Разговор с автором

Она вернулась. Глаза и нос у нее были слегка алого цвета. Она взяла одной рукой рукопись, а второй провела по страницам сбоку, как будто листая. И все еще стояла возле столика с пустым выражением лица.

– Да не плачь ты! Все будет хорошо, – сказал я настолько ласково, насколько вообще мог. – Первый блин комом. Попробуешь еще.

– Я неудачница. Как я это родителям скажу теперь?

– Ну, ты же не для них писала…

Алиса молча уставилась в одну точку.

– Все хорошо будет, – медленно продолжал я. – Попробуешь еще раз. Родители твои сами в молодости ошибались. Все ошибаются.

– Ну и что? Вернусь я на эти курсы… А дальше? – сказала она, шмыгая носом. – Я хочу писать не на поток и не ради потребностей публики. Мне хочется, чтоб каждое слово, написанное мной, имело смысл. Жило само по себе, понимаешь?! Без этих ваших правил. Вот Булгакова, что, учил кто-то, как строится композиция рассказа?! Ему говорили, что его герои не раскрыты, а сюжет стоит?! А ведь «Мастер и Маргарита» – то еще месиво. Да ну вас всех… – она швырнула распечатку на стол и растерянно села рядом. – Искусство не должно быть по правилам… А меня заставляют. Заставляют жить по этим дурацким правилам!

– Тогда забудь.

– А?

– Забудь о них. Об этих конкурсах, о судьях. О родителях забудь. Забудь и не слушай.

– Легко сказать. Я так… Так я устала…

Она уставилась в стол и подперла подбородок руками.

– И что, ты теперь будешь печатать шаблонные рассказы? Как сочинения в школе?

– Нет.

– А что тогда? Перестанешь писать?

– Нет. Я хочу писать!

– Ну, заведи блог. В двадцать первом веке живем. Мы же уже говорили с тобой, что сейчас все в интернете. Пиши туда, собирай аудиторию. Кому интересно, найдутся и подтянутся. Я тоже не хочу, чтоб ты менялась под это, – я тыкнул пальцем в ноутбук, – не хочу, чтоб подстраивалась под них.

– Нет, ты не понял. Ты думаешь, я не пыталась? Не выкладывала в сети, не делилась? Всем до лампочки, что я там пишу! Меня никто не читает, кроме родителей. И те только потому, что я попросила. Но среди моих, так называемых, друзей – никого! А вот если я выиграла бы хоть один конкурс, выучилась, стала бы хоть немного известной, я бы нашла тех, кто со мной на одной волне, понимаешь? Свою аудиторию нашла бы…

– Еще найдешь… – неловко нарушил я образовавшуюся тишину. – У всех бывают сложности.

– Да что ты заладил со своими сложностями? Хотя, тебе, наверно, не понять… Не понять, каково это быть непонятым… Ха, смешно получилось.

На ее глазах опять навернулись слезы.

– Ну я стараюсь понять. И стараюсь тебе помочь…

– Можно, я одна побуду, а? – почти шепотом выдавила она.

Я замолк. Она так и сидела, смотрела на пустой белый стол. Из глаз по щекам текли слезинки. Они падали на стол и разлетались мокрыми следами. Я встал возле нее.

– Иди сюда, – и обнял крепко-крепко. – Ты позвони потом, хорошо?

Она утвердительно промычала. И я пошел из кофейни. В это раз на меня уже никто не смотрел. Я тихо надел ветровку и так же тихо и медленно вышел, оглядываясь назад.

Вечер этого дня окончательно и бесповоротно меня убил. Я столько надежд возлагал на него, а тут… Было ощущение, что это лично я облажался, что я этот конкурс проиграл. Еще было обидно за Алису. Все пытался подобрать слова, придумать, как ее успокоить и, что дальше делать. Только что, там, в кофейне, я увидел отчаяние настолько сильное и разрушающее. Я увидел, как у нее опускаются руки. И мои опустились тоже.

—

Во вторник она так и не позвонила. Мне хотелось думать, что ей, наверно, просто нужно время. Или забыла… Чтоб показать свою поддержку я днем отправил пару сообщений. Мол, все ли у нее хорошо, когда снова встретимся? Но она не отвечала даже на них. В кафе без нее было как всегда. Я зашел, сел за столик, и вот ровно в этот момент почувствовал отсутствие Алисы. Да, все остальное было как всегда. Только теперь я это «как всегда» начал замечать. Оно приобрело характеристики и распалось на части. Так, например, из общего гула, который стоял в особо людные вечера, мне почему-то начали слышаться голоса отдельных людей. Я четко разбирал некоторые фразы, услышал даже несколько интересных историй. Девушка, разговаривающая по телефону возле меня, рассказывала кому-то, наверно, подруге своей, как в школе учительница несправедливо обошлась с проверкой ее работы. Клянусь, столько мата из уст такой красивой ангелоподобной девушки я никогда еще не слышал. Кроме голосов толпа вокруг начала приобретать и лица. Я заметил, что все посетители кофейни случайным или неслучайным образом выглядят подобно друг другу. Они как будто сливаются в одну массу примерно одного оттенка и цвета и, в особенности, фасона. Вот только теперь я каждого из этого фона в отдельности вижу. Как будто гляжу на картинку и замечаю, что состоит она из пикселей. И как только ты начал видеть эти самые пиксели – все! Ты их уже не развидишь! И начинается… Смотришь на то, как кто-то встает и уходит, слышишь обреченный голос бармена, которая, из последних сил натянув улыбку, кричит вслед: «До свидания! Всего вам хорошего», а ее не слышат. Начинаешь думать, как, должно быть, сложно работать в таких местах, где через тебя постоянно проходят люди, и каждый забирает с собой частичку тебя. А потом понимаешь, что сам в таком же месте работаешь, и даже представлять не надо, как себя чувствует та бармен, потому что ты и так знаешь все это прекрасно. Ты смотришь, как эта хрупкая девушка готовит кофе, засыпая зерна в кофемашину. Потом одно зернышко падает на пол и она тихонько запихивает его ногой под прилавок. А самое ужасное с тобой происходит, когда начинаешь слышать музыку, которая в этом кафе играет. Прислушиваться к такой музыке – настоящее самоубийство. Она почти всегда однотонна, скучна и стоит на повторе. Смысл этой музыки в том, чтоб быть незаметной. Когда она незаметна, она создает расслабленную атмосферу и полностью выполняет все свои функции. Но вот ты ее слышишь, а значит, полностью нарушаешь ее смысл. И почему я раньше не замечал, что в солнечные дни тут просто уйма людей? Они приходят и уходят, туда-сюда. Дверь постоянно хлопает. Теперь меня это раздражает. А в комбинации с музыкой и пикселями в картинке кафе – просто сводит с ума. Наверно, просто я глубоко в душе всегда боялся, что настанет этот день и мне снова придется ходить в кофейню одному и вот так сидеть. Все это видеть, чувствовать. И как я раньше так жил?

Меня накрыла какая-то безысходность. Я шел к своему подъезду, смотрел на маленьких детей, играющих на детской площадке за деревьями в какие-то догонялки и думал, как хорошо быть ребенком. Мне бы сейчас им стать. Никаких проблем. Ни кризиса, ни Алисы, ни-че-го. Только игры и безделье. А погода еще такая была до противного приятная. Такая приятная, что даже стыдно было грустить сегодня. Но ничего с собой поделать я не мог. А что, если она и вовсе не вернется? Перестанет отвечать на звонки. Исчезнет. Как же я тогда? Что же мне тогда делать?

Я поднялся на свой этаж, шаркая по белой пыли на ступеньках подъезда, зашел в темную квартиру, не спеша разделся и улегся на диван. Почему-то я был сильно измотан и очень хотел спать. Но спать совсем не мог. Было такое дурацкое состояние, когда вроде и отключиться без задних ног вот прямо сейчас хочется, но и напряжение какое-то есть, беспокойство. Это беспокойство спать не дает. И лежишь, мучаешься в попытках. Сейчас бы перекусить чего. Или сходить куда-то развеяться. Хотя, я только что ел… Наверно, это нервное. А сходить… Куда сходишь во вторник вечером? Завтра можно будет в клуб литературный… Интересно, а она там будет? Клуб литературный хоть бесплатный. А то сейчас денег и так впритык. Не дай бог, если еще зарплату задержат… Это вполне себе ожидаемо будет. Скорей бы завтра. Хоть бы она пришла…

Когда на следующий день я зашел в класс литературы, Алисы там не было. «Ну ладно, – подумал я, – до начала урока еще есть время. Может все-таки придет». Я стоял у входа, разглядывая уже таких знакомых мне людей, задумался об Алисе и о том, куда сегодня лучше сесть, чтоб не слишком близко и не слишком далеко. Чтоб Настасья Евгеньевна ко мне, как в прошлый раз, не придралась. И вот, когда я думал, заметил, как женщина в сером положила на стол нашего учителя две книги. Те самые книги, благодаря которым я в этом клубе очутился. Достоевский и Горький… Воспоминания о том, как я, уставший после работы, тащил те стопки на себе из библиотеки, пронеслись перед глазами. И у меня возник вопрос. Такой вопрос, который должен был возникнуть еще тогда, в самую первую среду в литературном клубе. Даже нет. В тот момент, когда мама дала контакты Настасьи Евгеньевны. Вопрос, который казался очевидным. И я удивился, что не задал его раньше. Что он раньше не пришел ко мне в голову. Но сейчас, зато, я могу задать его напрямую Настасье Евгеньевне, а не просто гадать сам с собой. И я спросил:

– А зачем вообще вам тут эти книги? Неужели, ученики не могли сами сходить в библиотеку и взять каждый сам себе?

Настасья Евгеньевна подняла голову, оторвав взгляд от бумажек, разбросанных по ее столу, и, убедившись, что вопрос адресован ей, ответила:

– Здравствуй, Андрей. У нас договор с районной библиотекой. Мы не спеша пополняем школьный архив. И ребята из моего класса эти книги после вас читать будут. На переменах или после школы, когда маленькие остаются на продленку ждать родителей.

– А маленьким не рано читать такие книги? – удивился я.

– У меня есть мальчик из третьего класса, – отвечала Настасья, как всегда в своей уверенной манере, – который уже читает перевод Гамлета. Он очень умный и все понимает. Ты забываешь, Андрей, что не все люди похожи на тебя. Есть дети, которые умнее даже меня. И это же прекрасно. Наша школа существует, чтоб давать таким развиваться.

Я понимающе покачал головой. «Умнее меня… – пронеслось в мыслях. – Какая-то она сегодня слишком прямолинейная».

Урок начался, а Алиса так и не появилась. Я занял, как мне показалось, очень удачное место прямо за подружками-болтушками, на третьей парте у окна. И потом очень часто в это окно поглядывал. Особенно, когда мальчик возраста моей Яны читал свой скучный рассказ. Имя у этого мальчика было какое-то сложное. Я на первом занятии его еще услышал, но запомнить, как ни старался, не смог. Поэтому для меня он теперь навсегда просто – мальчик Яниного возраста. Потому что нечего такие сложные имена носить! Настасья Евгеньевна в самом начале урока, поприветствовав нас, объявила, что сейчас он будет читать свое творение, а нам надо будет очень внимательно слушать и потом дать обратную связь. Но я не мог внимательно слушать. Потому что, понятно, где были мои мысли. Где угодно, но не здесь. Единственное, что я услышал – это нудное начало, благодаря которому я, собственно, в свои мысли и ушел. Почему они не читают Алисин рассказ? Он же в тысячу раз лучше! Как вообще можно было с таким рассказом проиграть конкурс?

– Что думаете? – прервала поток моих мыслей Настасья Евгеньевна.

Я молился, чтоб меня не спросили. И повезло. Высказаться решила женщина, которая на первом занятии была в ярко-красном шарфе. Елизавета, кажется, ее зовут.

– Мне не очень понравилась задумка. Про компьютеры и игры. Это как-то… странно.

– Вкусовщину опустим, – прервала ее Настасья. – Нравится идея – не нравится, вопрос индивидуальный для каждого. Я хочу анализ по делу. С точки зрения профессионального литератора.

– Суховато как-то… Без души, – сказала та из подружек-болтушек, что сидела справа.

– Я хочу, чтоб вы все навсегда запомнили, – говорила Настасья Евгеньевна размеренно и серьезно. – Я вам не какой-нибудь редактор газеты. Что попало читать не буду. Вот скажи, – обратилась она к мальчику, – ты это писал, потому что надо или, потому что тебе правда сильно захотелось?

– Если честно… – пробормотал он, опустив голову, – потому что надо.

– Жестко она его, – прошептал я себе под нос, после чего сразу же поймал осуждающий взгляд повернувшейся правой подружки-болтушки. В ее глазах так и читалось: «Молчи!»

Эти две одинаковые на мой взгляд девочки тоже не закрепились в моей голове за какими-то конкретными именами. Нет, я их знал. Просто не запомнил четко. Запомнил только что-то вроде Аня или Таня, а может даже Маша. Не знаю… Имена, которые не запоминаются вообще бывают двух видов: слишком сложные и слишком простые. Вот у мальчика Яниного возраста слишком сложное. Я даже пытаться не стал. А у этих двух такие… такие обычные русские имена. И сами они такие обычные русские красивые девочки, абсолютно славянской и одинаковой внешности. Хотя, наверно, дело и не в именах. Просто я их как людей не вижу. Смысл запоминать? Неинтересные они.

– Во-о-от! Сразу заметно. Не нужно писать потому что надо, – продолжала неумолимая учительница. – Пиши только то, что хочется и тогда, когда хочется. Понял?

– Понял.