Libertas, vale!

– Я обычно посещаю Кориниум с Актеоном. У нас там хозяйственные дела, а госпожа любит гулять по форуму, наблюдать за торговцами и смотреть, как идёт строительство города по римскому образцу. Все зажиточные люди передвигаются по улицам в крытых носилках, но госпоже нравится ходить пешком. Хозяин ужасно беспокоится о её безопасности и настоял, чтобы она хотя бы закрывала лицо полупрозрачным покрывалом и не выходила на прогулку без военного патруля. У Кориниума есть оборонительная стена, но нет военных зданий. В основном там живут римские ремесленники и торговцы, многие из которых женаты на германских красавицах. Они занимаются торговлей с варварами с тех пор, как славный Друз завоевал здешние земли. Большинство зданий в Кориниуме построено из дерева, как и в этой крепости. Там есть гончарные и столярные мастерские, кузницы и пекарни. Тем не менее, есть и богатые виллы из камня с роскошными садами. Я думаю, что госпоже нравится радостная и суматошная атмосфера стройки, которая царит во всём городе: стук молотков, скрежет пил, камни, доски и подъёмные машины вокруг зданий, покрытых строительными лесами. Сейчас недалеко от форума роют ямы для закладки фундамента и установки напольного отопления терм, а на самом форуме недавно возвели бронзовую конную статую императора Августа. Она впечатляет своими размерами и красотой. А как ослепительно сияет на ней позолота в солнечные дни! Словно блеск Рима озаряет тьму этой убогой провинции. Говорят, что далеко на юге есть ещё один римско-германский город[23 - Здесь имеется в виду римско-германское торговое поселение, обнаруженное около современной немецкой деревни Вальдгирмес в федеральной земле Гессен. Римский историк Кассий Дион пишет об основании и развитии нескольких городов во время наместничества Квинтилия Вара с целью «приучить» германцев к новому образу жизни. Описанный Кориниум мог быть одним из таких городов, хотя это вымышленное поселение.], даже больше Кориниума, но я там ещё пока не была. Возможно, что мы заедем туда в октябре по дороге в Могонтиакум.

– Понятно. Мне придётся сменить тему и спросить тебя, куда вы выходите из дома по нужде. Я теперь могу вставать и сам смогу туда дойти.

– Мы никуда не выходим. Латрины находятся рядом с кухней.

– Это не самое лучшее место. В кухне должно быть воняет нечистотами.

– Совсем не воняет. В доме есть водопровод и канализация. Лучше давай я отведу тебя туда, и ты сам всё увидишь и поймёшь, как это работает. Рядом с латринами расположена купальня. Там есть большие чаны с водой комнатной температуры, скребки для тела, моющие средства и благовония. Все домашние рабы моются каждый день. Это правило. Как только у тебя будет больше сил, я рекомендую тебе следовать общему примеру. Пойдём, я тебе всё покажу.

«Я, конечно, слышал, что мытьё у римлян возведено в культ, и господа от нечего делать часами проводят в банях. Но то, что они и рабов своих заставляют каждый день мыться, это уж слишком», – подумал германец. Он тяжело поднялся с кровати и медленными шагами направился к двери. Мия подставила ему своё сильное плечо, и, опершись на него, он стал ступать увереннее и быстрее. Таким образом они добрались до латрин, до которых было не более двадцати шагов. Мия показала германцу купальню и ушла хлопотать на кухне. Справив нужду, Виллмир сам дошёл до двери своей комнаты, опираясь о стену. Каждый шаг давался ему с большим трудом. Наконец, добравшись до цели, он почувствовал себя победителем.

В первый раз за несколько недель германец оказался на свежем воздухе и впервые увидел перистиль. Внутренний двор дома поразил его своей элегантной красотой. В центре перистиля был небольшой фонтан со статуей дельфина из белого мрамора. Раскрытая пасть дельфина оскалилась мелкими острыми зубками. Из неё звонко струилась чистая, прозрачная вода и стекала в мраморную чашу в виде округлой раковины. В четырех углах прямоугольного двора на высоких цоколях стояли большие греческие вазы, в которых цвели пёстрые астры. Колонны, окружавшие перистиль, были увиты изящными цветочными гирляндами. Пять проворных ласточек то залетали под крытую колоннаду, то вылетали на открытое пространство двора. Они громко щебетали и резвились, хлопая своими сине-чёрными острыми крылышками и подёргивая длинными резными хвостиками. Виллмир заметил между балками кровли построенное из грязи, травы и перьев гнездо. Он неподвижно стоял и с невольной улыбкой наблюдал за беззаботной игрой ласточек. Вечернее небо, раскрашенное в багряно-розовые тона заката, свежий прохладный воздух и весёлая стайка бойких птиц – маленькие, но неотразимые прелести бытия. Неужели он был готов так легко отказаться от всего этого?

Германцу захотелось перейти двор и войти в дом через большую двустворчатую дверь на другом конце. Там он мог бы случайно встретить хозяйку дома, ведь был уже вечер, и она должна была скоро вернуться из Кориниума. Полное безразличие прежних дней сменилось любопытством, и Виллмиру вдруг стало очень интересно увидеть лицо знатной римлянки, которое он никак не мог вспомнить. Он помнил лишь её тёмные волосы, уложенные в элегантную сложную причёску. Немного поразмыслив, германец решил, что это пустая затея. Кроме того, у него уже не было сил идти куда-нибудь. Он открыл дверь своей комнаты, подошел к кровати и опустился на неё. Его обессиленное тело было радо покою. Мужчина чувствовал себя, как после многочасового бега с препятствиями, хотя всего лишь прошёл несколько десятков шагов. Он лежал на спине и внушал себе, что скоро поправится, и силы вернутся к нему. Обязательно вернутся. Куда они денутся? Вдруг он услышал лёгкие шаги во дворе, и через несколько секунд в комнату вошла хозяйка дома. По крайней мере, Виллмир решил, что это была она, судя по её тёмным волосам, уложенным в изящную причёску, богатому наряду и пьянящему аромату духов, который показался ему знакомым. Из-за наступающих сумерек германец не мог отчётливо видеть лица римлянки. Она отодвинула кресло подальше от кровати, грациозно присела и некоторое время сидела молча, устремив взгляд на вечернее небо за окном.

– Не знаю, помнишь ли ты моё имя… Меня зовут Элевтери?я… Я не хотела… приходить сюда, – медленно, словно преодолевая себя, произнесла молодая женщина. – Но мне было так трудно… удержаться от этого, как будто какая-то необъяснимая сила тянула меня к тебе. С другой стороны, я не хотела, чтобы ты когда-либо узнал о моих постыдных действиях. Ах, я не знаю, что на меня нашло и почему я так безнравственно и опрометчиво поступила! Конечно, у меня были определённые причины для того непристойного поступка, который я совершила, но вряд ли они смогут оправдать его. В прошедшие дни и недели мне было очень больно видеть, как ты угасаешь. Твоя безучастность ко всему, упрямая немота и пустой, отсутствующий взгляд приводили меня в отчаяние. Позавчера утром Актеон сказал, что у тебя мало шансов выздороветь и почти никаких, чтобы вернуться в прежнюю физическую форму, необходимую для успешной карьеры гладиатора. Он также добавил, что при первой возможности посоветует моему мужу избавиться от тебя, как можно скорее. Когда я услышала об этом намерении, ужас и огорчение охватили меня. Как можно было бросить тебя в тяжелом состоянии на произвол судьбы после того, как я несколько недель ухаживала за тобой? Не знаю, заметил ли ты, что я каждый день и поила, и кормила тебя, и давала лекарство. Раз в неделю Актеон организовывал твоё купание с помощью подручных рабов, и после того, как они надевали на тебя чистую тунику, я расчёсывала твои волосы. Не подумай, что мне это было в тягость. Я просто рассказываю тебе о прошедших неделях, так как не уверена, помнишь ли ты что-нибудь из того, что с тобой происходило. Почти всё время ты находился в странном состоянии ступора. Иногда твой туманный взгляд прояснялся, но ты всё равно отказывался отвечать на наши вопросы, хотя я по твоим глазам видела, что ты их понимаешь. Врач объяснял твоё состояние серьёзной травмой головы. Но Актеон утверждал, что причина твоей затяжной болезни больше душевная, чем физическая. «Этот человек потерял волю к жизни. Он больше ничего не хочет. Какой из него гладиатор? Хватит с ним возиться. Нужно просто дать ему умереть. Можно, конечно, попробовать продать его каким-нибудь сердобольным людям на нашем пути в Рим. Однако проще будет оставить его медленно умирать здесь под присмотром гарнизонного врача», – сказал наш управляющий два дня назад. После этого разговора я ушла к себе и тайком плакала. В это время мне в голову пришла непристойная мысль о том, что это невозможно, чтобы мужчина не хотел ничего. У меня как раз было средство, которое усиливает естественные плотские желания во много раз. Его открыли ещё древние греки. Оно делается из засушенных корней сатириона. Это такой цветок, похожий на дикую орхидею. В тот день я насыпала в твой кубок с вином щедрую дозу порошка из корней сатириона и дала его тебе выпить после ухода Арминия. Прости, мне совестно признаваться в этом. Но дальше я должна рассказать тебе то, за что мне, возможно, никогда не будет прощения.

В сером полумраке сгущающихся сумерек Виллмир видел перед собой только неясные очертания женщины, которая продолжала говорить напряженным голосом, полным волнения и муки:

– Я не спала почти всю ночь, потому что не могла перестать думать о том, правильно ли я поступила. На рассвете я пришла посмотреть, как ты себя чувствуешь. В самом этом действии не было ничего необычного. Я делала это и раньше. В первые дни твоего пребывания в этом доме, когда твоё состояние было особенно тяжёлым, я сидела в этом кресле ночи напролёт, а днём Амира сменяла меня. Но в позапрошлую ночь всё было по-другому, ведь я знала, что ты выпил действенное любовное зелье, и несмотря на это, вошла в твою комнату. Это всё равно, что войти в клетку с голодным тигром, а потом жаловаться на откусанные конечности. Ты очень беспокойно спал и бредил во сне, произнося какие-то непонятные для меня слова. Я склонилась над тобой и приложила руку к твоему лбу, чтобы проверить, не мучает ли тебя жар. Ты вдруг открыл глаза и крепко схватил меня за руку. Я очень испугалась, так как не подозревала, что в тебе осталось ещё столько силы. Но как только ты привлёк меня к себе, страх прошёл. Я вдруг поняла, что дала тебе выпить афродизиак не только для того, чтобы оживить твои инстинкты и пробудить естественные для мужчины желания, а ещё и потому, что я хотела близости с тобой, совсем не осознавая этого. Вся глубина моей безнравственности открылась мне лишь после содеянного. Поверь мне, в течение месяца я думала, что забочусь о тебе из желания помочь и отчасти от скуки, а не из-за физического влечения к тебе. Мне очень стыдно! Приличные женщины так себя не ведут. Скажи, ты презираешь меня?

Изумлённый мужчина опешил от такого прямого вопроса. Ему нужно было время, чтобы переварить услышанное. Он был шокирован известием о случившемся. Его также поразила необыкновенная искренность, с которой молодая римлянка поведала ему деликатную историю. В комнате было теперь уже совсем темно. Виллмир смутно различал грациозный силуэт женщины и слышал её взволнованное дыхание.

– Прости! Я понимаю, что поступила безнравственно и безрассудно. Я виновата перед тобой и ещё больше – перед своим мужем. О боги, как мне загладить эту ужасную вину перед ним? Я неблагодарная, чудовищная жена!

Германец услышал, как женщина тихо встала с кресла и, направляясь к двери, зарыдала.

– Подожди, – властно произнёс он. – Я не презираю тебя и, наверное, должен поблагодарить тебя за твою заботу в течение прошедшего месяца. Что касается твоего опрометчивого поступка, я почти ничего не помню. Если бы не этот разговор, то я продолжал бы считать, что это был сон или бредовое видение. Зачем ты рассказала мне всё? Ведь это же явно не в твоих интересах.

– Я должна была поделиться с кем-нибудь, чтобы облегчить свою совесть. Иначе я, наверное, сошла бы с ума, постоянно думая и думая о своей вине. Ты единственный, с кем я могу говорить о моём ужасном проступке, не страшась последствий, – объяснила молодая женщина, тихо всхлипывая.

– Понятно.

– Я так рада, что ты чувствуешь себя лучше и, наконец, начал говорить. Это ещё одна причина, по которой я решила прийти. Мне нужно задать тебе кучу вопросов, которые накопились у меня за месяц. Давай я приду завтра утром, и мы сделаем вид, что между нами никогда ничего не было, и сегодняшнего разговора тоже не было. Ты согласен? – с надеждой спросила римлянка.

– Согласен. У меня тоже есть к тебе один вопрос. Ты знаешь, что стало с моей семьёй?

– Знаю и расскажу тебе об этом завтра. Спасибо, что простил меня, – быстро прошептала молодая женщина и выскользнула из комнаты, чтобы избежать дальнейших расспросов германца.

IX

Квинтилий Вар отдавал последние приказания по свертыванию летнего военного лагеря на реке Визургий[24 - Лагерь находился неподалёку от современного города Миндена.]. Его заместитель Нумоний Вала начал приготовления к маршу легионов несколько дней назад, когда сам Вар был в своей резиденции в Ализоне. Наместник считал прошедшее лето очень успешным. Процесс превращения Германии в полноценную провинцию шёл полным ходом. С покорённой территории почти без проблем собрали налоги. Варвары познакомились с основами римского права. Пропретор много времени посвящал слушаниям в рамках судебных процессов, на которых председательствовал вместе с вождями и старейшинами племён, чтобы лично показать им, как работает судопроизводство империи в провинциях. Военной силы в течение прошедшего лета применялось мало, и потери среди личного состава армии в результате стычек с непокорными племенами были совсем незначительными. Германцы, казалось, поняли, что сопротивление бесполезно, и почти во всём проявляли покорность. Перед отправлением из летнего лагеря нужно было не только упаковать материальное оснащение армии и провиант в обозы, но и закончить все дела с представителями местной власти, чтобы возобновить их в мае следующего года.

Весь предыдущий день римский пропретор провёл в седле, и ему удалось преодолеть расстояние между зимним и летним лагерями за рекордно короткое время. Тем не менее, вчерашняя усталость давала о себе знать ещё и сегодня, поэтому ему хотелось, чтобы многочисленные встречи с вождями и старейшинами племён поскорее закончились. Ему нужен был хороший отдых перед завтрашним длительным маршем.

Последним важным представителем местной родовой знати, с кем Вар встречался сегодня, был могущественный князь херусков Сегест, который в течение двадцати лет считался самым верным другом и союзником Рима на правом берегу Рейна. Он был красивым мужчиной лет шестидесяти, внушительного вида и очень высокого роста, на полголовы выше пропретора, который по римским меркам считался рослым и крупным. Несмотря на свой почтенный возраст, Сегест держался очень прямо и подтянуто, из-за чего казался ещё выше. Проницательный взгляд его голубых глаз говорил о незаурядном интеллекте, а суровое лицо воина – о твёрдом характере. Его слегка волнистые, пышные волосы до плеч были абсолютно седыми, почти белыми, и только коротко и аккуратно подстриженная борода все еще имела лёгкий золотисто-рыжеватый оттенок. Его огромные сильные руки с длинными цепкими пальцами были старательно ухожены и полностью соответствовали его величавому аристократическому облику. Сегест говорил на латыни с характерным акцентом местных варваров. Хотя его звучный баритон был приятен на слух, а грамматика его фраз была почти безупречной, Вара раздражало грубое иностранное произношение, коверкавшее красоту слов его родного языка.

Для германцев Сегест был живой легендой. В народе его называли «заколдованным великаном» и слагали о нём красивые, задушевные песни, проникнутые загадочностью и грустью. Никто толком не мог понять, почему такой смелый и сильный воин, в молодости прославившийся успешными набегами на пограничные территории римской Галлии, вдруг начал прилежно изучать латинский язык и ездить с подарками в Рим. Германцы думали, что эта невероятная и необъяснимая перемена могла произойти только по вине римлян, которые, не желая иметь такого могущественного и харизматичного врага, как Сегест, превратили его в своего друга с помощью злого и коварного колдовства.

Херускский князь был хитрым, насквозь прожженным политиком, который всегда знал, как достичь для себя максимальной выгоды. Но, при этом, он также был одним из тех необыкновенных людей, в которых жёсткий прагматизм прекрасно уживался с восторженным идеализмом. Всякий раз, когда он говорил о достижениях римской цивилизации, глаза его загорались, и лицо становилось моложе. Сегест высказывался о римской культуре с таким энтузиазмом и восхищением, как будто это было что-то возвышенное и благородное, к чему стремятся, но никогда не могут достичь.

Такой глубокий пиетет знатного херуска перед Римом вызвал у Квинтилия Вара полное одобрение. В первые месяцы своего пребывания в Германии он любил беседовать с Сегестом на самые разные темы, от поэзии и философии до военного дела и политики, включая текущую ситуацию в провинции. Ознакомившись с фактами и составив в голове картину о положении дел, пропретор начал действовать по хорошо знакомой ему схеме применения административной и военной власти на подчинённых территориях. Именно с этого момента начались проблемы в его отношениях с влиятельным германским союзником. У них выявилось несколько кардинальных разногласий по важнейшим аспектам управления провинцией. Например, Сегест высказывался против немедленного введения римского судопроизводства в Германии. «Наши вожди и старейшины выносят приговор коротко и ясно на родном языке. Римские судебные заседания очень длинные и сложные. Кроме того, они проводятся на латинском языке, который здесь почти никто не понимает. Применение более сурового римского закона вместо традиционных наказаний неизбежно вызовет у народа смятение и враждебность, которые будут выливаться в опасные мятежи и бунты. Позволь нашим вождям и старейшинам и дальше вершить уже веками заведённый у нас суд. Каждый вынесенный приговор мы будем скреплять официальной формулой „от имени и по воле великого императора Цезаря Августа“ или что-то в этом роде, и, конечно же, все взимаемые штрафы будут полностью идти в римскую государственную казну», – настоятельно предлагал Сегест.

Квинтилия Вара подобные высказывания очень раздражали, как минимум, по двум причинам. Во-первых, он считал неприемлемым, что какой-то варвар, пусть даже очень влиятельный и могущественный, указывает ему, полномочному представителю римского императора, как управлять завоёванной территорией. Во-вторых, в глазах пропретора предложение Сегеста было абсолютно абсурдным и неприменимым на практике, так как в полноценной римской провинции должен действовать единый для всех территорий римский закон, во всей его силе и без всяких исключений.

После нескольких месяцев применения римского правосудия сразу в нескольких племенах начались волнения и беспорядки, так как люди считали вынесенные приговоры несправедливыми. Многие стали громко заявлять, что, вместо обещанного порядка, римляне принесли с собой жестокость и произвол. И снова огромная фигура Сегеста возвышалась над римским наместником, а его густой баритон сотрясал воздух очередным неугодным советом: «Я проявил бы сейчас осторожность и гибкость и начал бы избирательно действовать по методу кнута и пряника, поощряя покорных и затыкая рты бунтовщикам. Нам не нужно массовых казней и сожженных деревень. Пожалуйста, доверься мне в этом вопросе. Я поговорю с вождями племён, в которых вспыхнули мятежи. Я знаю наших людей и чувствую, где можно посильнее нажать, а где лучше совсем отпустить». В этот раз пропретору было труднее проигнорировать предложение Сегеста, потому что в глубине души он был с ним согласен.

Но Квинтилий Вар находился в Германии не в качестве частного лица, а в качестве официального представителя самого великого в мире государства. Его функцией являлась постоянная демонстрация военной мощи и технологического превосходства над отсталыми племенами. Дикари бросили вызов Риму и должны получить по заслугам. Наместник не мог послать кого-то от своего имени договариваться с ними и умасливать их. В ушах Вара до сих пор звучал приказ императора: «Ты должен установить дисциплину и порядок в этой проблемной провинции, чего можно добиться только с позиции силы. Но не мне тебя учить, Публий, ты сам знаешь, что делать. Только вспомни о своём опыте в Иудее». Пропретор вдруг снова почувствовал на себе тот многозначительный, немного лукавый взгляд Октавиана Августа. Низкий гудящий голос Сегеста вывел его из задумчивости: «Так что мне передать вождям племён, где начались протесты против римской власти?» «Ничего, Сегест, совсем ничего. Или можешь сказать, что виновным придётся очень несладко, – рассеяно и немного грустно ответил ему наместник Германии и тут же леденящим тоном добавил. – Давай договоримся, что ты больше никогда не будешь давать мне рекомендаций по управлению провинцией, если я тебя об этом не попрошу».

С тех пор между двумя лидерами не состоялось ни одного откровенного разговора, но зато росло недоверие и взаимное недовольство. Сегест по-прежнему сетовал на полное отсутствие гибкости в местной политике пропретора, а римского наместника всё более и более раздражали тщеславие, напыщенность и самомнение Сегеста. Херускский князь, очевидно, считал себя самым сильным и мудрым вождём между Рейном и Эльбой. Он имел неприятную привычку смотреть на своих собеседников свысока и в прямом, и в переносном смысле.

Вот и сейчас откуда-то сверху престарелый великан вещал о якобы готовящемся против пропретора заговоре. В своей обычной подчёркнуто торжественной манере он обвинял своего молодого соплеменника Арминия в предательстве и подготовке нападения на легионы по маршруту их следования. Сегест педантично перечислял названия участвующих племён и имена вовлеченных вождей. И в конце концов, он опять сделал то, чего наместник категорически не выносил, а именно, дал ему настоятельные рекомендации к действию: «Прошу тебя, пропретор, арестуй Арминия и всех вождей названных племён, включая меня самого. Постарайся сделать это как можно скорее, самое позднее – сегодня ночью, во всяком случае, до выхода войск из летнего лагеря. Затем нужно было бы провести срочное и подробное расследование, чтобы определить вину или невиновность каждого представителя местной знати. Пожалуйста, последуй в этот раз моему совету, и ты не пожалеешь. Уверяю тебя, что заговорщики не смогут атаковать без своих вождей, и кровопролитного конфликта можно будет избежать».

– Во-первых, мне хорошо известно о непримиримом соперничестве и многолетней вражде между тобой и фамильным кланом Арминия, – холодно ответил Квинтилий Вар, – и я подозреваю, что именно из-за этого ты решил очернить Арминия ложными обвинениями. Во-вторых, если бы я последовал твоему совету и велел заковать в цепи вождей, официально принявших верховенство власти Рима, то такое неблагодарное и неуважительное обращение наверняка оттолкнуло бы остальных представителей родовой знати в провинции. В-третьих, расследование по установлению виновности или невиновности князей и вождей заняло бы несколько дней, но у меня совсем нет на это времени. Войска завтра выступают, чтобы до конца месяца прибыть на зимние квартиры в Ализон и Ветеру, по дороге подавив восстание ангриваров. Сейчас совсем неподходящий момент, чтобы разбирать склоки между вашими кланами, и я не буду этого делать. Мой тебе совет, Сегест, чтобы положить конец многолетней межклановой розни, отдай свою дочь замуж за Арминия. Лучшего мужа для неё тебе не найти.