Шатнула моё плечо.
– Птичка, клюй! – с пристуком поставила тарелку на тумбочку и пропала.
К еде я не притронулся.
Нагрянул обход.
Чочиа подсел на койку, положил руку мне на грудь.
Рука была бледная, перевитая синими верёвочками жил. И холодная.
Лёгкий озноб качнул меня.
Было такое чувство, будто он боялся, что я убегу от того, что он скажет, и на всякий случай предусмотрительно положил руку на грудь. Теперь-то, блиныч, никуда не улизнёшь!
Сердце моё запрыгало зайцем.
А ну и этот бухни, что не станет нога сгибаться? Если два врачуна одно споют – и верно не станет!
Я боялся приговора, и у меня отвалило, спихнуло с души гору, когда Чочиа спросил, чего я, горящая душа, такой надутый.
Любопытство дёрнуло меня спросить:
– Почему горящая?
– Вы, молодой человек, дважды горели. Уже не помните? Первый раз года в три. Мать мыла пол. Вы подсвечивали ей лампой, и на вас пыхнула косынка. Мать ударила по горящей косынке, – постукал мне в правый висок, – и навсегда осталась глянцевая отметина. В другой раз вы, как говорила ваша мать, борюкались с козлятами. То есть бодались. Один с целой стайкой! В то же время другая стайка по очереди скакала у вас на спине. Устроила на спине танцплощадку. Долго длились эти танцы-банцы. Не понимаю, как можно так увлечься и не заметить, как выкатился из раскалёнки чугунки уголёк, как догорела штанина до паха. Вас снова, достопочтенный, пришлось тушить матери во время стирки. Она голой рукой сбивала пламя. На правой ноге был хор-роший ожог. И после обоих пожариков мы встречались с вами. Но вот, – он гармошкой столкнул одеялишко к стороне, осторожно ощупал прохладными пальцами колено, – но вот привезли подарочек покаверзней. Что поделаешь? Футбол тоже требует жертв.
Я дрогнул, ужался.
– Ка… ких жертв? – пискнул я.
– Разных. В данном случае минимальных. Можно сказать, всё обошлось. Не исключено, какая-нибудь иностранная команда ещё купит вас, восходящую звезду, за миллионики, за которые школьному учителю надо беспрерывно работать пятьсот шестьдесят лет. Цена футбольного аса!
Раз повело Чочика к шуточкам – всё терпимо!
Я смелей глянул ему в лицо.
– Всё нормально, – со скользким оптимизмом подтвердил он. – Поделаем массаж и вы пойдёте героем.
– А побегу? Нога будет гнуться?
– Это было бы уместней спросить в городе. Город пропускал вас через рентген, вправлял вывих, делал контрольный снимок. Город гипсовал. Я же… Как свидетельствует древняя история, «инки при переломах привязывали камень к руке, и всё само выпрямлялось и заживало». Здесь же… Но считайте, вам сильно улыбнулось счастье. Бывает гораздо хуже. Всего-то печали… Ходить с прямой ногой. Как Байрон!.. Или как Грушницкий. Или как там… Инсаров. Чувствуете, какое изысканное общество?
– Калек! – пальнул я.
– Зачем же? – мягко возразил он и серьёзно добавил: – Приличнейшее светское общество!
«Не надо песен, доктор!» – зло крикнул я в мыслях.
Но эти слова пробежали через ситечко в голове и вышли к Чоче переодетые, прилизанные, вежливые, хотя восе и не без шальной сердитости:
– Доктор! Доктор!.. Мне пало в голову… А почему… А почему не сделать так?.. Сломайте! Пожалуйста! Сломайте и снова сложите. По правилу! Чтоб потом гнулась… Что вам сто?ит? Сломайте!..
Чочиа сердито вскочил с койки, туго запахнул халат.
– Не подвешивайте мне проблему. Она мне совершенно не нужна! Врач – лечит. Вы забыли эту истину?
– А на что мне, – скосил я глаза на ногу, – таскать эту истину, как бревно?
– Если вам очень желается снова сломать, обращайтесь в какой-нибудь хулигантрест. Никаких вопросов!
– Но вы бы сделали это квалифицированней. Сломали б тютелька в тютельку. Так, чтоб сложить лучшим образом.
Чочиа брезгливо замахал на меня обеими руками и торопливо пошёл прочь.
– Развёл я здесь дурацкий вседозволянс… – бормотал он под себя. – Несёт всякую белиберду…
К чёрту! Бежать!! Бежать!!!
Что я тут вылежу? Что и правая раздумает гнуться?
Бежать! Бежать!
Я сорвался с койки, встал.
Замутилось всё перед глазами, поплыло, и я свалился на койку.
Надо же. Ослаб от вечной лёжки, как доходяга цьшлок. И до двери своим ходом не доплыву?
Это меняло дело.
И потом…
Ну, сбегу домой, благополучно сломаю. Везти-то всё равно опять сюда. Зачем эти прохлаждения туда-сюда? Разве тут не найдётся охотников своротить ногу? И меньшими обойдусь потерями.
Мимо пробегал стакашка. Чем не костолом?
Я заискивающе заулыбался.
Он сурово наклонился. Отбубнил:
– Гад Чече! Не пускает до хаты. Я сам не свой. Вчера посулил, а сегодня отмашку. Хренов лекарёк!.. А кр-руто ты ему натёр носяру перцем!
И юркнул в палату наискосок. Я и не успел заварить с ним разговор.
– Растуды твои качели! – уже из распахнутой палаты гневался стакашкин басок. – Доложили: сбегали в мавзолей,[188 - Мавзолей – винный магазин.] Вера Михална[189 - Вера Михайловна – вермут.] уже пожаловали-с! Дома стол готовят, а я на выпиванто не явись! Прогул запишут! Это надо? Я в жизни ни одного прогула не имел. Дисциплину я уважаю.
В ответ мужик под капельницей насторожённо пожаловался ему: