Но мне лишь казалось, что мне всё равно, как будет принята моя статья. Во мне что-то оборвалось и упало, когда я увидел, что он крест-накрест перечеркнул всю вторую половину истории.
– Водку я отсёк, – пояснил он. – Водка дело десятое. К тому же её уже вернули… Да и не пиши всё, что знаешь. А так всё на большой! Всё правильно?
– Всё.
– Смотри. Идём под нож!
– На той неделе суд… Надо бы дать в следующий номер… – осторожно попросил-подсказал я.
– В сегодняшний! – с упоённым вызовом рявкнул Ух! – С третьей полосы долой серую кирпичину! Пускай пропаганда над ним попотеет ещё, обожжёт получше. Пускай ещё поперепеленает!.. А тебя ставлю. На линотип несу. Ты же топай отсыпайся. А то какой-то вареный, мятый… Устал… Отсыпайся спокойно. Знай, над тобой не каплет. Я выбираю тебя!
Я хотел помочь Лидии и Фёдору, а помог прежде всего самому себе. Меня оставили в редакции.
Правда, это кое-чего мне стоило. Ну хотя бы того, что, промаявшись ночь на составленных стульях в гостиничном предбаннике, я прихватил какой-то простудной непотребщины.
Долго она меня мучила.
Месяца два кололи пониже спины. Кололи каждый день, кололи дома и в командировках.
В командировки я обычно брал коробку с высокими ампулами. Как куда приезжал, сразу летел к медичкам-сестричкам. Доставал свои ампулы, просил:
– Пожалуйста, отметьте мне командировочку. Да не очень глубоко.
И мне на попенгагене ставили отметку шприцом.
А что же сама спиридоновская катавасия?
Кончилась эта кутерьма счастьем.
Недели через три я получил телеграмму. Лидия и Фёдор приглашали на свадьбу в качестве посажёного отца.
Телеграмма меня и обрадовала, и смутила. Ну, какой я посажёный отец, если жених, Фёдор, старше меня, отца?
И потом, разве без меня свадьба развалится? Чего я там стану мешаться?
Застолий я не выносил и, разумеется, ни на какую свадьбу не поехал. Отбоярился поздравительной телеграммой.
Однако не мог я ответить отказом на приглашение областного прокурора. Он собрал прокуроров, следователей из районов. Хотел, чтоб в моём присутствии шёл разговор о моей статье «Любовь под следствием».
Какие-то неотложные хлопоты задержали меня.
К началу я опоздал.
Приоткрыв первую дверь, я услышал энергичный прокурорский бас.
Я пристыл в тёмном тамбуре и стал слушать, не решаясь войти.
– … взаимоотношения юных – очень тонкое дело. Сплеча тут рубить негоже. Как же назвать случившееся? Досадным недоразумением?
Прокурор сделал эффектную паузу, и я, нагнувшись, тихонько промигнул к ближнему свободному стулу.
– Досадным недоразумением? – повторил прокурор. – Но уж слишком жестокую досаду вызывает недоразумение, которое стольких слёз и нервов стоило двум ни в чём не повинным молодым людям. И всё по вине человека, должностью своей призванного утверждать справедливость!
И его могучая, твёрдая рука указала на человека, что сидел со мной рядом.
Кто это был?
Я медленно поворачиваю голову и глаза в глаза сталкиваюсь с Шимановым!
Я обомлел.
Так вот почему рядом с ним никто и не сел?
– Сам собой, – продолжал греметь бас, – напрашивается вывод: можно ли доверять такому эту очень человечную и очень ответственную должность? Нельзя! Поэтому-то вы, товарищ Шиманов, уже бывший следователь. И уж не переживайте, мы побеспокоимся, чтобы вы никогда больше не были в наших органах. Правосудие должно вершиться чистыми руками!
Шиманов ищуще покивал и, вставая, мстительно косясь на меня – не обожгу, так хоть замараю! – оправдательно выкрикнул:
– Товарищ прокурор! А ведь корреспондент большой шантажист!
– То есть?
– Однажды звонит и издевательски спрашивает: вы ещё работаете? В смысле – ещё не уволили меня…
– Вопрос резонный. – Прокурор одобрительно улыбнулся мне.
Действительно, такой звонок был. И действительно, я так спрашивал. Я не мог дождаться, когда же уберут Шиманова.
Так что же придумать сейчас? Как прикрыть эту вывернувшуюся нелепицу?
– Да, – говорю, – я звонил. Но вы, товарищ Шиманов, помните, какой день недели был?
– Н нет…
– А я помню, – твержу, не моргнув глазом. – Была суббота. Сокращенный день. Рабочее время уже вышло, а вы всё вертелись на службе. Я без всякой издевки и спроси.
– А-а…
– Вот видите! – снова накатился прокурор на Шиманова. – Напраслину, клевету возвели на человека. И скажете, что полчаса назад нам здесь не врали? Будете по-прежнему утверждать, что не давали корреспонденту материалы дела?
– Не давал…
– А почему в статье точно воспроизведены заявление пострадавшей и ряд других выдержек? Я не спрашиваю корреспондента, как они к нему попали. Я спрашиваю вас.
Шиманов очумело молчал.
Молчал и я.
Что мне было делать? В самом деле, не вскакивать же и не доказывать, выгораживая Шиманова, что я по памяти записал мне нужное в туалете. Вина Шиманова уже была и в том, что он всё-таки читал мне материалы.