– У врачей были?
– А шо знають те врачи? Не ходила я к ним.
Хлеб
Пластинку заплесневелого хлеба я бросил в мусорное ведро.
Мама тут же на нервах выхватила хлеб из ведра:
– Ты шо бросаешь хлеб в поганое ведро? Мы ни одной крошки не стоим, а хлеб… Мы ничто. Мы из земли пришли и в землю уйдём.
– Почему мы из земли пришли? По-моему, Вы меня родили.
– Ну не знаю… Кажуть так… А хлеб… Я лучше отнесу птичкам.
– Так и я не хотел выбрасывать его на помойку. Выносил бы вёдро и хлеб бросил бы в ящик для пищевых отходов. Понаставили на каждом лестничном марше. Это вумный дядя Лёня Брежнёв взялся задушить нас изобилием. Нечем кормить скот, так он решил поднять животноводство отходами с голодного московского стола.
Мама завернула хлеб в газету и пошла на улицу.
Лавра
Чтобы не проспать сегодня, я оставил вчера включённым репродуктор на стене. Под бой кремлёвских курантов мы с мамой и вскочили.
Быстренько я напёк блинцов, вскипятил пакет молока.
– Ну, мам, садитесь. Перед дальней дорожкой надо прочно подкрепиться.
– Не, сынок. Я не буду…
– Не станете есть – не поедем в Лавру.
– Шо хошь говори, а йисты я не буду.
– Это что, забастовка?
– Яка тут бастовка? Вранци на службу идуть не едят.
– Вчера мы были на службе в Елоховской церкви. Утром Вы ели…
– Так то учора. Службу правили вечером…
Ел я свои блинцы один.
Взяли мы с собой в газету колбасы, хлеба и в путь.
Электричка.
Загорск.
Чудный день. Солнце яркое слепит.
– И где Ваши девятнадцать мороза с метелью? – подначиваю я.
– Радиво сбрехало, сбрехала и я…
А день празднично разгорался.
Идём по городу. Звонят в колокола. Настойчивый, неброский, мягкий звон звал к себе. Отовсюду была видна многолуковая, блестящая Троице-Сергиева Лавра. Всюду стоял звон, и мы в радости шли к нему.
Божий рай на земле…
– О-о сынок!.. Это будет память до самой смерти, – восхищённо прошептала мама.
В Лавре народу было невпроход.
Вот пробирается вперёд молодая тетёха, поталкивая перед собой мальчишку лет пяти. Она говорит:
– Пропустите. Не видите, я с ребёнком?
На неё сердито глянула старуха и прошептала:
– Ну и веди его в детсад.
– Мы причащаться пришли, – отвечает тетёха и пытается пройти вперёд.
– Куда прёшь? – зло шепчет старуха.
– В Ленинград.
– Я сейчас как долбану, так ты перескочишь Ленинград и окажешься на Шпицбергене.
– Дурь свою оставьте при себе. Она ж вам необходима для поддержания своей обычной формы. Таким злым никогда ничего не достанется.
Тетёха с минуту думает и благоразумно обходит стороной сердитую старуху.
Началась служба.
Я снова услышал тот неземной голос, который стоял у меня в сердце с той самой поры, как я лет пять назад был здесь при возвращении из ярославской командировки. Я снова увидел того мужчину с тем неземным голосом. Как он выводил это «Преподобный отче наш Сергий, моли Бога о нас!» Наверное, под это пение радостно умереть.
Евангелие читал сам патриарх Московский и всея Руси Пимен.
По временам я взглядывал на маму. Она с тихим усердием молилась, в глазах её дрожали слезинки.
Служба кончилась и мама неохотно, медленно пошла на улицу, говоря:
– Хорошо службу правили. Я б голодный день тут стояла…
Ярко светило солнце. Боже, как много солнца!