– Зачем он меня так? – обижалась баба Катя.
– А он на французский макарий! – пояснила Марья Александровна.
– А-а! Это почтение!
У нас печка одна на четыре хозяина. Каждый может топить из своей комнаты. Тепло же будет идти и в остальные три.
На электроплитке я пеку блины и сразу транзитом в рот. Ни одной перевалочной базы.
– Тебе надо прикупить дровишек, – советует Марья Александровна, любившая называть себя обнаженной Махой.
В молодости она была неотразимо хороша. За всю жизнь ни одного дня не работала. У неё даже не было трудовой книжки. Ехала на своей красоте.
Наша кусковская Маха приоделась. Похвалилась:
– Ухожу на заработки.
– Вот на дрова и подзаработаете.
– Ну да, пекарь Пикэ, задница в муке!
Вернулась Маха что-то очень вскорую.
Запыхалась от быстрой ходьбы.
Стучит в фанерную стенку соседке:
– Кать! Ты совсем легла?
– Совсем.
– А у меня происшествие…
– Сейчас встану.
Пришла Катя. Шушукались долго.
Через стенку всё слыхать.
Из обрывков их шёпота я понял, что Маха, она же Марья Александровна, ходила к своему воздыхателю. Спросил он, который час. И цап её за руку – часов нет.
Еле отбомбила свои часы и не бегом ли домой.
При таких кадревичах где тут Махе заработать на дрова?
21 декабря, воскресенье
Витька ушёл!
Вчера под вечер был в килькином министерстве. Там готовили материал для «Правды». А отдали мне. И попросили:
– Обставь «Правдуню»: А то она нас задолбала своей критикой.
Сегодня в восемь я был уже на работе. Отпечатал материал. Кинул на стол Медведеву.
Вышел в коридор размяться и наткнулся на некролог.
Виктор Иванович Китаев.
Милый человечко… Ходячий островок чистоты…
В прошлый четверг он не пошёл на поминки матери нашей сотрудницы. А наутро, в пятницу, позвонил и сказал, что у него грипп, на работу чуть опоздает. Вечером жена приходит со службы и видит: пол залит горячей водой. Виктор Иванович лежит в ванне, кипяток льётся на него.
Со слов врачей о смерти говорят так:
– С мороза человек влетел в кипяток. Клапан сердца не сработал. Потерял сознание, захлебнулся. Диагноз: утонутие.
И вот сегодня кремация.
Автобус от ТАССа отходит в 15.30.
До отхода осталось пять минут.
Я мечусь со своим рыбным материалом. Медведев сбегал выпил чаю, дочитал мой материал и велит:
– Кинь материал на машинку и пойдём отдадим свой гражданский долг.
По пути я заношу материал в машбюро, дальше идём с ним вместе. Садимся в автобусе рядом.
Из тассовской двери выходят трое.
– Смотри! – толкает меня Медведев в локоть. – А одетый по-зимнему Князев похож на Лаврентия Павловича Берия. Ему может не поздоровиться.
Трое проходят мимо открытой передней двери автобуса. Красовитая секретарша Лидушка подивилась:
– Хо! Все трое в очках. А не видят нас!
Впереди рядом с Лидой восседает, расклячившись, громоздкий рохля Беляев.
Беляев медведем облапил её. Хвалится Медведеву:
– Вот у меня подчинённые! Одни молодые дамы! Ну как руку не приложить?
Судя по её выражению лица, она б готова оформить его в нокаут.[107 - Оформить в нокаут – сильно ударить.] Да как дашь хамоватому начальничку по балде? И она, притворно улыбаясь, молчит.
Минус двадцать. Холод – это рассыпавший своё тепло зной. Медведев держится петушком, не опускает уши шапки. Она ему большая. В ней он выглядит смешно. Кажется, вот-вот она прикроет его тонкое лицо. Выглядит он мальчишкой-забиякой. Шапка надвинулась на брови, из-под которых насторожённый взгляд так и стрижёт всякого, на кого ни посмотрит.
Вошли Бузулук и Молчанов.