Что посмеешь, то и пожнёшь

– Страх за вас, сыны, не даёт покоя и мне. А я уже сорок восемь лет гнию в земле. Всё дрожу за вас… Переживаю… Софьюшка Власьевна разок погрозит пальчиком – до скончания света в страх всадит… Как меня… Даже вот мёртвый боюсь её… Во такущая она наша сахарная советская жизня…

– Как же, папа, это жутко – всю жизнь прожить в страхе… Мне было три, когда Вы ушли на фронт, и Вас я не помню. Но мама… Вина и страх вечно жили на её лице. Во всякую минуту на протяжении шестидесяти лет она боялась ни за что ни про что быть снова наказанной! Её страх переливался невольно и в нас, и мы, её сыны, были парализованы её вечным страхом. Мы не знали природы этого страха, но он вмёртвую правил нами уже с детских мягких лет. От того вечного материнского страха мы ступали по жизни крайне осторожно, бочком, всегда покорно забегали в задние ряды, в тень, в угол… Жизнь в вечном углу… Это ли не страшно?.. Вот только сейчас я начинаю брать в толк, почему и мы, дети, безотчётно, безо всякой ясной вины, тоже чувствовали всегда себя виноватыми и вечно в боязни жались на обочинку жизни… Как страшно аукнулась ваша раскулачка…. Вот только сейчас я всё это осознал и понял… Вот только сейчас у меня сошлись в голове несводимые концы… Я только вот теперь понимаю многое странное в поведении мамы… Бывало, расскажет какой-нибудь занятный случай из жизни. Мне, пленнику пера, хочется записать её историю. Кинусь записывать тут же. А она уже как-то обречённо смотрела на мою торопливую писанину и часто спрашивала робко: «Ты что это пишешь за мной? Не хочешь ли ты сдать меня туда?!» – и тоскливо подымала палец кверху. – «Да Вы что, ма?» – со смехом отвечал я, совершенно не понимая её абсурдного вопроса. И только вот теперь мне открылись эти странности в её поведении… Мы, сыновья, что-то вроде подозревали… Не раз спрашивали обиняками и в лоб, не кулачили ли нас. Но мама и разу не созналась.

– Ещё б сознаться… К чему болтанкой кидать вам и себе на шею петлю?

– Знаете, папа… Вот я сейчас вспоминаю… Мама не одна такая была… Ведь что первое приходит на память… Люди, с кем сводила меня жизнь… Многие из них тоже были незаконно репрессированы. У одних счёт репрессированных шёл на десятки миллионов, у других на сотни тысяч. И те и те неправы. Официальных же данных нет. Доподлинно неизвестно, сколько из них были расстреляны, сколько отделались высылками на сперцпоселения с обязательной принудительной работой на самых тяжёлых участках. Однако по мелочи что-то да известно, папа. Так, по справке Вашего сельсовета Новой Криуши в одном Вашем селе в двадцать девятом проживало более 10 тысяч! Но к 1941 году уцелело лишь восемь тысяч. Репрессивная коллективизация сожрала около четверти населения. Это говорит о грандиозном размахе жестокости. В целом же по стране, повторяю, официальных данных нет. Власть тут всё держит в секрете и помалкивает. Значит, есть что скрывать? Но, думаю, со временем может, откроется? Вон… После войны нам официально пели, что во Второй мировой у нас полегло всего-то четыре миллиона. А прошло время, и уже тоже официально называют двадцать семь миллионов! Так что… Сколько лет Советам… Разве не столько лет и незаконным репрессиям? Скорбный список будет расти. Ведь учёт жертв держался в секрете. Всё открывается после. Постепенно. Один тридцать седьмой год сколько беды наворочал?.. Потом… Наказывали не только отдельных людей, а целые народы! На Кавказе… Во время войны кой-которые перебегали на сторону немцев. Ну и наказывай конкретных предателей. Ну зачем наказывать целые народы? Выселяли… Двадцать минут на сборы и до свидания в Сибири или в Средней Азии! В чеченском колхозе имени коварца… Я про Берию.[372 - Берия Л. П. (1899 – 1953) – один из наиболее активных организаторов массовых репрессий тридцатых – начала пятидесятых годов. Арестован в июне 1953 года. Через полгода расстрелян.] Вспомнилось, слышал… В тридцатые коварец Берия был главным чекистом в Грузии.

И вот однажды в парике он присутствует на суде меньшевиков. И вдруг один подсудимый ляпнул:

– А! Дорогой Лаврентий Павлович! Я композитор. У меня музыкальный слух. Я узнал Вас по голосу.

И по приказу Берии тому композитору проткнули ушные перепонки… Оглох композитор…

Позже к Берии на отдых приехал в Абхазию Сталин.

И вызывает Берия одного своего подчинённого стрелюка и так говорит:

– У меня будет сегодня встреча с дорогим товарищем Сталиным. И на этой встрече ты должен убить дорогого товарища Сталина. Но так убить, чтоб не убить. Я вынужден буду спасти дорогого товарища Сталина от тебя, ненаглядный ты мой паршивец. Когда войдёшь, наведёшь пистолет, внимательно посмотри. Не стреляй раньше срока. Подожди, когда я успею заслонить собой дорогого товарища Сталина, тогда и стреляй. Но не стрельни так, что меня первого и уложишь. Смотри, что тебе за это будет персонально от меня! Когда увидишь, что все на своих местах, тогда и стреляй. Не прямо в нас, а чуть-чуть влево. Сделаешь как надо, я персонально отблагодарю.

Стрелюк кивнул.

Когда дорогой товарищ Берия закрыл собой более дорогого товарища Сталина, ахнул выстрел. Пуля прошила слева в четырёх с половиной сантиметрах от правого виска очень дорогого товарища Сталина.

И очень дорогой товарищ Сталин это ясно увидел и оценил.

Высоко оценил мужественный поступок своего спасителя. Кликнул к себе на работу в Кремль. Болтались скользкие слухи, что вроде метил его в свои преемники.

И дорогой товарищ Берия не остался в неоплатном долгу. Помог более дорогому товарищу Сталину поскорей умереть.

И стрелюка не забыл отблагодарить.

Персонально расстрелял его через полчаса после фатального левака выстрела…

Или… В конце войны в селении Хайбах колхоза имени Берии согнали семьсот человек, среди которых было много стариков, больных, детей и повезли якобы к поезду. Но органы НКВД не укладывались в срок, отведенный на депортацию, и руководитель акции Михаил Гвишиани принял решение уничтожить переселенцев. За селом людей затолкали в конюшню, обложили её соломой и подожгли. Люди выбили дверь, стали выскакивать из огня, а служаки Берии их расстреливали. Никому не дали уйти… Люди Берии хотели преподнести своему патрону особенный подарок. Ведь именно сам Берия правил высылкой и был тогда на Кавказе, в Грозном. На месте.

Берия, получив доклад Гвишиани, ответил: «За решительные действия в ходе выселения чеченцев в районе Хайбах вы представлены к правительственной награде с повышением в звании. Поздравляю».

– Мда-а… Есть над чем подумать…

– Папа, а за что же Вас раскулачивали?

– А за то, сынку, что наши в колхоз не пошли… Сляпали там у нас колхозище. И погнали всех, как скотиняку в загон, в той колхоз. А наши не пошли. Так наших за это объявили кулаками, хоть наши и не держали ни единенького работника. Нагрозились отнять нашу хату под школу. Грозили всё повыкидывать во двор. Иди куда знашь! – орала голодрань ленивая, эти чёрные коммунары.[373 - Чёрный коммунар – колхозник.] Коров, лошадей позабирам!.. И забрали… Однажды ночью подняли весь дом и под конвоем всех на станцию… В чём были, то только с нами и осталось… А всё нажитое праведным трудом хапанули чёртовы Советы… Ах, змея-подлюка эта Софья Власьевна… Как верно рубанул про неё Яковлев!..[374 - Александр Николаевич Яковлев. Академик. Член Политбюро ЦК КПСС в 1987-1990 годах:«У нас был фашизм почище гитлеровского… На самом деле фашистом номер один в прошлом веке был не Гитлер, а Ленин. Он был организатором фашистского государства. В российском, разумеется, исполнении. Сталинский режим – это дальнейшее развитие фашистского государства… Все они одним миром мазаны – все эти сталины, ленины, гитлеры, пол поты… Всё это одна компания».(«Литературная газета», № 31 за 2016 год, страница 5.)] Что она злая Софья-подколодка, утворила с нашим родом… И из-за чего началось? Гнали ж, повторяю, в колхоз. А мой батько не пошёл… Концлагерь ему за то! И на воротах того концлагеря висел такой плакат

«ЖЕЛЕЗНОЮ РУКОЮ ЗАГОНИМ ЧЕЛОВЕСТВО К СЧАСТЬЮ!»

Отсидел. Снова гонют в колхоз. Не идёт… И тогда всех наших вытряхнули в ссылку!.. И всё наше нажитое за долгие – долгие годы досталось коммунякам… Хоть бы одним глазком глянуть, что ж сейчас деется на нашей родной землице, с которой нас сдёрнули?

– Я, папа, глянул… Не возрадуетесь… Дом наш брали под школу. Потом вывезли куда-то в поле. Слепили из него курень для чабанов. Те по пьянке его сожгли…

– А наша земля?

– С Вашего двора я привёз Вам пакетик земли… Оставлю Вам… На месте дома сейчас – пустырь. За домом у Вас был огромный сад-огород. И там пустырь. Все деревья повырубили… Без Вас вся Ваша земля умерла. Её бросили. Ничего на ней не сеяли… И все шестьдесят лет на ней живут-бесятся лишь одни сорняки.

– Ах, коммунисты… Хреновы хозяева… Ну их… А тогда, в тридцатых, распшикали всех наших по гибельным местам. Сибирь, Колыма, Заполярье… Ночью подняли и в красный телячий вагон… В Заполярье… Оттуда в Грузинию… Стариков моих отрезали от нас, загнали куда-то в Сибирщину. Так я про них ничего никогда и не узнал больше… Сибирскими холодами добили… Мы с Поленькой переколачивались из барака в барак… из барака в барак… Так из барака и отнесли на погост и Поленьку, и Глеба?

– Отнесли… Из барака… Всю жизнь толклись в очереди на человечье жильё. Всё обещали… И только в земле твёрдо дали отдельные домовухи…

– На обещания коммунисты горячи. У нас в Криуше отчекрыжили целый дом и всё в нём, под ноль, умели всё хозяйство. А всю жизнь в нищете продрожали наши по советским сараюхам. Только покойникам нету отказа. Дали вечный домок только в земле… И это хвалёный советский рай? Ну разве наша чёрная, рабья жизня не смертельный приговор советскому раю?

– И без слов ясно…

– А тогда, перед войной, думали, подымем вас, ребятёжь, на ноги. Заживём хорошо-хорошохонько… Зажили… С середины войны я в братской могиле… И вы в сараях-могилах… Что ж с нами так обошлись? В своём Отечестве всю жизнь без дома… Из сарая в сарай… Из сарая в сарай… Мотало, мотало ветром вечной беды, покуда не вогнало уже полсемьи под могильный холмок. Что же так с нами обошлись?.. С нашей Россией?.. Переломал вовчара хребет Россиюшке. Не своё ломал… Этот корнем, слыхал, чужой. Неужели это верно? Полжизни жировал по заграничью. Кто топтал наш крест? Кто плевал на наш крест? Кто перебил стан России? Всё о-он… кепка картавая… Семьдесят три года тает свечечка… Неуж Кузьмичи совсем доплюют?.. Догасят?..

– Ну уж! Есть Кузьмичи. Но есть и Ни-ко-ла-евич!

– Спасибушки Богу, сберёг Николаича. Не забрал Надежду. Можь, ещё подыметесь с Николаичем…

– Обязательно подымемся!

– Вот уже почти турнули Советы. Легче стало?

– А не то! Верная пословица… И жизнь всласть, как ушла Советов власть…

– Так-то оно способней… Вот мы толковали про Сталина… Только ж пять процентов россиян согласны жить в сталинское время… Только пять… Народ той же монетой отвечал на нелюбовь к нему Рябого. В декабре ж 1947 года Рябой отменил празднование Дня Победы, сделал 9 Мая рабочим днем. Мол, нечего таскаться со своими боевыми орденами по парадам. Забудьте свои военные подвиги, давай трудовые подвиги! Надо восстанавливать экономику! Вот такое было наплевательское отношение к победителям…

– Сталин – это чёрное, жестокое прошлое навсегда ушло…[375 - «Детализированный опрос недавно опубликовал Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ). По нему, лишь 5 % населения России хотели бы жить при Сталине. Вот ключевая цифра. И если кто-то на каких-то других цифрах хочет навязать нам тезис «Сталин жив» и для России запрос на Сталина актуален, то эти 5 % просто кричат: «Сталин мертв!» Мертв как политик, как государственная модель и как лозунг. Сталин – это прошлое. Не будущее, и нет запроса на Сталина в настоящем. Сталин – прошлое, как Иван Грозный, Борис Годунов и Николай Второй или Степан Разин. Неактуальная часть нашей истории». (Телеканал «Россия – 1», Дмитрий Киселёв. Программа «Вести недели», 21 апреля 2019 года. 20 часов.)] Теперь и я навконец-то спокойный буду за всех вас!.. Толкай чёрт в спину те проклятущие Советы… Подальше от России… Горько всё вспоминать… Меня ка-ак топтали эти проклятухи Советы, ка-ак топтали… Кулак!.. Кулак!.. Всё отняли… Репрессии…[376 - «Все обвиняли царский режим в репрессиях. А с чего началось становление советской власти? С массовых репрессий. Я уже не говорю про масштаб, он просто такой наиболее вопиющий». В.В.Путин. 25 января 2016.) Подробней смотрите в его же материалах «Ленин заложил под Россию «атомтую бомбу», страницы 593 – 604.] В ссылку согнали… В Заполярье, в малярийной гнили Грузии ломали. Брезговали мной. А прищучила война, меня, инвалидного кулака, тут же угребли под ружьё в счёт какого-то чалдона… Откупился тот тараканий подпёрдыш от фронта, от смерти. Да я бы и сам пошёл… Война… Держава в беде… Я б и сам пошёл, только по-честному власть всё крути… А так… Обидно… Тяжко, сынку, преть мне здесь в подземелье вдальке от вас. Я б, может, тут и не был, может, и по сей бы день жил при семье… с Вами… если бы… Да что… Проклятые Советы кулака убрали – в вечный голод сами пали… Работать на земле так и не научились… Что ни посеют – нужду да голод жнут… Вовеки бы эти Советы не знать… Забудем их… Прежде чем подосвиданькаться, давай лучше на памятку сымемся. А то мы в последний раз сымались когда? Всей семейкой?.. Ты в пелёнках у матери на коленях… В Насакиралях, в том совхозе-колонии, под ёлкой… Тому десятков пять… Спустись на Северную, десять. Там фотофабрика. Тебе сразу скажут: на мемориале не сымаем. Нету у нас там своей точки. Зато у вокзала целых три точки у них. Даже с обезьянкой сымут. А к мемориалу – сотни три шагов! – лень подняться… Ты там не особо слушай. Попроси позвать Юру Коломийчука. Безотказный парняга. Один и ходит к нам… Сымет…

Я и Валя снимались с отцом, но не видели его.

По мрамору стены лились к плечу буквы, выстраивались в нашу фамилию. Меня встречно клонило к ним, толкало подойти ближе – я не мог перешагнуть через полоску капустки с маленькими рдяными цветками и такими же рдяными листочками, («Без боли неба не взрастёт цветок капустка…»), не мог перешагнуть через плотную ершистую, ровно подстриженную легустру, зелёный кустарничек ростом в пояс.

Две живые полоски, красная и зелёная, промыто, светло улыбались вдоль всей дуги стены. И ничего печальней не видел я в жизни.

Юра снимал нас четыре раза. И всё это время что-то во мне набухало, зрело. Наконец, когда он щёлкнул в последний раз затвором и стал закрывать свой аппарат, я не выдержал и заплакал, опускаясь на корточки.

2

Помогать в нужде друг другу
Мы обязаны всегда.
Друг – нам верная опора,
Если встретится беда.

    Шота Руставели

От отца мы поехали с Валентиной в Насакирали.

И на первой же остановке, в Адлере, увидели, что весь простор у станции был заставлен палатками.

– Кто в палатках? – спросил я грузина проводника (поезд был тбилисский).