– Погодь с песнопениями… Я тут ещё вспомнил про Пушкина. Как он жестоко резанул Радищева, его «Путешествие из Петербурга в Москву»…[69 - «Путешествие в Москву», причина его несчастия и славы, – пишет Пушкин, – есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря уже о варварском слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и прочие преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного»] Я абсолютно не согласен с критикой Пушкина! Ни за что так выполоскать! Видите, у Радищева варварский слог! Для Пушкина язык простого народа – варварство. Конечно, приплясывая на царских балах, он слышал другую, вымороченную речь с французскими коленцами. Простой же люд говорит так, как говорит. И этот простой люд Пушкин видел только из кибитки. Оттого-то у Пушкина герои говорят на безликом, поролоновом языке! В рассказе Радищева о несчастном состоянии народа Пушкин увидел только пошлость. Это в какие-нибудь рамки лезет?..
– Дя-ядь! – в восхищении сложила руки крестом у себя на груди шевелилка. – Ка-ак же вы всё это чётко!.. Вас бы к нам в литкружок… Вы такой большой… Вот бы вам и в баскет… А то что я?.. Где ж такие Добрыни Никитичи да Ули[70 - Рост баскетболистки сборной страны Ульяны Семёновой 212 сантиметров.] растут?
– В деревне. У мамки на печке.
Разговор обломился.
С усилием Колёка угнул голову в книгу и стал читать вслух:
«Много дней блуждали в неизвестности моряки. На судах уже кончилась пресная вода и пища. Люди, ослабевшие и утомлённые, пали духом и покорно ждали гибели.
Но однажды ранним утром подул лёгкий спасительный ветерок. Молочная пелена тумана заколебалась и медленно начала расплываться. Сверкающие солнечные лучи ударили в глаза людям, и они увидели зелёно-лиловые горы.
– Ялос! Ялос! – закричал дозорный.
То была прекрасная Таврида, сказочная страна, где не бывает зимы, где воздух, наполненный морской влагой и ароматом трав, лёгок и целебен.
Уставшие путешественники воспрянули духом, налегли на вёсла и направили свои корабли к манящему берегу.
На благодатной земле по соседству с местными жителями они основали своё поселение, которое и назвали столь дорогим для себя словом ялос, что означает по-гречески берег.
С тех пор, говорят, город и называется Ялтой».
23
Легенду про Ялту Колёка кое-как дохлопал по диагонали и снова наставил волчьи глазищи на Ласку.
Она чистила картошку и вмельк наблюдала, как с неё не спускают голодных шарёнок.
Гордость нарастала у неё на сердце.
«Конечно, – млея, судил-рядил Колёка, – за мечту платить не надо… Но где гарантия, что я, взятый от сохи, не помну эту мечту? А в отдальке облизываться разве гладше станешь?.. Ти, нет уж. Лучше лёгкий надлом в душе, чем роскошные похороны…»
И Колёка трудно собрал свой дух. Чуже ухнул:
– Вота что, вертушок… Приготовь там чего на денёшек и марш отсюда назад под тёткин досмотр!
Ласка смертно обиделась, что приняли её за малявочку, повернула всё в каприз:
– Фикушки вам! Я противна, да? Так в пику вам никаких тётушек! Знайте, я там уже откреплена… Снята с тетушкиного контроля и довольства!.. И вообще я дома! Дома!.. Вы хоть это понимаете? До-ма! – по слогам выкрикнула она. Ну почему вы все меня гоните?.. В мае – едут квартиранты! – мать выпихивает к тётке до самых холодов. Всё лето и осень терпужишь у тётки не в огороде, так в саду. Не в саду, так дома. Как рабыня!.. Ворочаешь чище лошади. Даже некогда сбегать окунуться в море… Тётка за меня платит матери… В другое время как какой фраерок на порог – Ласа, ладушка, собирайся к тёте! Нафик такой мне график?!.. Да в конце концов имею ли я право жить у себя дома?
– Детонька… ти… послушайся… – покаянно забормотал Колёка. – Христом-Богом прошу… Уходи… Линяй с горизонта. От греха надальше…
С напускной серьёзностью большая притворяшка Ласка внимательно оглядела его с ног до головы. Прыснула в кулачок с недочищенной картошиной, с которой свисал, потягиваясь, завиток кожуры.
– Это вы-то грех?
– Он самый! – сквозь зубы пальнул Колёка и зачем-то указал на Топу, дремал на дерюжке у облезлой кушетки.
Колёка больше не стал с нею говорить.
Молчал перед телевизором, ждал, пока жарилась картошка.
Молчал, пока ели тут же на кухне без света уже под потёмочками.
– Одначе картошка у дочки вкуснее против маманькиной, – сожалеюще отметил он и грустно подпёр щёку.
– Спасибочки! Чого ще? – шутливо кинула Ласка.
– Молодца! Хорошо жаришь, хозяюшка! – подхвалил Колёка и на раздумах пропел:
– Чи гепнусь я, дрючком продертий,
Чи мимо прошпандорэ вiн?[71 - Вольный перевод на украинский из пушкинского «Евгения Онегина»:Паду ли я, стрелой пронзенный,Иль мимо пролетит она?]
Он взял её руки в свои, поцеловал её и в одну, и в другую раскрытую ладошку, повитую бодрым, радостно-хмельным луковым духом.
Она не противилась, с любопытством ждала, что же ещё будет. Она слышала где-то, что пустую руку не лижут.
Он крепко, как клещами, обнял её и эх ну жечь поцелуями, угарно, суматошно поталкивая к кушетке.
– Милый дядюшка! – дразняще засмеялась она откуда-то из-под его мышки. – Простите! Не забыли ль вы, что я несовершеннолетка? Ой! Наш инвалид без пороху палит!
Его будто обухом угрело в лоб.
Он опустил крылья, сник, выпустив её.
Как ни в чём не бывало она озорно подхватила пустую сковородку с табурета, с превеликим весёлым усердием накатилась скрести её в раковине.
«Ни хераськи себе… – подгорюнился Колёка. – Шёл за шерстью, а возвращаюсь стриженым сам…»
Потоптался, потоптался на порожке и на вздохе побрёл к себе в комнату.
По телевизору шла заставка к «Спокойной ночи, малыши».
Он дрогнул, когда заставка загремела на всю мощь. Оглянулся.
Ласка стояла в дверях со сковородой и озоровато показывала ему язычок.
«Заяц выбегает там, где его меньше всего ждёшь…» – почему-то подумалось ему.
В комнате стало совсем темно.
На душе было славно, славно оттого, что та дурь, которой он так боялся, не случилась. Ему было так хорошо, будто наново родился.
«Как звоночек вовремя прозвонил… У-умница!!! «Не забыли ль вы?..» Умница-разумница…»
Он счастливо улыбался, засыпая…
Его разбудил дождь.