– У меня в кармане. Пощупайте! – И подставляю ей бок трико, в котором нет карманов.
Вечер. Сидим без света. Сумерничаем.
– Жила одиноко одна бабка, – говорит мама. – Продала хату, начала с конца… У неё было семеро сыновей. Пошла проситься жить к одному. Дали поесть. Она заплакала. Говорит: дом, корову продала – всё украли. Сынок и говорит: «У меня дети. Тесно. Пойди к Ивану или к Петьке». Всех сынов обошла, нигде ей нет места. Пришла к зятю. У него семеро детей. Плачет старуха: продала хату, корову. Все деньги украли…
– Не беда! – смеётся зять. – Не украли б голову!
И командует жене:
– Выкупай мать, покорми и пусть лезет к ребяткам на печку греться. – И тёще: – Будешь, мать, с ребятами сидеть. А жена пойдёт работать. Двое будем работать. Так и заживём.
Поела старуха, выкупалась и отдала зятю узел с деньгами.
Узнали про такой оборот дела её сыны и обиделись: продала дом и корову, а нам, родным сыновьям, и по рублю не дала. Всё зятю колыхнула!
– Бачишь, сынок, – сказала мне мама, – як оно бывает. Один последний кусок разломит пополамки, а у другого и жменю снега зимой не выпросишь.
История с намёком? Мне почему-то стало неловко и я сказал:
– Ма! А чего б Вам не остаться жить у меня?
– Не, сынок. Тут у тебя скучно. Все дни сиди одна у окна? Жди тебя? Вчера вечером тебя нету. Одна… Страшноватонько…
4 марта. «Всегда встрену тёплыми руками»
– Нас птички будят, – говорит мама, потягиваясь после сна и показывая на дверь, ведущую на балкон, откуда слышались птичьи голоса. – У тебя есть своя молитва «Живые помощи»?
– Есть.
– Перепиши мне. А то я свою потеряла.
– А Вы текст знаете?
– Нет. И читать не могу. Гриша переписал мне молитву буквами в локоть. Как куда еду, иду… Беру с собой. С молитвой в дороге надёжнишь. Молитва была у меня в жукетке. Этой весной сажали в поле гарбузы. Як выпинаются всходы, грачи их дёргают. Гриша в охрану определил мою жукетку. Распял на палках над лунками с гарбузами. Стереги! Скотина прошла, палки посбивала и жукетка сгнила.
На машинке я отпечатал молитву под копирку.
– Ну вот, – легко вздохнула мама и перекрестилась. – Один листок будет со мной везде патишествовать, а другой будет пока в хате отдыхать.
Идёт крупный снег. Мама смуро смотрит в окно:
– Сегодня метелица за все дни. То сыпал реденько да меленько, а теперь какие лопаты летят…
Мама посадила рядом две латки на мои штаны.
– Два глаза получилось. Глядят.
– Ну наденьте на них очки! – подсуетился я с советом.
Мама улыбнулась и взялась ремонтировать простыню.
– Оцэ латку подкидаю и начнемо собиратысь в поход на вокзалий.
Вечером мы уже толклись в ростовском поезде «Тихий Дон». Вскинул я мамин чемодан на третью полку. Обнялись, поцеловались.
По динамику приглушённо лилась моцартовская «Волшебная флейта».
У мамы слёзы на глазах, дрожит голос:
– Приезжай, сынок, пока я жива. Не обижайся, где так… где не так… Живём мы неплохо. Лук, морква и вся ерунда своя. А в городе борщ сварить – из рубля вылезет. Приезжай в ночь, в полночь… Всегда встрену тёплыми руками. Холодные года мои на отходе… Перекинусь… Тогда не к кому будет ехать…
5 марта. Условие
«Не напишешь хоть одно слово – не приеду на Восьмое!»
Вот так фантик!
Я кидаю своей Мёдочке письма почти каждый день а до неё они не доходят? Иначе разве она написала б такое?
Настучал на машинке целых две страницы, бегом на почту. Отправил самолетом. Послал и телеграмму в одно слово «Приезжай!»
Пришёл с почты, прямо из пакета попил молока с чёрствой булкой и задремал. Приснилось… Какая-то драка. Лома ломались о головы, как сухие хворостинки… Буран перевернул пятиэтажку и столкнул в яр. Я стукнул ногтем в окно пятого этажа и спросил:
– Откуда принесло?
– С Диксона!
Я куда-то бежал по льду. Зацепил нечаянно девицу и она заорала вдогон:
– Перехватите его и дайте ему пятнадцать суток!
Я очнулся. Нетерпение сжигало меня.
«Может, уже пришла от Галинки ответная телеграмма? А почтари не спешат мне её нести? Схожу-ка я сам за нею».
На трамвае поехал на свою почту.
В проходе пьяный мужик подбивал клинья к одной озорнушке. Она на вздохе лениво махнула на него рукой:
– Поищите других… Посвободней кто. А то у меня муж, два любовника… И так полный перебор…
Телеграммы мне не было. Я заказал телефонный разговор с Питером и присел у стеночки. Рядом парень слушал приглушённый диктофон. Передавали спектакль «Всё остаётся людям».
Да-а, всё достаётся людям, только не мне…
Скоро дали Питер.
– На Восьмое я не смогу приехать, – сказала Галинка. – Буду работать за двойные отгулы… Могут сгодиться…