читает эротические произведения Овидия.

– Ты права. С возрастом император стал чрезмерно щепетильно относится к любовным отношениям. Сейчас даже трудно поверить, что молодой Октавиан был ужасным распутником, – тихо прошептал Публий, наклонившись к уху девушки. Элевтерия невольно вдохнула сладко-пряный аромат майорана и нежно-лимонное благоухание вербены, исходившие от его волос и кожи. Её щёки залились краской, и она опустила глаза, то ли от скандального откровения, то ли от того, что мужчина нескромно вторгся в её личное пространство. Однако он приблизился к ней лишь на короткое мгновение, быстро выпрямившись и отступив на почтительное расстояние.

– Знаешь, это уж слишком! Я думаю, что я просто обязана передать моей матери это крамольное высказывание, которым ты только что осквернил мой слух. Моя мать передаст его своему дяде, которого ты, очевидно, считаешь распутником и лицемером, и нашей свадьбы не будет, а для твоей блестящей карьеры наступит конец.

– Прошу тебя, не делай этого. Ведь я просто был откровенен с тобой. Когда мы поженимся, я всегда буду искренно делиться с тобой моими мыслями и чувствами. Таким образом мы сможем доверять друг другу и жить душа в душу.

– Конечно, я никому ничего не скажу. Я просто пошутила, Публий! – лукаво улыбнулась девушка. – Честно говоря, когда моя мать сказала мне, что император хочет, чтобы я вышла замуж за сенатора Вара, я с ужасом представила себе скучного мужа-ханжу, который интересуется только политикой и войной. Я очень рада, что ты не такой!

– Спасибо за откровенность, Элевтерия, – с глубоким чувством произнёс счастливый жених, взял её изящную, тонкую руку в свою большую ладонь и с благодарностью пожал. Она вежливо ответила на его пожатие.

VII

Виллмир проснулся после полудня и сразу вспомнил о своём странном сне. «Белые кони в священной роще и ритуальное соитие с прекрасной богиней должны иметь какой-то глубокий сакральный смысл. Но какой? – озадаченно думал германец. – Некоторые моменты сна были настолько явственны, что мне казалось, что всё происходит на самом деле. Особенно отчётливо я чувствовал отчаяние, боль и наслаждение. Насчёт отчаяния и боли всё понятно. Последнее время они не покидают меня. Но откуда взялось наслаждение, да ещё такое интенсивное? Это был ужасный, кощунственный сон, полный непростительных святотатств. Нужно забыть его поскорее и никогда не вспоминать!»

Виллмир вдруг осознал, что очень голоден. Такого сильного чувства голода он не испытывал уже давно. На столике рядом с изголовьем кровати стояло серебряное блюдо с нарезанным хлебом и кусочками холодного мяса. Германец с аппетитом съел всё и запил полным кубком вина. Еда показалась ему очень вкусной, а вино – превосходным. Его левое плечо болело, но не так сильно, как накануне. Скоро у него ещё разболелся желудок, ибо ему не следовало есть так много после долгой голодовки. Но несмотря на физическую боль, он чувствовал необыкновенный душевный подъем. Не успел он разобраться в том, что могло вывести его из тяжёлого депрессивного состояния, как дверь комнаты открылась, и германец увидел крепкую, привлекательную женщину лет тридцати пяти. У неё были прекрасные каштановые волосы, связанные на затылке синей лентой, и добрые серые глаза. В одной руке она держала серебряное блюдо с нарезанным сыром, оливками и свежим хлебом, а в другой – изящную амфору с вином. Быстрыми, ловкими движениями служанка убрала со стола блюдо с крошками и поставила на его место новое. Она также заменила амфору с вином. Незнакомая женщина выполнила эти действия с равнодушным видом, даже не глядя на Виллмира.

– Quod nomen tibi est?[20 - Как тебя зовут? (лат.)]

Германец удивился, услышав свой голос. Он звучал слабо и глухо, но довольно дружелюбно.

– Меня зовут Мия. А тебя?

– Виллмир.

– Мне сказали, что ты ни с кем не разговариваешь и почти ничего не ешь. Очевидно, ни одно из этих утверждений не верно, – сказала Мия, широко улыбаясь, и взглядом указала на пустое блюдо, которое она собиралась относить.

– Сегодня я лучше себя чувствую, и мне захотелось с тобой заговорить. Прости, я не помню, видел ли я тебя здесь раньше или нет. В моей голове был такой густой туман, что нельзя было различить сон от реальности. Я не очень хорошо узнавал, да и не хотел узнавать людей в этом доме. Я только смутно помню твою хозяйку. Когда я в самый первый раз очнулся здесь, она была рядом и назвала своё странное имя. Потом я погрузился в глубокое забытьё, отрешившись от внешнего мира. В моей больной голове витали призраки прошлого и какие-то странные, абсолютно нелепые образы. Одним из них была женщина с невероятной коричневой, почти чёрной кожей. В реальном мире её не могло быть, но она двигалась в этой комнате, говорила со мной и даже прикасалась ко мне. И это лишь самый безобидный из моих кошмаров. Иногда моё сознание просветлялось, и тогда я погружался в мучительные размышления о своей судьбе и хотел только одного – смерти. Но сегодня всё совсем по-другому. Я несколько часов проспал без тревожных видений. Когда я проснулся, никакого тумана в голове не было. Ко мне вернулся аппетит. Меня расположило к себе твоё милое лицо, и я захотел узнать твоё имя.

– Ты очень любезен для дикого варвара и неплохо говоришь на латыни, – заметила Мия с ещё более широкой улыбкой, чем раньше. – Позволь мне объяснить тебе всё по порядку. Во-первых, это неудивительно, что ты не помнишь меня, потому что ты видишь меня впервые. Сегодня мой первый день работы в качестве личной служанки госпожи, и она поручила мне заботиться о тебе. Я была в этой комнате утром и принесла еду, но ты в тот момент крепко спал здоровым, спокойным сном. Во-вторых, темнокожая женщина не приснилась тебе. Это рабыня-эфиопка по имени Амира. Она, действительно, была в этой комнате и иногда ухаживала за тобой. Но хозяин приказал удалить её из дома и наказать плетью. Её били сегодня утром во дворе около конюшни на глазах у всех слуг, которых специально собрали посмотреть на её позор. Ах, как она кричала! Хорошо, что это было довольно далеко отсюда, перед главным входом, и твоё окно было закрыто, иначе она тебя точно разбудила бы своими дикими воплями.

– Твой хозяин – очень жестокий человек! – с отвращением и ненавистью произнёс Виллмир.

– Нет, что ты! Совсем нет. Я живу и работаю в этой фамилии уже много лет и должна сказать, что такие наказания, как сегодня, случались очень редко. Наверняка Амира сделала что-то ужасное. Я думаю, что она дерзко оскорбила госпожу грубым словом. Я слышала, что они не очень ладили, а Амира – девушка очень колкая на язык. Ей нравилось задирать других домашних слуг. Меня она называла «длинноносой ехидной», и это ещё довольно милая кличка по сравнению с тем, как она называла других. Квинтилий Вар – справедливый и милостивый хозяин. Он щедро вознаграждает тех, кто верно и добросовестно ему служит. Наш управляющий Актеон был рабом, как и все мы, но хозяин освободил его после долгих лет верной службы, назначив ему щедрое пособие на содержание. Актеон мог бы жить отдельно и иметь своих рабов, но он предпочел остаться с хозяином и даже последовал за ним сюда, на край света, где нет ничего, кроме диких лесов и диких людей. Я так рада, что мы скоро возвращаемся в Рим!

– Вы уезжаете в Рим? Почему?

– Мы возвращаемся в Рим, так как хозяин заканчивает здесь свою службу и будет снова заниматься политическими делами в столице.

– Может быть, ты знаешь, где моя семья и что твой хозяин хочет сделать со мной?

– Это теперь и твой хозяин, Виллмир. Я слышала, что людям, потерявшим личную свободу в зрелом возрасте, труднее примириться с положением раба. Я из Иллирии, где уже почти три года идёт война между римскими войсками и повстанцами. Мне было семь лет, когда я попала к римлянам, так что я не очень много помню из своей прежней жизни. К сожалению, я ничего не могу сообщить тебе о твоей семье, но знаю, что тебя хотят отправить в гладиаторскую школу, когда ты поправишься. Успешные гладиаторы живут в почёте и славе. Они пользуются необыкновенной популярностью у горожан, особенно у женщин. Я видела очень интересное граффити на стене дома в Риме. Оно изображало гладиатора, который, вместо зверей или противников, ловил в свои сети красивых девушек. Я также слышала рассказы о женщинах, которые обмакивали в крови прославленных бойцов свои шпильки или броши и носили их в качестве талисманов. Одним словом, жизнь гладиаторов имеет свои приятные моменты, но обычно это очень короткая жизнь. Как правило, воины песчаной арены не переживают больше десяти боёв.

Узнав об уготованной для него дальнейшей судьбе, Виллмир почувствовал необходимость побыть одному, чтобы поразмыслить. Он резко и отрешённо произнёс:

– Спасибо за еду и за разговор, Мия. Я устал.

Казалось, что служанка совсем не обиделась на его внезапную холодность. По-дружески попрощавшись, она тихо удалилась.

Не оставив германцу времени на размышления, его почти сразу навестил управляющий Актеон. Он вошёл в комнату медленной, степенной походкой, подчеркивавшей важность его персоны. Удобно расположившись в одном из кресел перед ложем раненого, старый грек заговорил энергичным голосом: